— Вы правы. Я репортер-фотограф. Запечатлеваю ужасы войн, голода и его призраков, природных бедствий, крупных катастроф. Можете считать меня очевидцем.

Он объяснил, что намерен осесть в стране. Хочет обрести не только пристойное прошлое, не только большое семейство, с дядьями и тетками, кузенами и кузинами, племянниками и племянницами, дедушками и бабушками, включая двух-трех бессангана, — хотя все они уже, естественно, в мире ином или в эмиграции, — не только портреты и рассказы. Ему требуется новое имя и ангольские документы — подлинные, которые бы засвидетельствовали его личность. Альбинос выслушал его с ужасом:

— Нет! — только и смог он выговорить. И помолчав, добавил: — Этим я не занимаюсь. Я фабрикую мечты, я не фальсификатор… Кроме того, извините за прямоту, было бы затруднительно придумать вам африканскую родословную.

— Вот те на! Это еще почему?!

— Ну… вы же белый!

— И что с того? Вы еще белее, чем я!

— Я — белый?! — Альбинос аж задохнулся. Вынул из кармана платок и отер лоб: — Нет-нет! Я негр. Чистокровный негр. Я коренной житель. Вы что, не видите, что я негр?

Тут уж я, все это время сидевший на своем обычном месте, на окне, не выдержал и прыснул. Иностранец вскинулся, словно принюхиваясь. Напрягся, насторожился:

— Вы слышали? Кто это хихикнул?

— Никто, — ответил альбинос и показал на меня. — Это геккон.

Посетитель встал. Я видел, как он приближается, и почувствовал, как меня буравят его глаза. Он словно уперся взглядом мне в душу (в мою прежнюю душу). Молча озадаченно покачал головой.

— Знаете, что это такое?

— Что?!

— Это действительно геккон, но очень редкого вида. Видите полоски? Это геккон-тигр или тигровый геккон, животное боязливое, пока еще плохо изученное. Первые экземпляры были обнаружены лет шесть назад в Намибии. Считается, что они могут прожить два десятилетия, может, и больше. Смех впечатляет. Вы не находите, что он похож на человеческий?

Феликс согласился. Да, он вначале тоже смутился. Затем заглянул в кое-какие книги о рептилиях — нашел их тут же, в доме, у него книги обо всем, целые тысячи, достались ему от приемного отца, букиниста, сменившего Луанду на Лиссабон через несколько месяцев после независимости, — и выяснил, что некоторые виды могут издавать громкие звуки наподобие хохота. Они достаточно долго говорили обо мне, отчего мне стало не по себе, потому что меня для них словно там и не было. В то же время я чувствовал, что они говорят не обо мне, а о постороннем существе с не очень понятной биологической аномалией. Люди пребывают практически в полном неведении в отношении мелких существ, с которыми делят кров. Крыс, летучих мышей, тараканов, муравьев, клещей, блох, мух, комаров, пауков, червей, моли, термитов, клопов, рисовых жучков, улиток, жуков. Я решил, что будет лучше позаботиться о себе. В этот час комната альбиноса заполнилась комарами, а я начал испытывать голод. Иностранец поднялся, подошел к стулу, на котором он оставил портфель, открыл его и вынул оттуда толстый конверт. Вручил его Феликсу, попрощался и направился к двери. Он сам ее открыл. Кивнул головой и исчез.

Пять тысяч долларов крупными банкнотами.

Феликс Вентура быстрым, нервным движением надорвал конверт, и банкноты разлетелись, словно зеленые бабочки, выпорхнули на мгновение в ночной воздух, а затем рассыпались по полу, по книгам, по стульям и по диванам. Альбинос приуныл. Открыл дверь, намереваясь пуститься вдогонку иностранцу, но в ночи — огромной, недвижной — никого не было.

— Ты это видел?! — Он обращался ко мне. — И что же мне теперь делать?

Собрал одну за другой все банкноты, пересчитал и спрятал. Тут только он увидел, что в конверте лежит записка. Прочел ее вслух:

«Уважаемый господин, я намерен вручить вам еще пять тысяч долларов, когда получу весь материал. Оставляю вам несколько своих фотографий, как на паспорт, для документов. Через три недели вновь к вам зайду».

Феликс лег и попытался читать книгу — биографию Брюса Чатвина[12], написанную Николасом Шекспиром и вышедшую в португальском издательстве «Кетцаль». Через десять минут он положил ее на тумбочку и поднялся. Он бродил по дому до рассвета, бормоча отрывочные фразы. Речь сопровождалась самопроизвольным, невпопад, горестным всплеском его нежных и крохотных ручек. Коротко стриженные курчавые волосы венчиком стояли вокруг головы. Если бы кто-то взглянул на него с улицы, через окно, наверняка решил бы, что это привидение.

— Нет, что за вздор! Не стану я этого делать.

…

— Паспорт изготовить нетрудно, даже риска никакого, и стоило бы недорого. Я могу его сделать, почему нет? Все к этому и шло, это неизбежное продолжение игры.

…

— Осторожно, камба[13], осторожно, так можно встать на скользкий путь. Ты же не фальсификатор. Прояви выдержку, выдумай какую-нибудь отговорку, верни ему доллары и скажи, что это невозможно.

…

— Десять тысяч долларов на дороге не валяются. Проведу месяца два-три в Нью-Йорке. Наведаюсь к букинистам в Лиссабоне. Махну в Рио, на шествие самбы, в гафиэйра[14], к букинистам, или в Париж — покупать диски и книги. Сколько я уже не был в Париже?

…

Возбуждение Феликса Вентуры помешало мне охотиться. Я ночной охотник. Обнаружив добычу, преследую ее, вынуждая забраться на потолок. Как только комары оказываются там, обратной дороги им уже нет. Тогда я начинаю бегать вокруг них, с каждым разом описывая круг все меньше и меньше, загоняю их в угол и проглатываю. Уже рассветало, когда альбинос, рухнув на диван в гостиной, поведал мне историю своей жизни.

— Обычно я представляю себе этот дом кораблем. Старым пароходом, который с трудом проворачивает колесо в речной грязи. Вокруг лес без конца и без края. Ночь, — Феликс сказал это и понизил голос. Неопределенно махнул в сторону едва различимых книг. — Он полон голосов, мой корабль.

Мне было слышно, как снаружи скользит ночь. Стуки. Когти, царапающие по стеклу. Глядя в окна, было нетрудно представить себе реку, звезды, кружащие по ее хребту, пугливых птиц, прячущихся в листве. Мулат Фаушту Бендиту Вентура, букинист, сын и внук букинистов, однажды утром нашел под дверьми дома коробку. Внутри, на нескольких экземплярах «Реликвии» Эсы де Кейроша[15], лежал голый младенец, худой как щепка, непонятного цвета, с волосами цвета раскаленной пены и ясной ликующей улыбкой. Букинист, бездетный вдовец, оставил у себя малыша, вырастил и воспитал, уверенный в том, что божественное провидение придумало невероятный сюжет. Он сохранил коробку вместе с книгами. Альбинос рассказывал мне об этом с гордостью:

— Эса был моей первой колыбелью.

Фаушту Бендиту Вентура стал букинистом ради развлечения. Он гордился тем, что в жизни никогда не работал. Выходил с утра пораньше прогуляться — малембе-малембе[16] — по набережной, донельзя элегантный в своем парусиновом костюме, соломенной шляпе, галстуке бабочкой и тростью, приветствуя друзей и знакомых легким прикосновением указательного пальца к полям шляпы. Если вдруг сталкивался с какой-нибудь дамой своего возраста, то одаривал ее ослепительной галантной улыбкой. Шептал: добрый день, поэзия. Расточал пикантные комплименты официанткам в баре. Рассказывают (рассказал мне Феликс), что однажды к нему пристал какой-то завистник:

— Чем же все-таки вы занимаетесь по рабочим дням?

Реплика Фаушту Бендиту «все мои дни нерабочие, уважаемый, я их прогуливаю» и поныне вызывает смех и аплодисменты бывших служащих колониальной администрации, которые ближе к вечеру в знаменитой пивной «Байкер» упорно уклоняются от смерти, играя в карты и рассказывая случаи из жизни. Фаушту обедал дома, после обеда спал, а затем усаживался на веранде насладиться вечерней прохладой. В то время, еще до независимости, не существовало высокой стены, отделяющей сад от бульвара, и ворота были все время открыты. Клиентам было достаточно преодолеть несколько ступенек, чтобы получить свободный доступ к книгам, грудами наваленным как попало на полу в гостиной.