Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Я собираюсь рассказать вам невероятную историю. Я намерен ее рассказать, потому что знаю, что вы мне не поверите. Хочу обменять эту невероятную историю, историю моей жизни, на другую — простую и основательную. Историю обыкновенного человека. Я даю вам невероятную правду, вы мне — заурядную и убедительную ложь, договорились?

Он удачно начал. Феликс Вентура садится, заинтригованный.

— Видите это лицо? — Мужчина обеими руками показывает на свое лицо. — Ну, так оно не мое.

Он делает долгую паузу. Колеблется. Наконец начинает:

— У меня украли лицо. Иначе говоря, как бы это вам объяснить? У меня украли меня самого. Однажды я проснулся и обнаружил, что мне сделали пластическую операцию. Оставили меня в какой-то клинике с полным портфелем денег и открыткой. «Благодарим за оказанные услуги. Считайте себя свободным» — вот что было в открытке. Они могли меня и убить. Не знаю, почему меня не убили. Может, думают, что так я еще мертвее. Или же тогда — сначала я думал, что дело в этом, — они хотели посмотреть, как я буду мучиться. В первые дни я, действительно, мучился. Думал заявить о том, что случилось. Разыскал друзей. Некоторые мне не поверили. Другие поверили, несмотря на маску, которую я сейчас ношу, потому что мне все-таки что-то известно, но притворились, что не поверили. Настаивать кажется мне опасным. И вот однажды, таким же вечером, как сегодняшний, в одиночестве на террасе бара, на краю Острова, я начал испытывать чудесное ощущение. Я не знал, каким словом его обозначить. Теперь знаю — свобода! Данная ситуация превратила меня в свободного человека. Я располагаю средствами. Имею счета за границей, которые позволяют мне беззаботно прожить до конца моих дней. Зато на меня не давят обязательства, критика, угрызения, зависть, ненависть, злоба, придворные интриги, еще меньше — страх, что однажды кто-нибудь меня предаст.

Феликс Вентура смущенно качает головой:

— Знавал я одного сумасшедшего типа, одного из тех несчастных, что бродят здесь по городу, внося беспорядок в уличное движение; так вот он отстаивал странную идею. Считал, что Президента подменили двойником. Ваша история мне ее напоминает…

Человек смотрит на него с любопытством. Голос его становится более мягким. Почти мечтательным:

— Все истории связаны. В конце концов, все связано между собой. — Он вздохнул. — Но только лишь некоторые безумцы — очень немногие и совсем обезумевшие — способны это понять. Короче, я желаю, чтобы вы достали мне не совсем то, для чего вас обычно нанимают. Я хочу, чтобы вы наделили меня очень скромным прошлым. Именем без блеска. Ничем не примечательной, но неопровержимой родословной. Пусть в ней будут богатые люди, без семьи и без славы. Мне хотелось бы оказаться одним из них…

Сон № 6

Перед нами стояла очень высокая, широкая и глубокая клетка, из которой иногда, отдельными порывами, вырывалось веселое щебетанье птиц. Попугайчиков, сургучных клювиков[51], вдовушек[52], небесных грудок[53], андуа[54], горлиц, щурков. Мы сидели на пластмассовых, порядком потрепанных стульях, в аромат-ной тени густолиственного дерева манго. Слева от нас проходила низкая саманная стена, побеленная. Высоченные дынные деревья, увешанные плодами, покачивались с томностью мулаток. Если посмотреть направо, в сторону дома, то там тянулись ряды апельсинных, лимонных деревьев, гуяв. А еще дальше — возвышался над садом громадный баобаб. Похоже, он был помещен туда, чтобы напомнить мне, что это всего лишь сон. Вымысел чистой воды. Посреди красной глины и зеленой-презеленой травы копаются куры, увлекая за собой выводки цыплят. Жузе Бухман встретил меня сияющей победной улыбкой.

— Добро пожаловать в мои скромные пенаты.

Он хлопнул в ладоши, и тут же из полумрака выступила стройная, застенчивая девушка в коротеньком платьице и пластмассовых сандалиях на легких ногах. Бухман попросил ее принести ледяного пива, для меня — сока питанго. Девушка опустила голову, не сказав ни слова, и исчезла. Вскоре она вернулась, удерживая в равновесии на цветном подносе бутылку с пивом, два стакана и кувшин с соком. Я с недоверием попробовал сок. Оказался вкусный, кислый и в то же время сладкий, очень свежий, его запах был способен наполнить светом даже самую мрачную душу.

— Мы в Шибиа, но ведь это вам известно, не правда ли? Как бы я ни благодарил нашего общего друга, нашего дорогого Феликса, за то что он придумал мне эту землю, я никогда не отблагодарю его в полной мере.

— Извините за любопытство. На местном кладбище и правда есть могила Матеуса Бухмана?

— Есть. Было несколько разрушенных надгробий и среди них — а почему бы и нет? — могила моего отца. Я заказал плиту. Вы ее видели. Видели фотографию, не так ли?

— Понимаю. А акварели Евы Миллер?

— Я действительно обнаружил их у антиквара в Кейптауне, в одной просто сказочной лавке, в которой торгуют всем понемногу, начиная с драгоценностей и кончая фотоальбомами, не говоря уж о старых фотоаппаратах. Ева Миллер — имя распространенное. Должно быть, в мире десятки акварелисток, носящих это имя. Короткое сообщение о ее кончине в йоханнесбургской «У Секулу» — это и впрямь моих рук дело, мне помог старый португальский типограф, мой приятель. Мне было необходимо, чтобы даже Феликс поверил в мою биографию. Если поверит он, значит, поверят все. Сегодня, честно говоря, даже я верю. Оглядываюсь назад, на свое прошлое, и вижу две жизни. В одной я был Педру Гувейей, в другой — Жузе Бухманом. Педру Гувейя умер. Жузе Бухман вернулся в Шибиа.

— Вы знали, что Анжела ваша дочь?

— Знал. Я вышел из тюрьмы в тысяча девятьсот восьмидесятом. Я был сломлен, совершенно сломлен — физически, морально, психологически. Эдмунду поехал со мной в аэропорт, посадил в самолет и отправил в Португалию. Никто меня не ждал. У меня там уже не осталось никого из семьи, по крайней мере из тех, кого я знал; не осталось ничего, ни одной мало-мальской связи. Моя мать, бедная, умерла в Луанде, пока я был в тюрьме. Мой отец уже давно жил в Рио-де-Жанейро, с другой женщиной. Я никогда с ним тесно не общался. Родился в Лиссабоне, да, но уехал в Анголу еще ребенком, даже еще не умел говорить. Португалия — моя родина, так говорили мне все, так говорили даже в тюрьме — другие заключенные, охранники, однако я не чувствовал себя португальцем. Я пробыл в Лиссабоне года два или три, работал корректором в одном еженедельнике. Вот тогда-то, поскольку мне приходилось иметь дело с газетными снимками, я стал интересоваться фотографией. Я закончил краткосрочные курсы и отправился в Париж. Оттуда поехал в Берлин. Начал работать фоторепортером и годами колесил по свету, с войны на войну, пытаясь забыться. Заработал кучу денег, действительно кучу, однако не знал, что с ними делать. Ничего меня не привлекало. Моя жизнь была бегством. Как-то раз я оказался в Лиссабоне, точке на карте между двумя пунктами, промежуточном пункте. В ресторане на площади Рештаурадо-реш[55], куда я заглянул, привлеченный запахом куриных потрошков, которые обычно готовила моя мать, я повстречал старого товарища. Вот он-то впервые и рассказал мне об Анжеле. Сукин сын Эдмунду всякий раз, когда меня допрашивал, развлекался тем, что описывал мне, как он убил мою жену. Он также сказал мне, что убили и ребенка. Выходит, его не убили. Подвергли пыткам на глазах у матери, — вы своими ушами слышали! — но не убили. Отдали Марине, сестре Марты, и та его вырастила. Вырастила как свою дочь. Когда я об этом узнал, то порядком растерялся. Прошло столько лет, я постарел. Мне хотелось познакомиться с дочерью, хотелось встретиться с ней, однако не хватало духу рассказать ей правду. Я не мог думать больше ни о чем. Мною овладела ненависть, дикая злоба по отношению к этим людям, к Эдмунду. Я хотел его убить. Я решил, что если я его убью, то смогу взглянуть в глаза своей дочери. Убив его, возможно, смогу возродиться. Я вернулся в Луанду, не представляя себе толком, как мне действовать. Я боялся, что меня узнают. В гостинице, на столике в баре, я обнаружил визитку нашего друга Феликса Вентуры. «Подари своим детям лучшее прошлое». Хорошая бумага. Замечательная печать. Вот тогда-то мне и пришла в голову мысль воспользоваться его услугами. Под другим именем было бы легче разъезжать по городу, не вызывая подозрений. Я мог убить Эдмунду и скрыться. Но мне хотелось, чтобы он знал, почему умрет, хотелось поставить его перед лицом его преступлений, в глубине души, признаю, хотелось отомстить. Его было нелегко разыскать, а когда я его нашел, оказалось, он тронулся умом. По крайней мере, казался помешанным. Я заявился с ним к Феликсу, поскольку мне необходимо было услышать стороннее мнение. Феликс решил, что Эдмунду действительно не в себе, и тогда я решил отказаться от своего намерения. Я не мог убить сумасшедшего. Однажды я дождался, когда этот субъект покинет канаву, в которой он обычно прятался, и спустился в нее. Там, в той отвратительной дыре, лежал тюфяк, грязная одежда, журналы, марксистская литература и — поверите ли? — папки из архива госбезопасности с делами десятков людей. Моя папка была одной из первых. Сижу я там с фонариком в одной руке, папкой — в другой, в лихорадке, в смятении, как вдруг, откуда ни возьмись, является Эдмунду. Прыгает внутрь и приземляется в двух шагах от меня. В руках держит нож. Смеется. Бог мой, что за смех! И говорит мне: «И вновь лицом к лицу, товарищ Педру Гувейя, на этот раз я тебя прикончу» — и кидается на меня. Я отбросил его пинком, вытащил из-за пояса пистолет — я купил этот пистолет днями раньше на Роке Сантейру, надо же, — и выстрелил. Пуля задела ему грудь, только царапнула, я швырнул в него фонариком, стал швырять всем, что было под рукой, в досаде, он же стал выбираться из ямы. Я с силой ухватил его за ноги, он вывернулся, выскользнул, выскочил, оставив меня со штанами в руках. Я ринулся за ним. Остальное вы знаете. Вы там присутствовали. Явились свидетелем того, что произошло потом.

вернуться

51

Волнистый астрильд.

вернуться

52

Мухоловка.

вернуться

53

Красноухий астрильд.

вернуться

54

Певчая ангольская птица.

вернуться

55

Центральная площадь Лиссабона, названная так в честь участников заговора 1 декабря 1640 года, который привел к реставрации португальской монархии.

20
{"b":"225852","o":1}