— Верю. Зато твой друг, господин Жузе Бухман, — чистая выдумка, ведь так? ты его выдумал…

Феликс бурно запротестовал. Да нет же, с какой стати! мол, скажи ему об этом кто-то другой, он мог бы и обидеться, даже очень обидеться, хотя, если подумать, такое предположение следовало бы воспринимать как комплимент, поскольку только сама реальность способна породить столь невероятную фигуру, как Жузе Бухман:

— Когда я слышу о чем-то действительно невероятном, сразу верю. Жузе Бухман невозможен, не так ли? Мы оба так считаем, значит, он настоящий.

Анжела Лусия ценит парадоксы. Она рассмеялась. Феликс воспользовался этим, чтобы сменить тему:

— Уж коли речь зашла о семейных историях, знаешь, ты ведь никогда не рассказывала мне своей? Мне практически ничего о тебе неизвестно…

Она пожала плечами. Можно было бы изложить ее биографию, сказала она, всего в пяти строчках. Родилась в Луанде. Выросла в Луанде. Однажды решила выехать из страны и путешествовать. Много ездила, постоянно фотографировала и, наконец, вернулась. Ей хотелось бы и дальше путешествовать и фотографировать. Это то, что она умеет делать. В ее жизни не было ничего интересного, разве что два-три интересных человека, встреченных ею на жизненном пути. Феликс не отставал. Она единственная дочь или, наоборот, выросла в окружении братьев и сестер? А родители, чем они занимались? Анжела выглядела недовольной. Она встала. Снова села. Она была единственным ребенком в течение четырех лет. Потом появились две сестры и брат. Отец был архитектором, мать — стюардессой. Отец не был алкоголиком, даже не брал в рот спиртного, и никогда не приставал к ней в сексуальном плане. Родители любили друг друга; по воскресеньям отец неизменно преподносил матери цветы, а она в ответ сочиняла ему стихи. Даже в самые трудные годы — она родилась в семьдесят седьмом, дитя сурового времени, — они ни в чем не испытывали недостатка. У нее было простое и счастливое детство. Иными словами, ее жизнь не тянет на роман, еще меньше — на современный роман. В наши дни невозможно написать роман, даже рассказ, в котором главную героиню не изнасиловал бы пьяница отец. Ее единственный талант в детстве, продолжала она, заключался в рисовании радуги. В детстве она только тем и занималась, что рисовала радугу. Однажды, когда ей исполнилось двенадцать лет, отец подарил ей фотоаппарат, простенькую мыльницу, и она перестала рисовать радугу. Начала ее фотографировать. Вздохнула:

— Так и фотографирую до сих пор.

Феликс познакомился с Анжелой Лусией на открытии выставки живописи. Думаю — хотя это всего лишь предположение, — что он влюбился в нее, как только они перекинулись парой слов, поскольку вся жизнь готовила его к тому, чтобы капитулировать перед первой женщиной, которая при виде его в ужасе не отшатнется. Когда я говорю «отшатнется», поймите правильно, это не следует понимать буквально. Знакомясь с Феликсом, некоторые женщины действительно отшатываются: делают короткий шаг назад, одновременно протягивая ему руку. Но большинство отшатываются в душе, то есть протягивают ему руку (или подставляют лицо), говорят «очень приятно», а вслед за этим отводят взгляд и бросают какое-нибудь вялое замечание относительно погоды. Анжела Лусия подставила ему лицо, он поцеловал ее, она поцеловала его, а потом сказала:

— Впервые целую альбиноса.

Когда Феликс объяснил ей, чем занимается — «специалист по генеалогии», — он всегда так говорит, представляясь новым людям, она тут же проявила интерес:

— Серьезно?! Вы первый специалист по генеалогии, которого я знаю.

Они вместе вышли с выставки и продолжили разговор на террасе бара, под звездами, напротив черных вод залива. В тот вечер, рассказал мне Феликс, говорил только он. Анжела Лусия наделена редким талантом: она обладает способностью поддерживать разговор, почти не участвуя в нем. Затем мой друг вернулся домой и сказал мне:

— Я познакомился с необыкновенной женщиной. Ах, дружище, мне не хватает точных слов, чтобы ее определить, — она вся из света!

Я счел это преувеличением. Где свет, там и тень.

Жузе Бухман улыбался. Слегка насмешливо. Мы сидели в роскошном вагоне старого парового поезда. Холст, висевший на одной из стен, озарял все вокруг слабым медным отсветом. Я обратил внимание на шахматную доску, из черного дерева и слоновой кости, лежавшую на маленьком столике между нами. В моей памяти не сохранилось воспоминания о том, чтобы я двигал фигуры, но игра уже шла полным ходом. На стороне фотографа было явное преимущество.

— Наконец-то, — сказал он. — Вот уже несколько дней, как я об этом мечтаю. Я хотел вас видеть. Я хотел узнать, как вы выглядите.

— Значит, вы считаете, что этот разговор происходит в действительности?

— Разговор — конечно, вот обстоятельства, да, лишены субстанции. Во всем, что человеку снится, есть правда, даже если нет правдоподобия. К примеру, цветущая гуява, некогда затерянная среди страниц толстого романа, может порадовать своим призрачным запахом не одну конкретную гостиную.

Я был вынужден согласиться. Иногда, например, мне снится, что я летаю. И ведь я никогда не летал так достоверно, даже уверенно, как в снах. Полет на самолете, в те времена, когда я летал на самолете, никогда не вызывал у меня подобного ощущения свободы. Смерть моей бабушки я оплакивал в снах сильнее и искреннее, чем горевал наяву. С другой стороны, по поводу гибели некоторых литературных героев я проливал слезы, которые были подлиннее слез, пролитых по поводу кончины многих друзей и родственников. Наименее реальным из всего мне казался холст на стене, позади Жузе Бухмана: печальная композиция, не по теме, поскольку было невозможно угадать, что там была за тема: это-то, вероятно, и является самым большим достоинством современного искусства. Вечер быстро входил в окна. Перед нашим взором пробегали пляжи, кокосовые пальмы, увешанные плодами, длинные растрепанные кроны казуарин[41]. Еще мы видели море, далеко в глубине, пылающее гигантским синим пожаром. Поезд замедлил ход на подъеме. Старый механический монстр-астматик тяжело дышал, почти задыхался. Жузе Бухман двинул вперед королеву, угрожая моему коню. Я подставил ему пешку. Он рассеянно посмотрел на нее:

— Правда неправдоподобна.

Вспыхнул улыбкой.

— Ложь, — объяснил он, — повсюду. Сама природа лжет. Что такое маскировка, к примеру, если не ложь? Хамелеон притворяется листком, чтобы обмануть бедную бабочку. Лжет ей, говоря: «сиди спокойно, дорогая, разве ты не видишь, что я всего лишь зеленый листок, трепещущий на ветру?» — а затем высовывает язык со скоростью шестьсот двадцать пять сантиметров в секунду и съедает ее.

Он съел пешку. Я хранил молчание, ошеломленный признанием и сверканием моря вдали. Мне на память пришла лишь чья-то фраза:

— Ненавижу ложь, поскольку она являет собой неточность.

Жузе Бухман узнал цитату. Мгновение взвешивал ее, измеряя прочность и механику слов, эффективность:

— Правда тоже неоднозначна. В противном случае она была бы истиной, невероятно далекой от человека.

Он все больше оживлялся, по мере того как говорил: «Вы процитировали Рикарду Рейша[42]. Разрешите мне процитировать Монтеня: „Ничто из того, что кажется настоящим, не может не показаться ложным“. Существуют десятки профессий, в которых умение лгать является достоинством. Я имею в виду дипломатов, государственных деятелей, адвокатов, актеров, писателей, шахматистов. Я имею в виду нашего общего друга Феликса Вентуру, без которого мы бы не познакомились. Назовите мне какую-нибудь профессию, хотя бы одну, которая никогда не прибегала бы ко лжи и в которой человек, говорящий только правду, ценился бы по-настоящему?»

Я почувствовал себя загнанным в угол. Он двинул одного из слонов. В ответ я двинул вперед коня. Как-то на днях я видел по телевизору баскетболиста, простодушного парня, который жаловался на журналистов: