Часы идут, качка усиливается. Бедная Кэт! Она решительно не может выносить волнения на океане. Она уже лежит на койке в каюте и страдает молча. Ее горничная беспомощна не менее, чем она. Диккенс пока на ногах в этот первый день плавания. Наутро он еще может явиться в кают-компанию к брекфасту. Там он находит только пятнадцать человек. Остальные семьдесят уже не прельщаются утренним завтраком, они страдают в своих каютах не меньше, чем Кэт. Но после брекфаста выходит из строя и Диккенс. Он лежит в каюте такой же беспомощный, как и остальное население «Британии», и на третий день обнаруживает, что дверь каюты исчезла, новая дверь открылась в полу, а подзорная труба, висевшая на стене, очутилась на потолке. Отсюда он заключает, что каюта приняла совсем ненормальное положение — встала на голову.

Ему и Кэт, конечно, не повезло. Это уже не качка, а светопреставление. Январский шторм в Атлантике не шутка, в особенности если он сопровождается грозой. От испуга и страданий Кэт стала совсем безгласной. Даже шотландская леди, возлежавшая на койке в той же каюте, перестала беспокоиться о том, позаботился ли капитан укрепить громоотводы на каждой мачте, — этот вопрос ее интересовал еще совсем недавно. Но теперь и этой беспокойной леди не до громоотводов. Старший механик, плававший на пароходах «Кунард Лайн» со дня основания фирмы, не помнит такого шторма.

Диккенс прикован к каюте в течение восьми дней, об обеде в кают-компании нечего и Думать. Надо успокаивать Кэт и горничную, которые ежеминутно прощаются с жизнью. Но как их успокоить? Когда встаешь с койки и, преодолевая головокружение, приближаешься со стаканом бренди к большому дивану, на котором они находятся, обе страдалицы в один момент перекатываются в другой угол дивана, и нет возможности напоить их целебным напитком…

Через восемь дней шторм медленно начинает выдыхаться. Женщины лежат обессиленные, но мужчины приходят в себя. Качка еще очень сильная, но все же можно поиграть в вист, хотя приходится класть взятки в карман, — на столе им не удержаться ни минуты. Еще идут дни, и на пятнадцатую ночь после отплытия из Ливерпуля происходит событие, которое угрожает пакетботу гибелью. Пакетбот входит в гавань Галифакс — это уже у берегов Америки, в Новой Шотландии — и налетает на отмель. На палубе и в трюме новое светопреставление. Паника. Выясняется, что неумелый лоцман повел «Британию» в Восточный проход, — словом, не туда, куда надлежит. Удается бросить якорь. Корабль спасен, капитану решают преподнести ценный подарок за спасение, пакетбот в конце концов входит в гавань; пассажиры осматривают город Галифакс, и «Британия» снова выходит в океан, держа курс на Бостон. На восемнадцатый день плавания «Британия» бросает якорь в гавани. Перед Диккенсом — Бостон, город-хранитель самых священных традиций американизма. Америка была предупреждена о его приезде и уже приготовилась его встречать. Он узнал об этом, когда стоял на капитанском мостике рядом с капитаном и жадно всматривался в толпу свободных американцев, сгрудившуюся на пристани. Расталкивая пассажиров, приготовившихся к высадке, ринулся на него десяток джентльменов, у каждого из них подмышкой торчали газеты. Только-только он решил, что эти джентльмены — продавцы газет, как немедленно выяснилась его ошибка. Это были не продавцы газет, но редакторы. Они бросились, как сумасшедшие, пожимать ему руку, выражая восхищение его счастливым прибытием.

Он вступил на землю Америки, потирая правую руку, которую в энтузиазме чуть не оторвали новые знакомцы. А затем его отвезли вместе с Кэт в отель. В первый день гостей не тревожили, им надо было отдохнуть. Бостонцы ограничились только присылкой билетов и приглашений. Содержание их было однообразно. В первую очередь американцы позаботились о спасении души своего гостя и его супруги. В каждом из приглашений мистер Диккенс совместно с супругой находили указание на то, что в такой-то церкви или в молитвенном доме они могут занять наследующий день такие-то места. Следующий день был воскресенье, и этих мест, предназначенных для мистера Диккенса, хватило бы на два десятка семейств. Первый день, таким образом, прошел спокойно.

Гость отдохнул, и бостонцы предались шумной радости, вызванной приездом Чарльза Диккенса. Один за другим, потоком текли в отель одиночки, любители прекрасного, чтобы пожать руку гостю. Общественные организации отряжали делегации, настойчиво стремившиеся залучить его для ознакомления с их деятельностью. Приглашения на балы, обеды, ассамблеи уступали непрерывно. На улицах, бостонцы собирались группами, чтобы выразить сообща свое восхищение появлением Чарльза Диккенса в городе священных традиций американизма. Публичный обед был назначен немедленно.

Проехав две тысячи миль, делегация дальнего Запада предстала перед ним с единственной целью выразить свое удовлетворение фактом его приезда, а местные власти каждого из штатов спешили засвидетельствовать те же самые чувства в письменной форме. Им вторили с разных концов Америки университеты, корпорации и многочисленные почитатели таланта мистера Диккенса. Даже сенат и конгресс не остались в стороне от эмоционального потока, подхватившего американцев и устремившегося к бостонскому Гремонт Отелю.

Это был триумф, иначе не назвать взрыв гостеприимства и восхищения, охвативший американцев. Доктор Чаннинг, известный профессор и общественный деятель, в послании к гостю именно так и назвал это пребывание Диккенса в Бостоне. И доктор Чаннинг присовокупил, что подобного зрелища никому не довелось еще видеть.

В этой сутолоке, в этом шуме, в этом мелькании новых и новых лиц, в каскаде преувеличенных оценок и восторгов трудно было сохранить самообладание. И трудно было не поверить, что эмоции американского народа находят в таком приеме свое точное выражение.

Каждый день был разграфлен вплоть до отхода ко сну. Без секретаря не обойтись, кто-то должен был заняться рассортировкой всех приглашений и обещаний. Публичные обеды сменялись выездами в соседние городки, требовавшие Диккенса через свои комитеты, специально для этого организованные. Там повторялась та же картина: торжественный обед с президентом, сидящим справа от почетного гостя, десятки джентльменов и леди, принадлежащие к сливкам общества, и речи и спичи, и тосты, а в промежутках между обедами посещения, и снова речи о его замечательном сатирическом таланте и непревзойденном знании человеческого сердца.

Но не для того же он приехал в Америку, чтобы ежедневно пожимать сотни рук и произносить ответные тосты! Если его дальнейшее пребывание будет заполнено торжественными обедами и приемом почитателей, то едва ли та книга об Америке, которую он обещал Чепмену и Холлу, найдет читателей!

Он выходит на улицы Бостона, он посещает приют для слепых, дом для умалишенных, убежище для престарелых и потерявших трудоспособность, исправительную тюрьму. Он не предполагает пробыть в Бостоне больше недели, но хочет осмотреть все те учреждения, которые позволят ему судить о том, какое применение нашла демократическая Америка своему социальному законодательству. И, разумеется, он успевает побывать в судах.

Бостон — город небольшой, если сравнить его, скажем, с Нью-Йорком; в нем жителей раза в четыре меньше, чем в Нью-Йорке. Но роль Бостона не измеряется количеством населения. Здесь, в штате Массачусетс, зародилась Америка, сюда к массачусетским берегам, подошел «Майский цветок», на борту которого добрые пуритане бежали со своей родины от короля Иакова и его церковников. Там, на юге, в Виргинии, высадились темные искатели приключений, счастливо избежавшие Ньюгетской тюрьмы и плахи на Тайбурне, но здесь, в 1620 году, у Плимутских скал, через тринадцать лет после авантюристов, бросили якорь духовные отцы великой демократической Америки. Сердце Америки — Массачусетс, а сердце Массачусетса — Бостон. Вот здесь, с этой набережной, в 1773 году полетели в воду ящики с чаем, которые Англия требовала оплатить пошлиной. Бостонцы отвергли это требование; и отсюда, из Бостона, заветы добрых пуритан «Майского цветка» пронеслись по стране, чтобы поднять вольных американцев против жадной метрополии.