Нет сомнения в том, что если бы Сердару была известна опасность, которой подвергались Нана-Сахиб и его друзья, он поспешил бы уехать из Франции и прилетел бы к ним на помощь. Смерть Кишнайи, которого повесили на его глазах и о хитрой уловке которого он ничего не знал, способствовала его спокойствию; он был уверен, что раз исчез этот негодяй, то не найдется больше ни одного индуса, который выдал бы Нана-Сахиба… Уотсон подкупил Дислад-Хамеда, но этот трус своими доносами добивался лишь того, что вешали несчастных туземцев, причастных к восстанию. Однако он не в силах был добраться до убежища Нана-Сахиба, и сэр Лоуренс мог бы целые столетия ждать поимки принца.
Между тем случаю угодно было устроить так, что Дислад-Хамед знал тайны двух партий; успех той или другой мог, поэтому зависеть и от него. Утсара все это прекрасно понял, когда брахматма, целиком поглощенный важностью событий, удовольствовался ответом своих послов, что падиал вернулся домой. Факир подозревал какую-то западню и, чувствуя, что все погибнет, если негодяй попадет в руки Кишнайи, решил даже пожертвовать своей жизнью, лишь бы только вырвать у тхугов падиала, прежде чем тот успеет что-либо открыть им.
Только бы прийти вовремя, говорил он себе. Он знал трусость падиала и был уверен, что нет тайны, которую тот не выдал бы под страхом пытки. Тем не менее мужественный факир не знал причины похищения, приписывая его исключительно неисполнению смертного приговора, произнесенного мнимым трибуналом Трех против брахматмы. Но это было не так. Несравненно более важная причина заставила Кишнайю поместить Дислад-Хамеда в надежное место.
Когда сэр Лоуренс приготовился принять ночного сторожа, Кишнайя, как вы помните, спрятался по приглашению вице-короля в амбразуре одного из окон, закрытой толстой портьерой, чтобы присутствовать, не будучи видимым, при приеме падиала. Вы помните также, что по окончании аудиенции Кишнайя исчез, но никто не видел, куда. Это место случайно оказалось тем же самым, куда брахматма, переодетый пандаромом, вышел из потайного коридора, чтобы присутствовать при разговоре предводителя тхугов с вице-королем. Уходя оттуда, Арджуна, взволнованный слышанным разоблачением, забыл закрыть подвижную часть стены. Когда Кишнайя, проходя мимо, заметил в стене зияющее отверстие, сходное с тем через которое он сам прошел, он тотчас же понял, что через это неизвестное ему отверстие проходил кто-то, желавший подслушать его разговор с Лоуренсом. Кто бы это ни был, он не мог быть другом.
Предводитель тхугов, обладавший несомненным мужеством, не колебался ни минуты и вошел в этот коридор, который неминуемо должен был привести его к главной артерии лабиринта. С первых же шагов он наткнулся на какой-то предмет, стоявший у стены, и к своему изумлению признал в нем палку с семью узлами и привязанными к ней четками неизвестного пандарома, который весь день бродил вокруг дворца, возбуждая в нем сильные подозрения. Ему даже показалось, что это брахматма, его враг; он заметил одну подробность, которая ускользнула бы от всякого другого, кроме этого изощренного в хитростях и переодеваниях человека. Арджуна, родившийся на Коромандельском берегу в Мадрасском президентстве, хотя и говорил совершенно правильно и чисто на телингском наречии Биджапура, сохранил некоторый акцент, который слышен был в его криках, когда он обращался к толпе, предлагая купить зерна сандала.
Кишнайя сначала отверг это предположение, не понимая, какой интерес мог заставить брахматму ходить среди толпы в таком костюме, тогда как к его услугам была целая армия факиров и слуг, готовых в любое время собрать для него необходимые сведения. Но когда ему в руки попалась палка и четки мнимого пандарома, он больше не сомневался в этом. Только один брахматма мог пробраться в тайные ходы дворца, которые были неизвестны Кишнайе. Брахматма и пандаром были, следовательно, одним и тем же лицом. Но в таком случае смертельный враг знал все его тайны! Он знал, что Совет Семи состоит из одних только тхугов, добившихся этого титула после убийства настоящих членов, и что Старший-Из-Трех был не кто иной, как Кишнайя, повешенный в Велуре.
Сопоставив все факты, предводитель тхугов, несмотря на всю свою смелость, не мог не прийти в ужас. Противник его был отважен, имел связи, был любим в обществе всеми жемедарами, а потому ему ничего не стоило не только прогнать самозванцев с занятого ими поста, но приказать их собственным факирам убить их, чтобы отомстить за смерть тех, чье место они заняли.
Вот тогда-то он и решил поспешить с развязкой и избавиться поскорее от брахматмы, смерть которого была решена с того самого дня, когда тхуги захватили свои места. Он не решался поручить это дело ни одному факиру, потому что Арджуну любили все, даже те, которые находились на службе у Семи; Кишнайя боялся, что тот, кому он поручит это, предупредит брахматму и тем самым даст ему возможность бежать.
Одержимый желанием найти кого-нибудь, кто избавил бы его от этого человека, тхуг задумал спасти падиала от заслуженного им наказания, чтобы взамен поручить ему убийство брахматмы. Он хотел назначил день убийства на своем свидании с ночным сторожем, но события этого вечера вынуждали его уничтожить своего врага в ту же ночь. Тем временем он приказал стороной навести справки у дорванов (сторожей) и всех служителей Джахара-Бауга, выходил ли куда-нибудь их господин сегодня; все отвечали, что он целый день не отлучался из дворца.
Это единодушие несколько поколебало уверенность Кишнайи и, чтобы успокоиться, он сказал себе, что палка и четки могли быть забыты в потайном коридоре много лет тому назад, так же как и подвижная часть стены могла отодвинуться сама собой вследствие постепенного высыхания здания. Это объяснение, ни в коем случае не должно было повлиять на его решение. Тхуг приказал шпионам дежурить вокруг дворца брахматмы, чтобы знать обо всем, что будет там происходить до того часа, когда падиал исполнит злодейское приказание.
Когда наступил час свидания, он был очень удивлен, не встретив никакого противодействия со стороны падиала, который соглашался на все, что ему предлагали, и просил только разрешения поразить брахматму на восходе солнца по причине, признанной Кишнайей вполне основательной. Дислад-Хамед не знал внутреннего устройства Джахара-Бауга и хотел, несмотря на поздний час, пойти к брахматме под каким-нибудь предлогом, а в это время присмотреться к расположению помещений дворца; за некоторое время до рассвета он вернется туда, уверенный, что все будут спать глубоким сном.
Дислад-Хамед, как видите, прекрасно играл свою роль: этот трус, чтобы лучше усыпить бдительность Кишнайи, вел себя развязно и тем самым внушил к себе доверие. Но, к несчастью, шпион подслушал разговор его с Утсарой; тхуг, видя себя одураченным, пришел в бешенство и приказал похитить падиала при выходе из Джахара-Бауга.
Он хотел тотчас же расправиться с несчастным, но, рассудив, что при отношениях, существующих, по-видимому, между Арджуной и падиалом, он может получить от последнего очень важные сведения, Кишнайя приказал опустить его до поры до времени в одно из потайных подземелий замка.
Но теперь он почти не сомневался в том, что брахматме были известны все его махинации; каждую минуту шпионы приходили и уведомляли его, что во дворце его врага происходит какое-то необычное движение, что туда входят люди, но оттуда никто не выходит… Надо было принимать решительные меры, иначе все погибло… Но какие меры? Одно только было возможно и давало надежду на успех: разбудить сэра Лоуренса, сообщить ему обо всем, попросить у него отряд шотландцев и, окружив Джахара-Бауг, захватить брахматму под предлогом неповиновения указу вице-короля об уничтожении общества… Но согласится ли он на это? Это спасало, само собой разумеется, жизнь Кишнайи и самозваных членов Совета Семи, но вместе с тем открывало их замыслы и делало поимку Нана-Сахиба невозможной… Если сэр Лоуренс поймет это, то он, откажется посылать своих солдат на защиту людей, которые не могли больше принести ему никакой пользы… Нет! К этому можно было прибегнуть лишь в крайнем случае, когда не останется других средств, кроме побега. Бежать!.. После всего, что он сделал… Какой позор! Он станет посмешищем всей Индии. Пусть его позорят, боятся, пусть презирают — но быть посмешищем!.. Какой постыдный конец для отважного предводителя тхугов, который заключал договоры с вице-королем, как с равным себе! О! Кишнайя ни за что не согласится на это!
