Он решил не ждать появления падиала и приступить к действию; при первых же словах вице-короля о падиале он, не зная, приведут Дислад-Хамеда или нет, поспешил скрыться. Предстоящий разговор с ночным сторожем Биджапура не мог сообщить ему ничего нового. Между тем необходимо было собрать по возможности скорее нескольких субедаров, к которым он питал доверие, и обсудить с ними, какие меры лучше всего принять. Но, проходя мимо дворца по направлению к своему жилищу, он очутился среди толпы шотландских солдат, находившихся в веселом настроении по случаю обильных возлияний; они тотчас же потащили его к надворным постройкам дворца, где они разместились, и, приняв его за настоящего пандарома, просили погадать им.

Оказать сопротивление этим развеселившимся грубым людям, для которых жизнь индуса в те смутные времена стояла на одной ступени с жизнью собаки, было бы безумием, и брахматма решил следовать за ними добровольно, надеясь этим обезоружить их. Но скрытое бешенство его дошло до крайних пределов, когда он вынужден был, по капризу Уотсона, повторить ту же комедию перед вице-королем. Мы присутствовали при том, что произошло, и слышали зловещее предсказание, которое он в раздражении бросил в лицо начальника полиции.

Индусы ненавидели последнего. Сторонник амнистии и мелких мер для умиротворения исключительно по политическим соображениям, он при исполнении своих служебных обязанностей отличался беспощадной и холодной жестокостью и опозорил себя самыми бесчеловечными поступками. Немилосердный лихоимец, как и все высокие сановники Индии, которые смотрели на свои места как на источник дохода, он в короткое время обогатился за счет подвластных ему людей, против которых он придумывал все новые и новые козни с единственной целью вытянуть из них как можно больше.

Несколько лет подряд получал он предостережения и наконец был приговорен к смерти предшественниками Кишнайи; известие о приговоре передал ему факир, который исполнял обязанности палача и не должен был докладывать об этом Совету. Факир на этот раз опоздал из-за того, что все последние месяцы у него было много поручений на юге.

Что касается приведения приговора в исполнение, то приказ об этом мог исходить только от брахматмы, который сам должен был уведомить о том Старшего-Из-Трех. Среди тяжелых забот Арджуна совсем забыл об этом приговоре, но несчастная звезда Уотсона напомнила ему о нем. Когда брахматма вырвался наконец на свободу из дворца Омра, он остановился среди развалин и, протянув руку к окнам вице-короля, пробормотал:

— А, господа!.. Доносы, измена, подлые договоры с разбойниками, подкупы и низости — все кажется вам достойным средством, когда дело идет о нас! Я покажу вам, что древнее общество Духов Вод, которое заставило отступить Джехангира и капитулировать Аурангзеба, не находится еще в зависимости от горстки воров!

И брахматма пустился по направлению к Джахара-Баугу. Он вошел к себе, никем не замеченный, и тотчас же занялся уничтожением следов своего переодевания; при этом он заметил с некоторым беспокойством, что не принес с собой ни четок из зерен сандала, ни палки с семью узлами… Забыл ли он эти предметы в тайных ходах дворца или в гостиной вице-короля? Память ничего не подсказывала ему на этот счет, и он решил не терять времени на рассуждения о таком ничтожном предмете; надев свой официальный костюм, он прошел к себе в кабинет и дернул звонок, ведущий к факирам.

Один из них тотчас же появился.

— Утсара вернулся? — спросил брахматма.

— Нет, Сахиб!

— Скажи ему, когда он вернется, чтобы сейчас же пришел ко мне… Да пришли сюда Судазу.

Факир, совершив перед брахматмой селактанг, вышел из комнаты, пятясь назад со всеми знаками уважения, в которых проглядывали любовь и безграничная преданность.

Как только появился Судаза, брахматма передал ему пальмовый лист, на котором предварительно начертал несколько строк.

— Умеешь читать? — спросил он.

— Да, сахиб!

Факир бросил быстрый взгляд на олле и спрятал его, причем ни один мускул лица не выдал волновавших его чувств.

— Понял? — продолжал Арджуна.

— Да, сахиб!

— Приказание это должно быть исполнено до восхода солнца.

— Хорошо, сахиб!

Арджуна встал и, подойдя к конструкции, составленной из кинжалов в форме горящего пламени, известных под названием канджары, взял один из них и передал Судазе, говоря:

— Вот Кинжал Правосудия. Будь тверд, рази смело и не бойся ничего.

— Приказание брахматмы, — отвечал Судаза, — воля неба.

— И помни, — прибавил брахматма, — тот, кто гибнет при исполнении долга, избавляется навсегда от переселений низшего разряда и получает в Сварге вечную награду… Иди же, и пусть Шива управляет твоей рукой, достойный сын Страны Лотоса!

Факир вышел с соблюдением тех же церемоний, что и предыдущий, крепко сжимая в руке кинжал. Рука его не дрожала и сердце не билось сильнее обычного.

Тогда брахматма позвонил снова, но на этот раз несколько иначе. На зов явился факир Суакапа. Это был несравненный скороход, который перегонял даже лошадь; накануне битвы при Серампуре он сделал шестьдесят миль в двадцать четыре часа, чтобы предупредить Нана-Сахиба о прибытии армии.

— Суакапа, — сказал ему Арджуна, — ты знаешь, что Анандраену из Велура и четырем субедарам было приказано вчера отправиться с приветствием к новому губернатору Французской Индии; беги к дому, где он живет в Биджапуре, и, если он не отправился еще, привези его поскорее в этот дворец. Я должен видеть его сегодня же ночью.

— А если он покинул город, сахиб?

— Ты догонишь его по дороге в Пондишери, он не мог еще далеко уйти; в сумерки у него не были еще закончены приготовления к отъезду.

Суакапа повиновался.

Арджуна отправил еще несколько послов к разным членам общества, которое по своим годам и заслугам могли помочь ему справиться с ужасным положением. В ожидании прихода Утсары он сел к столу; вынув из ящика шкатулочку, взял оттуда семь золотых листьев лотоса и начертал на них семь имен.

План, составленный Арджуной, был самый простой и обычно применялся в случае неожиданной измены членов Совета Семи; не имея времени созывать собрание из жемедаров, брахматма имел право, основываясь на правилах устава, заменить их семью членами общества, самыми старыми и самыми почтенными, какие только будут под рукой. Действуя таким образом на основании данной ему власти, Арджуна начертал на листьях лотоса имена избранных им семи лиц, начиная с Анандраена, старого друга Нана-Сахиба и Сердара, — того самого Анандраена, который из Велура, где он жил, отправлялся в Нухурмур, чтобы предупредить их об опасности; ему предназначал Арджуна титул Старшего-Из-Трех и президентское место в Совете.

При таком восстановлении общества уничтожение его становилось уже невозможным. Кишнайе это было хорошо известно, и негодяй, собираясь помешать исполнению плана Арджуны, сказал сэру Лоуренсу: «Брахматма… Я сам его пристрелю!» Раз не было верховного вождя, никто больше не имел права созывать собрание жемедаров и выбирать новый Совет Семи.

В ту минуту, когда Арджуна заканчивал надписи, сзади него послышался вдруг легкий шорох; он быстро обернулся и увидел у входа в свой кабинет Утсару и падиала Дислад-Хамеда: последний держал в одной руке пальмовый лист, похожий на тот, который брахматма передал Суд азе, а в другой — Кинжал Правосудия.

— Что это значит? — спросил Арджуна, понявший все с первого взгляда.

— Господин, — отвечал Утсара, — падиал получил от Старшего-Из-Трех приказание убить тебя.

— Ну? — отвечал хладнокровно брахматма, — почему он не исполняет его?

Дислад-Хамед вместо всякого ответа бросил олле и Кинжал Правосудия под ноги верховному вождю и распростерся ниц перед ним.

— Хорошо! Очень хорошо! — отвечал Арджуна. — Ты спас свою жизнь, Дислад-Хамед, и искупил все твои измены.

— Неужели ты думаешь, господин, что без этого он переступил бы порог Джахара-Бауга? — сказал факир.

— Спасибо, мой честный Утсара, я знаю твою преданность. Старший-Из-Трех, или, вернее, душитель Кишнайя, желая дать тебе это поручение, спас тебя от наказания, заслуженного изменниками, и назначил тебе свидание сегодня вечером? — обратился он к падиалу.