Летала я неплохо, и Касаткин выпустил меня в самостоятельный полет в числе первых в аэроклубе. О том, что собирается разрешить мне летать самостоятельно, он ничего не сказал.

Накануне того дня, когда я впервые поднялась в воздух одна, без инструктора, Касаткин с особенным упорством и остервенением придирался ко мне.

— Ну что это за коробочка! — кричал он по переговорному аппарату. — Ничего похожего! Какая-то египетская пирамида! Учишь-учишь — все в трубу! Почему газ не убираешь? К четвертому развороту подходим, а ты спишь!.. Доверни влево — ветер сильный! Царица египетская, проснись! Весь полет спит…

Наслушавшись его замечаний, я чувствовала себя бездарнейшим человеком, которого к самолету и подпускать нельзя. Я уже решила, что летаю хуже всех и вообще меня следует отчислить…

— Что-то ты, маленькая, загрустила, — сказал Леша, видя, что я помрачнела. — В чем дело?

Последнее время Леша не отходил от меня, несмотря на то что Тимоха злился. Леша мне нравился, и я почти не обращала внимания на Тимоху.

— Да неважно у меня получается… Касаткин все ругает, — пожаловалась я.

— Плюнь, он всех ругает. Еще как — уши вянут! Надеюсь, тебе он не говорит того, что нам, а?

— Н-нет… Ничего такого. Просто ему не нравится, как я летаю. Все у меня плохо…

— А я слышал, он поспорил с командиром отряда, что выпустит тебя в первой пятерке.

Я не поверила Леше, подумав, что он просто хочет успокоить меня.

На следующий день, когда наш самолет вырулил на старт, Касаткин бросил мне небрежно:

— Ну-ка садись в самолет!

Не очень охотно я влезла в кабину, ожидая, что и сегодня повторится вчерашнее. Однако в течение всего полета Касаткин не проронил ни слова. Я была удручена: видимо, дело настолько плохо, что никакие замечания не помогут.

Когда я посадила самолет, он молча вылез и посмотрел на меня уничтожающим взглядом. Я покраснела. Вот сейчас перед всеми он и выскажется… Но он вдруг сказал:

— Давай сделай полетик одна.

Я была ошарашена. Одна? И это после того, как он вчера разругал меня в пух и прах!

Первый самостоятельный полет… Я сижу в передней кабине, а сзади никого нет. Странное ощущение… Вырулив на старт, взлетаю, набираю высоту, делаю первый разворот, а мне все кажется, что не я, а кто-то другой управляет самолетом. И хотя много раз я все это делала без помощи инструктора, который только наблюдал за полетом, сидя в кабине, тем не менее я никак не могу отделаться от этого чувства.

Я сделала «горку», качнула самолет с крыла на крыло и стала выделывать какие-то непонятные фигуры, которые совсем не должна была делать. Я засмеялась и запела — хорошо! Какое это счастье — летать! Как прекрасно жить на свете!

Прошло несколько дней. Вылетели самостоятельно Лека-Длинный, Леша и еще два человека из нашей группы. Мотю инструктор все не выпускал: что-то у него не ладилось с посадкой. Но Мотя не унывал и терпеливо ждал своей очереди.

Иногда на аэродроме появлялся Виктор, которого неудержимо тянуло к самолетам. Сначала он только издали наблюдал, как мы летаем, стараясь никому не показываться на глаза. То, что его одного не приняли в аэроклуб, больно ранило Виктора, и он никак не мог примириться с этим.

Но вот однажды он подошел к нам. Мы окружили его, стараясь подбодрить.

— Не приняли в этом году, примут в следующем! — убежденно говорил Тимоха, страстно желая, чтобы так было.

— Я не теряю надежды, думаю, что добьюсь… Осенью, наверное, возьмут в армию: буду проситься в авиацию. Ты же знаешь, Тимоха, без крыльев я не могу!

— А сейчас что ты делаешь? — спросила я.

— Сейчас? Устроился пока на работу — веду кружок авиамоделистов и еще кое-что делаю в Доме пионеров. Подлетываю на планере — Короленко разрешает…

Тимоха смотрел на друга и не знал, как помочь его горю.

— Сам уже летаешь? — спросил Виктор.

— Сам… И Птичка тоже!

— Молодцы! Я и не сомневался, что вы будете первыми, — сказал он дрогнувшим голосом. — Ну, мне пора: на работу надо.

Виктор ушел расстроенный. Некоторое время он не приходил, но потом стал опять появляться и даже летал иногда за пассажира в задней кабине.

Наступил день, когда Касаткин спросил Мотю:

— Шехтер, полетишь самостоятельно?

— Конечно! — с готовностью ответил Мотя.

Он храбро пошел к самолету. Тогда никто из нас еще не знал, что у него плохо со зрением: он был близорук. Каким образом Моте удалось пройти медкомиссию, выяснилось уже потом. Оказалось, что вместо него к врачу-окулисту ходил его брат…

Мотя улетел, а мы стали наблюдать за тем, как он выполнял коробочку. Все было неплохо, пока он не зашел на посадку. Но тут все заметили, что Мотя слишком поздно убрал газ. Стало ясно: он не сядет у посадочных знаков, а пролетит дальше и приземлится где-то на самом краю аэродрома.

— Ну подскользни чуть-чуть! — не выдержал Тимоха.

Но Мотя не скользил, и не пытался потерять высоту, и, самое страшное, начал выравнивать самолет, когда высота была еще велика. Видимо, был уверен, что сядет возле «Т».

— Рано, рано! — опять крикнул, волнуясь, Тимоха.

Касаткин закурил и молча стоял, мрачно следя за самолетом. Дежурный по полетам изо всех сил махал флажком и кричал Моте, чтобы тот уходил на второй круг, но Мотя был занят посадкой и все добирал ручку, сажая самолет…

Все напряженно ждали: вот сейчас самолет зависнет без скорости на высоте шести-семи метров и рухнет на землю… Касаткин сорвал с головы шлем, поерошил светлые жидкие волосы и выплюнул на землю недокуренную папиросу.

Все произошло так, как и должно было произойти: почти остановившись в воздухе, самолет качнулся и «посыпался» на землю, опустив нос. Уткнувшись в землю носом, медленно перевернулся и остался лежать вверх колесами.

Со всех ног мы бежали к месту аварии на посадочную полосу, и вместе с нами бежал Касаткин. Полеты были временно прекращены. Оставшиеся в воздухе самолеты продолжали летать по кругу.

Когда мы остановились возле перевернутого самолета, Мотя невредимый вылезал из кабины и растерянно улыбался. Шлем у него был сбит набок, спутанные волосы закрывали лоб.

Я облегченно вздохнула, а Касаткин свирепо уставился на бедного Мотю:

— Ты что, земли не видел? Сколько раз я тебя учил!

Опустив голову и все еще улыбаясь, Мотя виновато молчал.

Выяснилась причина аварии: Мотя действительно плохо видел землю и не мог точно определить высоту при посадке. От полетов его отстранили, а спустя несколько дней отчислили из аэроклуба.

Как и Виктор, Мотя стал приходить иногда на полеты, и мы возили его как пассажира.

В школе начались выпускные экзамены. Я заканчивала десятый класс. Ежедневно вставала рано утром и мчалась за город на аэродром, где проводила большую часть дня. Приходилось просыпаться в четыре часа, чтобы еще до отъезда просмотреть учебник, порешать задачи. В дни экзаменов я уходила с полетов раньше или же, наоборот, сначала спешила на экзамен и отвечала первая, а потом ехала на аэродром. Но ни разу за все это время не пропустила полеты.

Наступил день, когда мы должны были прыгать с самолета. Получив парашюты, мы толпились на зеленом поле, ожидая своей очереди. Валя возбужденно говорила:

— Ну, Лека, вот ты и дождался! Помнишь, ты все хотел с самолета? Не боишься?

— Еще чего! — отмахивался Лека-Длинный.

Тимоха поглядывал на меня озабоченно, но не подходил, так как рядом со мной был Леша. Он только справился мимоходом:

— Хорошо пригнала подвесную систему?

Я утвердительно кивнула, а Валя засмеялась:

— Что, боишься, как бы Птичка не выскользнула? Поздно!

Два самолета непрерывно летали, сбрасывая парашютистов. На этот раз я не очень боялась.

— Иди садись! — сказал мне Леша, когда пришла моя очередь. — Да посильнее дергай за кольцо!

У крыла стоял Тимоха и ревниво смотрел в мою сторону. Когда я направилась к самолету, он шагнул ко мне зачем-то, по сразу же остановился.