В кино я сходил за десять копеек. Потом на пятак купил семечек и лузгал их в парке. Какой-то дяденька попросил меня помочь нести большой фанерный щит. Мы принесли щит на овощную базу, и дяденька дал мне двадцать копеек. Я сначала не хотел брать, но он рассердился: «Раз заработал, так бери. Ишь какой гордый!» Я купил два пирожка и вернулся в парк.

Когда я пришёл домой, уже темнело. В столовой сидели папа, мама и наш классный руководитель Ольга Гавриловна. Мама посмотрела на моё лицо и закусила губу. И началось.

— Ты знал, что дома волнуются? — спросил папа. — Или тебе это не приходило в голову?

Они долго об этом говорили, и все были одного мнения, что мне это не приходило в голову. Потом меня начали спрашивать, что я себе думаю. Дурацкий вопрос! Ну что человек может ответить, если его спрашивают: «Что ты себе думаешь?» Я молчал. Но скоро я понял, что мне не отмолчаться. Я сказал: «Он первый полез».

Они долго вели со мной беседу. А мне хотелось есть и было скучно. Я заметил, что у Ольги Гавриловны смешные уши: на пельмени похожи. Если ты что-нибудь натворил, то самое неприятное — это когда ты являешься домой: стыдно. А потом, когда тебя прорабатывают, уже не страшно. Ну подумаешь, проработают ещё раз! Куда от этого денешься?

После ухода Ольги Гавриловны мама повела меня в ванную и велела умыться тёплой водой. Она ощупывала моё лицо, спрашивала: «Он тебе ничего не повредил?», вздыхала и говорила, что мне нужны совсем не такие родители, что мне нужны родители, которые бы меня пожёстче наказывали, потому что я не умею ценить хорошего отношения. Я сказал: «В чём дело?! Накажите меня».

Мама рассердилась и вышла из ванной.

Я должен побить Грищука. Не допущу я, чтобы в классе думали, будто я слабак. Я решил тренироваться каждый день. Боксёрских перчаток у меня нет, так я надеваю варежки и бью в валик дивана. Раз! Раз!

Неожиданно в дверях появился коммерческий директор.

— Ищу мужское общество, — сказал он. — Женщины ушли на кухню стряпать пельмени, а меня отослали к тебе.

Он подошёл ко мне, нагнулся и долго рассматривал моё лицо.

— Понятно, — сказал он. — Противник оказался более техничным. Ты мне можешь его показать, и я с ним посчитаюсь.

— Нельзя, — сказал я. — Я в это дело взрослых не вмешиваю. Я сам с ним рассчитаюсь.

Он шлёпнул меня по плечу:

— Ты благородный парень. За дело! Я за два часа сделаю из тебя боксёра.

Он снял пиджак и стал в стойку. Я тоже попробовал, но у меня вышло совсем не то.

— Чудесно! — сказал он. — Только эту ногу вот так, а плечо вот так, подбородок вот так. — Он отошёл и посмотрел, как я стою.

— Восхитительно! — сказал он. — Противник твой уже деморализован. Остаётся его нокаутировать.

Потом он меня учил, как двигаться приставными шагами. Потом мы разучивали прямой удар. Потом серию: раз, раз — два.

Коммерческий директор был от меня в восторге:

— Какое чувство дистанции! Какая реакция! Ай, ай, ай!

Он водил рукой с обмотанным вокруг кулака полотенцем, а я от его слов так разошёлся, что лупил в руку как заводной. И вдруг — бац! — коммерческий директор съездил мне по переносице.

— А защита! — закричал он. — Не забывай о защите. Однажды Джо Луис забыл о защите, и его чуть не нокаутировал Пелико. Не больно?

Я замотал головой, хотя мне было больно, а из глаз текли слёзы.

— Ну и хорошо, — сказал он. — Боксёр не должен бояться боли.

Я опять начал наседать на его руку с полотенцем. Я её атаковал снизу и сверху, слева и справа, я её колошматил, дубасил, я её загонял в угол, а из угла к окну, я носился за ней, как собака за курицей. Левой, правой — вот это бокс! Но я опять забыл о защите. На этот раз он меня ударил в синяк под глазом. Опять потекли слёзы. Ещё подумает, что я плачу.

— Защита! — закричал коммерческий директор. — Я же тебе говорил, что произошло с Джо Луисом.

Он повесил на спинку стула полотенце и похлопал меня по плечу.

— Талант! — сказал он. — Люблю талантливых людей.

Нас позвали обедать. За обедом коммерческий директор говорил, что восхищён моим боксёрским талантом. Мама испугалась. Она сказала:

— Вы видите, какое у него лицо? Я вас прошу, тренируйте его лучше по бегу.

Коммерческий директор кивнул. Он сказал, что уверен в моём спортивном таланте: не бокс, так бег.

— Ты, — сказал он мне, — прямо-таки создан для бега.

— Откуда вы знаете? — спросил я. — Мила вам сказала, что я победил в классе на тысячу метров?

— Она мне этого не говорила. Мне достаточно было взглянуть на твои ноги, чтобы понять, что ты прирождённый бегун. А ну покажи мышцы.

Я задрал штанину.

— Ну конечно, — сказал коммерческий директор. — Я так и думал. Великолепные длинные мышцы. Это мышцы средневика.

— Я и в высоту выше всех прыгаю, — сказал я.

— Ну понятно, — сказал коммерческий директор. — У меня дома есть хронометр. Хочешь, сделаем прикидку?

Я обрадовался. Мне нравится бегать на время. Только бы не опозориться. Он говорит, что у меня талант, а вдруг окажется, что никакой не талант, а так себе, чепуховина, о которой и говорить не стоит.

После обеда мы с коммерческим директором пошли к нему домой.

Его узенькая комната выходила окном на улицу. У окна стояла большая ваза, и из неё торчала веточка сосны; кроме вазы, в комнате ещё были шифоньер, диван-кровать, круглый стол и столик с приёмником «Рекорд».

— Вот это мой дом, синьор, — сказал коммерческий директор. — Вот это моя кровать, а это моя музыкальная шкатулка.

Мне понравилось, что он назвал приёмник музыкальной шкатулкой.

— А это, — сказал коммерческий директор, — портрет моей мамы. Она живёт в другом городе.

— А портрета папы у вас нет? — спросил я.

— У меня нет папы, — сказал он. — Видишь ли, я сирота от рождения. Угу, так бывает. Был бы у меня папа, так был бы и портрет.

Я вздохнул.

— Ну, ну, — сказал он, — это я так… Я ведь уже взрослый.

Он захохотал. Я не понимал, почему он хохочет, а он положил мне руки на плечи и заглянул в глаза.

— Твоя сестра чудесная девушка, — сказал он.

— Она хорошая, — сказал я. — Только иногда воображает: когда я был маленький, она не хотела со мной ходить в кино.

Он хохотал.

— И ещё, — сказал я, — она не любит рано вставать.

— Предатель! — сказал коммерческий директор. — Ну зачем же ты рассказываешь такое о сестре?

Наверно, я покраснел: лицо у меня горело.

— Я не хотел, — сказал я. — Само получилось.

Он опять захохотал. И чего он хохочет?

— Надо быть умным, — сказал он. — Знаешь, что это значит? Сначала подумай, а потом скажи.

Мне было неловко: я подошёл к открытой дверце шифоньера и начал перебирать галстуки на шнурке. Я цокал языком, как будто разбираюсь в галстуках. Я думал о том, что теперь коммерческий директор будет меня презирать. И хотя он мне только что сказал, как надо себя вести, чтобы быть умным, я опять глупость ляпнул:

— А мне раньше казалось, что вы плохой.

— Да? А почему? — спросил он.

— Потому что… — сказал я. — Потому что в прошлом году вы меня… ну, в общем, побили.

— Не понимаю, — сказал он. — Ты что-то фантазируешь.

— На пляже, — сказал я. — Мячами…

И зачем я начал об этом говорить? Когда я набрался духу и посмотрел на коммерческого директора, он сидел за столом, закрыв лицо руками.

— Я сразу тебя узнал, — сказал он тихо. — Но я надеялся, что ты не будешь об этом вспоминать. То был самый тяжёлый день в моей жизни. Я после того всю ночь не спал.

— Не переживайте! — сказал я. — Пожалуйста, не переживайте! Я всё понимаю. Это может случиться со всяким.

— Ты так думаешь? — Он оторвал руки от лица и посмотрел на меня.

— Да, — сказал я. — Вот у меня был случай с кошкой. — И я рассказал, как наступил кошке на хвост.

— М-да, — сказал он. — Возможно, ты прав. Да-да, ты прав. Ты, оказывается, умница. Ты никому об этом не говорил?