— Ну что ты будешь делать, — сказал мне учитель танцев, — обиделись.

Я понимал: хоть он и сказал, что ему не хочется есть, а на самом деле он голоден. И денег у него нет… Такой уж у него вид, что это понятно: шляпа и туфли новые, а брюки и пиджак никудышные. Тяжело ему живётся. Не то что коммерческому директору: тот не стесняется, лопает у нас вовсю.

И вот тогда-то мне пришло в голову помочь учителю танцев. Вот кого я буду любить бескорыстно! Я сделаю так, что он женится на Миле. У нас он не будет голодать: уж кто-кто, а мама умеет кормить. Только как это сделать?

Ни о чём другом я уже не мог думать и неожиданно стал прощаться с учителем танцев: мне захотелось побыть одному. Учитель танцев удивился, сказал: «Ну что ж, до свиданья!» Наверно, он обиделся. И что это получается? Ведь я его люблю, а вот обидел. Трудно жить на свете: то сам обидишь кого-нибудь, то тебя обидят.

Вот на прошлой неделе я ни с того ни с сего обидел Владимира Петровича. Он вызвал меня к доске и долго спрашивал, а потом, когда я сел на место, почему-то два раза улыбнулся мне. Я испугался, как бы он не подумал, что я подлиза, и не стал ему в ответ улыбаться. В конце урока мы нечаянно встретились глазами, и он нахмурился и кашлянул. Теперь я в школе стараюсь не попадаться ему на глаза; сегодня заметил его в коридоре и убежал, чтобы не здороваться.

Я увидел, что навстречу мне идёт папин заместитель Мищенко. Я решил поздороваться с ним без улыбки. Пусть он папе путёвку достал, а я ему всё равно улыбаться не буду — просто кивну и всё! Я долго готовился и кивнул, как решил. Но он меня не заметил. Всё! Больше я с ним не здороваюсь. Одни недоразумения!

Мне вспоминались разные недоразумения из моей жизни. Вспомнил я, как мы недавно копали картошку на пришкольном участке. Я накопал больше всех и решил помочь девчонкам. Но они подумали, что я хочу украсть картошку из их кучки, и прогнали меня.

Вспоминались мне и другие недоразумения. Вот, оказывается, как много их с человеком случается. Выходило: что ни сделаешь, обязательно недоразумение, и жить из-за этих недоразумений просто невозможно.

А дома у нас разве не недоразумение? Мила выходит замуж за коммерческого директора, а хорошего парня, учителя танцев, не замечает. Но этого недоразумения не будет. Я что-нибудь придумаю.

Я застал маму и Милу за чтением письма от Борьки. Борька писал, что всё у него хорошо: работа идёт хорошо, парень, который живёт с ним в комнате, — человек что надо, время проводит весело. Мама кончила читать, отложила письмо и задумалась.

— Тут что-то не так, — сказала она. — Чувствует моё сердце, что он что-то скрывает.

— Конечно, — сказал я, — у него какие-то недоразумения.

— А ты чего поддакиваешь! — накинулась на меня Мила. — Она выдумывает, растравляет себя, а ты ей поддакиваешь. Какие ещё недоразумения?

Я пожал плечами. Откуда мне знать? Может, он с кем-нибудь поздоровался, а ему не ответили и теперь он переживает, или ещё что-нибудь: ну, например, сказал какой-нибудь тётеньке: «Я вас понимаю», а ей послышалось: «Я вас обнимаю», и она разобиделась. Мало ли что может случиться…

Мама дала мне в кухне поесть и вернулась в комнату. Она опять заговорила с Милой о Борьке.

Потом она начала говорить шёпотом. Не знает мама, какой у неё шёпот. Ещё лучше слышно. Она говорила о коммерческом директоре.

— Я о нём не могу сказать ничего плохого, — говорила мама. — Но вы так быстро всё решили. У меня тревожно на душе.

Мила сердилась:

— Да перестань! Не хочу я этого слушать.

— Нет, ты послушай, — сказала мама. — Я боюсь за тебя. И Лёня его не любит. Он что-то заметил.

— Ну как же, — сказала Мила. — Лёня на него обиделся, потому что Валентин не отмерил тысячу метров для бега.

Ты же знаешь, он из-за всякой чепухи может обидеться…

Я вошёл в комнату.

— Ты что, подслушивал? — спросила мама. — Иди к себе.

— Нельзя ей за него выходить, — сказал я. — Он притворщик. Вы не верите? Он бил меня мячами! Ей за учителя танцев надо выходить!

— Какими мячами, — спросила Мила, — футбольными, волейбольными?

— За какого учителя танцев? — спросила мама. — Это кто?

— Не знаю, — сказала Мила. — Наверно, Ленька мне жениха подыскал.

Ну и хохотали они… Расспрашивали меня, где я откопал этого учителя танцев, хорошо ли он учит танцевать.

Я ушёл из комнаты. Ещё долго было слышно, как мама и Мила смеются. Пожалуйста: ещё одно недоразумение!

В этот вечер я писал стихи о недоразумениях.

Я лёг спать после двенадцати. И вдруг слышу, в соседней комнате запричитала мама. Она говорила, что забыла купить на утро хлеба. Она хотела одеться и сбегать за хлебом.

На этом закончились недоразумения этого дня. Я заснул. Утром, когда я шёл в школу, меня окликнул Владимир Петрович.

— Лёня, — спросил он, — ты что, недоволен четвёркой, которую я тебе на прошлой неделе поставил? Так ведь ты на один вопрос не ответил.

— Да нет, — сказал я, — доволен.

— Ну, значит, мне показалось, — сказал Владимир Петрович. — Вот и хорошо. Объяснились. Я считаю, что всякое недоразумение надо сразу выяснять.

На первом уроке Ольга Гавриловна задала вопрос и показала пальцем в мою сторону. Она часто так вызывает: не по фамилии, а пальцем показывает. Я быстро встал и ответил на вопрос. Но оказалось, что Ольга Гавриловна на Генку Зайцева показывала. Она сказала:

— Ну, раз уж ты ответил, то я тебе поставлю отметку.

В классе засмеялись. Всё же хорошо, что на земле случаются и весёлые недоразумения.

На следующий день после встречи с Пазухой мы с Сёмой проходили мимо дома, где живёт Параскевич. И вот видим: из парадного выбегает Борька, Алёшкин брат, а за ним Алёшка. Алёшка догнал Борьку и так шлёпнул его между лопатками, что какая-то птица на заборе громко закричала, вспорхнула и улетела за крыши. Потом началась смешная драка. Борька и Алёшка так старались, что ой-ой-ой! И ещё неизвестно было, чья возьмёт. Сёма хотел их разнять, но один Параскевич нечаянно ударил его локтем в живот, а другой дрыгнул ногой перед самым его носом. Сёма едва успел отскочить. Хорошо, что из парадного выбежала мать Параскевичей.

Она оттащила Борьку от Алёшки, пригладила Борьке чубчик, поцеловала его и повела в парадное. Борька хоть и четвероклассник, а не ревел, вид у него был даже довольный; Алёшка возмущённо смотрел им вслед.

— Вот это да! — сказал Алёшка. — Он мне набил шишку, а она его целует.

Я достал из кармана пятак и приложил к Алёшкиной шишке над глазом. Алёшка прижал пятак пальцем, и вижу — Параскевич плачет.

— Она меня уже не любит, — сказал Алёшка. — Сегодня она Борьке дала больший апельсин и сказала ему пять раз «сынок», а мне всего два раза.

— Алёшка, — сказал я, — меня дома никто не любит, но я же не плачу.

— Ничего ты не понимаешь! — сказал Алёшка. — Раньше она меня больше любила, но Борька начал обыгрывать меня в шахматы. Вчера он выиграл у меня турнирную партию, а сегодня три партии подряд выиграл дома. Всё! Я больше не вундеркинд.

Мы с Сёмой попробовали его утешить, но где там… Алёшка всхлипывал и причитал:

— Ну как мне теперь жить?! Ну как?! Они мне каждый день говорили, что я необыкновенный; у них были слёзы на глазах, когда они на меня смотрели, а теперь оказалось, что я не вундеркинд!

— Алёшка, — сказал я, — да плюнь ты на всё это! Давай с нами строить ракету. У нас уже проект есть.

— Да? — сказал Алёшка. — Так это просто: взял и построил! Где мы возьмём материалы? Из чего строить, у вас есть? Вон нам в кухне надо пол переложить, так в домоуправлении нет досок. Ты просто ребёнок, Лёня. Думаешь, всё так просто.

Он больше не хотел со мною говорить. Он сидел на ступеньке у входа в парадное и сокрушался, что уже не вундеркинд.