Остановилось метро.
Воздушна повисла.
Стали автобусы.
Ни одного пассажира.
Город застыл, полумертв.
И только, вытянув дыма перо,
аэро над городом мчится к сияющей пропасти
и на вокзале
татакает пулемет.
Уже
у магазина Смитса и Верндта
висит афиша: «Правительство свергнуто.
Исполнительный Комитет».
На площади Мира
четыре трамвая лежат.
Мимо витрины шляп
провели арестованных полицейских.
Ночь пришла. По звездам прожекторы тянутся,
и, гильзами выстреленными соря, —
уже! — занимают радиостанцию
вооруженные слесаря.
Уже ревком добивает войну
и, дулом лоб кольнув,
уже говорят радисту: — А ну,
переведи волну.
«Маузера» у monsieur в висках:
— Давай-давай! — Под надписью «Робот»
распределительная доска,
и тихо ворчит мотора утроба.
Товарищ в доску ткнул сгоряча, —
monsieur под маузером залихорадило.
— Не мешкать! — и вниз опущен рычаг,
управляющий Роботами по радио.
И на фронте, оступившись о траншею,
Робот мотнул пневматической шеей.
Широкие пальцы из никеля
скрючились… и сникли.
Будто кровь подобралась под угли —
прожектора потухли.
Заворчав глухой утробой,
будто заспанный —
стал отваливаться Робот
на спину.
Замолчал на морде рупор,
замотались хоботы,
повалились к лицам трупов
Роботы.
Помутнела линза глаза,
искривились челюсти,
и последний выдох газа
низом тонко стелется.
Их радиаторы стынут. И стынут
с подбородками-ямочками винты.
И уже мы стоим на сияющих спинах,
наворачиваем бинты.
Утро легло лиловатою тенью,
и солнечный блик по Роботу — вскользь…
И птица села ему на антенну,
и суслик в ухо вполз.
К цветастым клумбам и траве
песочком тропок
приходит с лейкой в голове
садовник Робот.
Доспехом светя,
идет — быстрорукий,
на травку летят
распыленные струйки.
Подходят детишки, — Робот — добрый —
дает им потрогать и локоть и ребра.
По Москве в большом количестве —
ходят слуги металлические.
Вот — метлу держа в ладонях — с тротуара ровного
пыль сосет высокий дворник, весь никелированный.
Железный полон лоб забот —
пылищу вытянуть,
на лбу клеймо: «МОСРОБЗАВОД,
511».
Гуднули машины, пахнули булочные,
и Робот другой —
в стекле управляет движением уличным,
блестя рукой.
— В Маяковский проезд проехать как? —
Робот слов не тратит.
Карта Москвы на стеклянных руках,
и стрелка снует по карте.
А вот и столовая. Зайду, поем
после писания трудных поэм.
Столы стеклянные стоят.
Блестя щеки полудой,
эмалевый официант
несет второе блюдо.
От него не услышишь: «Как-с и что-с
сосисочки-сс, слушаюссь, уксус-с нету-с…»
Безмолвный Робот качает поднос,
уставленный феерической снедью.
И в мраморе бань, потеплев постепенно,
Робот исходит мыльною пеной.
Ноготки у Робота
острее лезвий «Ротбарта».
Станьте вплотную — Робот ручьистый
вытянет бритвы ногтей,
он вас помоет, побреет чисто
и не порежет нигде.
На вредных фабриках красок
хлопочут протертые насухо —
Роботы в светлых касках,
без всяких и всяческих масок.
Ни гарь, ни газ, ни свинцовая пыль
отныне людей не гробят.
Железной ногою в шахту вступил
чернорабочий Робот.
В вестибюле театра у синей гардины
ждет металлический капельдинер.
Светло-медные дяди торчат в коридорах,
и на водку дядям не платят —
человеческий труд — это слишком дорого
для метлы и храненья платья.
И куртку мою, и твою шубку,
когда в вестибюль мы входим оба,
снимает и вешает нежно на трубку
вежливый гардеробот.
А ночью, склоняясь над коляской —
нянька на тонкой смазке, —
Робот, задумчив и ласков,
детям баюкает сказки:
«Жил да был
среди людей —
берень-дерень
Берендей,
бородатый
чародей,
чародатый
бородей».
На нем колотушки и бубны висят,
а если ребенок орет —
пластмассовый палец кладет пососать
с молочного струйкою в рот!
На перекрестках гуляющих тысячи.
Сидит со щетками Робот-чистильщик.
— Почисть, дружище,
да только почище!
И чистит Робот, и бархаткой водит,
и щетку по глянцу торопит,
и даже мурлычет по радио, вроде:
— Ехал на ярмарку Робот…
Если дверь откроет Робот
вам в семье —
это вас не покоробит,
вовсе нет.
В дверь спокойно проходи-ка,
запах смол, —
это домороботиха
моет пол.
Метлою и бархаткой шибче шурши нам,
ты моешь, метешь и варишь —
живая и добрая наша машина,
стальной человечий товарищ!
