«Опять, — подумал Миша, когда зазвенел будильник. — Опять. Вот западло». Он сел на кровати, коснувшись ногами холодного линолеума, и протер глаза. Будильник, сделав свое дело, самодовольно — круглый и коротконогий — пыжился на тумбочке. В этот момент он был до безобразия похож на начальника дивизионного продовольственного склада. Зевая, Миша натянул спортивки, сунул ноги в тапочки и пошел умываться. Выйдя в коридор, он прислушался. В здании было тихо. Только дальним эхом доносился откуда-то от входа нервный храп дежурного по штабу. Миша зашел в умывальник. Холодный кафель и запах хлорки пришпорили его, он встрепенулся, торопливо умылся, крякая и брызгая ледяной водой на спортивки, и пошел в свою комнату за полотенцем. Затем он зашел В соседнюю комнату — кабинет начмеда. Больные, привезенные вчера из подразделений, еще спали — Ясное дело. Дай им волю — дрыхли бы до обеда. Ощутив то преимущество, которое бодрствующий всегда ощущает по отношению к спящим, Миша хотел было пнуть одно из лежащих на полу вповалку тел, но сдержался. Включил свет. Эти, на полу, зашевелились и, забормотав, начали подниматься.

— Подъем, — сказал Миша, — быстрее. Они встали.

— Становись.

Они вытянулись в нестройную шеренгу. Четверо. Двое из Средней Азии, один кавказец и еще один — совершенно бледный, вялый и безликий — русак.

— Собрать с пола матрасы, одеться, привести себя в порядок, убрать в помещении. Быстрее.

Русак нерешительно взялся за край матраса. Трое остальных стояли без движения, как будто не поняли. «Опять бурые попались. Как им не надоест?» Миша покачал головой.

— Вы че, не поняли, да? Он не повышал голоса.

Во всех трех восточных рожах появилось что-то наглое. Никто не двигался с места. Чуть поодаль испуганно застыл со своим матрасом русак.

— Э, уроды, какие трудности? — его голос не повысился ни на йоту. — Я, что ли, за вас здесь буду наводить порядок?

«Если сейчас наехать на кавказца, узбеки наверняка вписываться не будут».

— Не слышу? — Мишин взгляд остановился на кавказце.

— Не положено, — презрительно выпятив губу, ответил тот.

— Почему тебе не положено?

— Джигит — не женщина. Ему уборка заниматься не положено.

Миша поймал себя на том, что его жутко раздражает акцент кавказца. Еще не успев осмыслить это ощущение, он резко, безо всякого перехода зарядил чечену в челюсть. Тот упал на топчан и ударился головой о стену. Узбеки дернулись, но не сдвинулись с места. «Боятся». На русака Миша глянуть не успел: он встречал ударом кулака встававшего с топчана кавказца. Кавказец снова упал на топчан и заткнулся.

— Еще вопросы? — Миша повернулся к узбекам. Узбеки молчали. Русак вдруг встрепенулся и поволок в угол матрас.

— На уборку и приведение себя в порядок вам пятнадцать минут. Время пошло.

Миша направился к себе. «Вот хрен: все равно ведь белого ебошить заставят!»

Он долго и с наслаждением брился, бормоча под нос какую-то забытую песенку, потом выключил бритву и с довольным оханьем обжег щеки «Консулом». За окном светлело. Уже можно было разглядеть за пустырем полуразрушенные мурованные стены с колоннами. Раньше там была псарня кого-то из скороспелых сибирских набобов царской эпохи. Здание штаба части, построенное пять лет назад, по сравнению с этими хоромами казалось рахитичным, грязным ребенком рядом с древним, покрытым морщинами, но все еще крепким и кряжистым стариком.

За спиной скрипнула дверь. Миша обернулся.

— Товарищ сержант, — пискнул русак, вылупив испуганные глаза, — все сделано! — Он уже был одет по форме.

— Почему не поглажен? — Миша ткнул пальцем в худую ляжку русака. — Это, по-твоему, стрелки, да?

Тот нервно глотнул и промолчал.

— Вот, возьми на подоконнике утюг и погладься, — и, вытаскивая из шкафа свои штаны от парадки: — Это тоже заодно погладь. Все, иди. — Русак, прижимая штаны и утюг к груди, взялся за ручку двери. — Да смотри, побыстрее. Уже начало восьмого.

— Есть, — пискнул русак, и дверь захлопнулась. Миша завалился на диван и закурил. Вдруг, что-то вспомнив, он стукнул кулаком в стену. Через несколько секунд в приоткрывшейся дверной щели показалась тощая Русакова физиономия.

— Чего, товарищ сержант?

— Одного из узбеков ко мне. Живо. — Миша даже не вынул изо рта сигарету.

Дверь захлопнулась. Почти сразу же за стеной поднялся шум. Там спорили, кому идти. Миша нетерпеливо хмыкнул и снова ударил по стене. Шум прекратился так же резко, как и начался. Потом отворилась дверь, и один из узбеков перешагнул порог.

— Че хотел? — спросил он, пытаясь выглядеть старым бурым дедом.

Миша в глубине души усмехнулся. Слишком хорошо видно, как ты, чурка, боишься, и как просто тебя сломать, если только захотеть, и отслужил ты, в лучшем случае, едва год, поэтому в позу становиться не то что плохо или глупо, а просто не стоит.

— Слушай меня внимательно, — сказал Миша, тщательно выговаривая слова. — В углу, справа от двери, стоят мои ботинки. В тумбочке лежат воск и сапожный крем. Там же — сапожная щетка и бархотка. Вперед.

Запала тяжелая пауза. «Молчишь, сука, с места не трогаешься? Ладно, не обижайся». Он вскочил, подбежал к узбеку грудь в грудь и схватил его за погон. Узбек испуганно попятился.

— Считаю до трех… Раз… Два…

Узбек резко дернулся в сторону. И тогда Миша начал его бить. Сначала — несколько ударов попеременно снизу в подбородок и локтем сбоку по челюсти, потом, разгораясь и отодвинувшись на расстояние вытянутой и сжатой в кулак руки, — длинные прямые в корпус и лицо, несколько ударов — как бы между прочим — в пах и, когда узбек согнулся, локтем сверху. Потом еще несколько пинков лежачему и:

— Умылся и взялся за чистку обуви. Быстро, — даже жарко стало однако. — И не дай тебе Бог еще дернуться, понял, козел? Быстро! Пошел!

И потом, глядя, как свежеумытый узбек пидорасит его ботинки, Миша завалился на диван и подкурил забытую было в суматохе сигарету. В коридорах штаба звучали шаги первых офицеров. Пора было везти больных в поликлинику.

Миша открыл стоявший рядом с тумбочкой дипломат и зашелестел бумажками. Глянув в медкарты, он только сейчас вспомнил, что у узбека, которого он колбасил, был крипторхизм. «Ай-яй-яй, нехорошо-то как получилось», — с усмешкой подумал Миша, поглядывая на чахнущего над обувью клиента. Непонятно только, как его в армию такого призвали. Хотя у них на Востоке это просто делается: спустился чабан с гор за солью, а его повинтили, военний в зубы и в армию. У второго узбека была так называемая «инфицированная ссадина нижней трети правой голени», то есть, попросту говоря, кто-то дал в роте сапогом в голень, и теперь штымп просто гнил живьем. У чечена было «варикоцеле», а именно — расширение вен семенного канатика. Наверное, тоже кто-то врезал. Не кирпичом же на стройке прищемил. Благо, волокиты с бумажками в подобных случаях не было никакой: черкнуть в медицинские карты «Жалобы», «Объективно», «Произведена обработка» и «Направляется…» — и можно везти в поликлинику. Все это было готово еще вчера вечером.

С русаком сложнее. Этот чахлый питерец явно «косил»: три дня назад с ним ни с того ни с сего случился на стройке эпилептический припадок. Испуганное ротное начальство приказало двум здоровенным Сержантам скрутить его и посадить в сушилку в казарме. Там о нем забыли на двое суток и только вчера вечером привезли в штаб и сдали Мише как санинструктору части с рук на руки. Здесь этот штымп должен был пробыть еще недельку, находясь под наблюдением начмеда части (который, кстати, был сейчас в Петровске-Забайкальском — на двухнедельных курсах повышения квалификации), а потом — в случае повторения припадка — его следовало определить в одну из дурок Читинской области и, если диагноз подтвердится, комиссовать. Что этот Левашов — никакой не эпилептик, Миша заподозрил с первого взгляда. Но пока темы не поднимал, откладывая разговор до более подходящего момента.

Было уже восемь часов. Мише почему-то не хотелось попадаться на глаза комбату, и он заторопился.