— Маленькая моя, — нежно целую ее волосы, — да что случилось?.. Ты только скажи, и мы тут же все решим… Тебя что, обижает кто-нибудь?
Она снова мотает головой и всхлипывает.
— Ну а что, что случилось?
Такая она в этот момент желанная, так она меня раздраконила, что я сейчас готов на все.
Она опять хочет что-то сказать, потом опускает голову.
— Нет… нет… не надо…
— Наташенька…
— Не надо тебе об этом знать…
— Блин, да что случилось?..
— Уж лучше пусть все идет, как идет…
Мне, а вернее братану моему, так ее, зареванную, беззащитную, становится жалко, что хоть стой, хоть падай,
— Да скажешь ты, в чем дело, или нет?
— Я… мне… мне страшно…
— Чего? Чего ты боишься? Только скажи!
— Мне страшно, что ты… что… что ты меня бросишь… Из меня так и хлещет.
— Я?! Да никогда! Да ты что, глупышка, чтобы я тебя бросил? Ты такое солнышко мое дорогое, ты…
— Я подзалетела, — перебивает мое извержение она.
У меня вторично наступает «грогги». Этого еще не хватало! Братан тут же скукоживается до размеров автоматной пули и норовит забиться в самый дальний уголок. Так, пора линять. Явно.
Она вскакивает и с ненавистью смотрит на меня. Слезы ее мгновенно высыхают.
— Что, увял? Я уже не солнышко, да? Куда же твоя нежность подевалась? Колокольчики уже не звенят? Порядочный, мать твою…
Нет, совершенно определенно, надо линять. Когда дело принимает такой оборот, нам, мужикам, лучше пожить в одиночестве. Я делаю шаг к двери.
— Ненавижу вас, кобелей вонючих! — переходит на крик она. — Все вы такие — нагадили и в кусты! Что ж ты женилку свою суешь куда не след, если потом не умеешь себя вести как мужик?!
— Послушай, Наташа, — пытаюсь урезонить ее, — ну какой, на хер, подзалет? Ну ты сама прикинь: я ж никто, солдат Советской Армии, человек без паспорта, ну куда мне сейчас это все?..
— А о чем ты думал, когда на меня лез?!
— Э-э… ну, я… я думал, что…
— Что пронесет, да?!
— Н-ну… в общем, да…
— А вот не пронесло! — она упирает руки в бока и надвигается на меня. — Что теперь?
— Н-ну… — лепечу я, — ну… может, аборт?..
— Да?! Какой ты умный! Правильно, не тебя же выскребать будут!
— Ну Наташ…
— А вот не буду я делать аборт, что тогда?
Я лихорадочно пытаюсь придумать другой выход. Пытаюсь, но не нахожу. Ничего, кроме женитьбы. Но это — горше тюряги.
— Ну послушай, я понимаю, чего ты хочешь, но не могу я сейчас жениться…
— Это почему?!
— Ну… ну никто я, понимаешь? Да мне и служить еще полтора года…
Она молчит. Может, пронесет? Но не тут-то было. Она снова поднимает голову. В ее глазах — безумная решимость ломиться до упора.
— Это ты-то никто? Да ты огслужишь себе и вернешься домой, в большой город, к богатеньким родителям, в свою квартиру, и будешь жить припеваючи, сам себе хозяин. Нормальной, понимаешь, нормальной человеческой жизнью. А я? А что я-то здесь буду делать? Это ты никто? Да это я никто, понимаешь? Какая-то блядь на паршивой фабрике в глуши. Боже, как же меня вы все, мужики ебливые, достали, все вы и все это подстилочное существование!.. И это — на всю жизнь, понимаешь? У меня нету впереди ничего, ну ничегошеньки. Ничего мне не светит, понимаешь? А я не хочу так! Я тоже человек, как все. Я хочу жить у себя дома, хочу иметь мужа, детей, нормально одеваться, в кино с мужем ходить хочу, Я хочу нормальной, человеческой жизни!..
— Наташа, я тебя отлично понимаю…
— И если раньше у меня оставался ну хоть вот таку-сенький шанс, что кто-то, ну хоть кто-то меня заметит, возьмет и увезет отсюда в нормальную жизнь, то скажи, кому я теперь с ребенком буду нужна? Кто на меня позарится?..
— Ну, мало ли…
— Никто! Потому что вокруг таких — пруд пруди, понимаешь? И еще потому, что вы на таких, как я, только как на подстилки и смотрите! А я не хочу!.. Я и с тобой-то трахалась потому, что понадеялась, дура, что, может, ты не такой, что, может, полюбишь меня, заберешь отсюда… Вот и подзалетела…
О, вот теперь мне все стало ясно. Спецом, значит, подзалетела, чтобы захомутать. Наслушалась моей болтовни и решила через пузо заработать себе пропуск в клевую жизнь. Ну что ж, это мы еще посмотрим…
Я пожал плечами, мол, каждый дрочит, как он хочет, и двинулся к двери.
— Не торопись так, солдат…
Ее тон заставил меня остановиться и обернуться. Она уже взяла себя в руки и была холодна и собранна как какой-нибудь лось-дэшэбэшник перед броском в окошко, за которым притаилась смерть.
— Не торопись, я еще не все сказала. Я утомленно вздохнул.
— Ну что ты еще мне можешь сказать?
— Кое-что интересное.
— Ну что?
— Что? А то, что если ты на мне не женишься, я пойду к твоим командирам и напишу заявление, что ты меня изнасиловал. Пойми, у меня нет другого выхода.
Моя челюсть отвалилась так низко, что, кажется, не спрячься вовремя братан, не сносить ему головы. Вот это круто она меня подловила! За самые яйца. Клешами. В моей голове мигом прокрутилась вся информация по этому вопросу. Все против меня. Все. Куча ее подружек может подтвердить, что я часто бывал у нее. И это в сочетании с Уголовным кодексом лишало меня даже малейших шансов на то, что удастся отмазаться. Что ж, делать было нечего. Мне не оставалось ничего другого, как стать на тот путь, на который она меня толкала.
Я помолчал, потом сел на стул и закурил. Руки мои дрожали: что и говорить, худшую ситуацию трудно придумать. Она все это время с тревогой смотрела на меня. Я понимал, что ей очень не хочется сажать кандидата в мужья, но так же хорошо я понимал, что она сделает это не колеблясь, если я попытаюсь съехать с темы.
Я пожал плечами и встал. Мне хотелось, чтобы все было закончено как можно быстрее.
— Да, круто ты меня взяла в оборот, — признал я с кривой улыбкой.
Она молча ждала продолжения.
— Что ж, как ты понимаешь, я совсем не хочу садиться, тем более из-за этого.
Она кивнула. Ясное дело, она это отлично понимала.
— Блин, честно говоря, у меня действительно никогда не было такой девчонки, как ты…
— Не надо… — недовольно оборвала меня она.
— Нет уж, погоди. Если наш разговор зашел так далеко, я хочу, чтобы мы знали друг о друге все… — я несколько секунд поразмыслил. — Понимаешь, во мне борются два чувства. Ты мне очень, очень нравишься, и я хотел бы видеть тебя снова и снова, но, блин, как же я боюсь брака…
— Андрей…
— Да погоди ты… Понимаешь, молод я еще жениться, зелен, какой из меня, к херам, муж…
— Андрей, — снова негромко сказала она, взяв меня под руку, — зря ты так. Все будет нормально, вот увидишь…
Короче, мы договорились. Было решено, что завтра-послезавтра я переговорю со своим армейским начальством и мы распишемся так скоро, как только будет возможно.
Потом мы погасили свет, и я снова и снова раздирал на части это белое мягкое тело, и оно уже не было холодным, нет, оно словно кипело и отзывалось на каждое мое движение сладкими стонами.
А раз так, то уж братану моему и вовсе зависать не пристало. Он, собственно, и не зависал: вы же знаете, как это бывает, когда автоматная пуля превращается сперва в снаряд, а потом в ракету. Безумное ощущение. Так вот, в эту ночь мы вели огонь залпами. А чего там: решение было принято, и снова все стало просто и понятно…
Когда рано утром я уходил, мы договорились, что я зайду завтра или послезавтра, как выпадут наряды.
Но следующей ночью я решил никуда не идти, а, как водится, хорошенько выспаться.
И конечно — с моим козлячьим фартом — поспать мне никто ночью не дал. Опять были дикие крики дневальных, прерываемые летящими из расположения сапогами и табуретками, опять топтался у входа перепуганный майор, оперативный дежурный, но на этот раз другой, которого я знал, — огромный мясистый хохол по фамилии Вершигора, и опять было ЧП. На этот раз — разборки. Кавказцы с чурбанами-среднеазиатами в очередной раз чего-то не поделили — как же, горячая восточная кровь! — и, как водится, решили собраться на мехбригадовском плацу, чтобы решить свои проблемы. Никто бы из начальства конечно не успел среагировать, просто один стукачок вовремя настучал куда следует, и вот теперь оперативный дежурный нетерпеливо топтался на месте, наблюдая, как поднимается по тревоге ДШБ.
