«Печальное событие 4 августа поставило меня в роли шефа жандармов, впредь до возвращения государя из Крыма. Его величеству угодно, чтобы я действовал как хозяин всего дела и приступил к некоторым преобразованиям. При существующей обстановке действовать успешно — дело невозможное, и я прошу Вашего содействия. Все то, что было заведено Шуваловым, запущено, а пресловутый Шульц (управляющий III отделением.— Ф. Л.),— может .быть, в свое время имевший способности,— теперь никуда не годится,— он только сплетничает, жалуется. Агентов у нас вовсе нет ни единого добропорядочного, и я обращаюсь к вам за помощью. Не можете ли вы отыскать таких, кои хоть по-польски говорят,— нельзя ли обратиться к знаменитому Друсквицу за указаниями? Благонадежному агенту я в состоянии платить до 20 тысяч франков, и при этом этот агент может работать непосредственно со мной, пока я шефом, или за сим с моим заместителем. Если бы возможно было нанять двоих, то было бы им, я полагаю, еще удобнее все дела направлять; второму агенту можно назначить 10 тысяч франков. Не откажите для пользы родины помочь. Шульц уверяет, что агентов-сыщиков и вообще агентов в России вовсе нельзя найти, что до известной степени справедливо. Извините за лаконизм: со дня убийства Мезенцева я работаю по 18 часов в сутки и боюсь свалиться с ног; я совершенно изнемогаю и проклинаю тот день, в который принял назначение товарища шефа жандармов. Ответ пришлите через Министерство внутренних дел,— иначе даже ко мне адресованные письма по почте приятель Шульца Шор все вскрывает»[236].
Мы не знаем, дало ли какие-нибудь положительные результаты цитируемое письмо Селиверстова. Кравчин-ского изловить не удалось. Увы, он погиб в Лондоне под колесами поезда в 1895 году. Считалось, что произошел несчастный случай [237]. Селиверстова убил в Париже С. Падлевский пятью годами раньше. Смерть его относили на счет руководителя русской охранки в Европе П. И. Рачковского, и в это верили многие.
Анализируя неудачи русской заграничной агентуры, историк и участник революционного движения В. Я. Богучарский писал: «(...) констатируем, на основании неоспоримых исторических документов, замечательный в истории русского освободительного движения семидесятых годов факт: среди деятелей этого движения до 1878 года не нашлось никого, кто бы пожелал, продавшись жандармам, сделаться их «агентом» в среде русской эмиграции» [238].
Заграничная агентура занималась политическим сыском, а он без предательства, провокации немыслим. Как могло III отделение иметь серьезную информацию о революционной эмиграции без помощи провокаторов? Заслать агента? Но эмиграция могла принять человека, равного себе по знаниям и интеллекту, с неоспоримыми заслугами перед освободительным движением. Где ж полиции такого взять? (...)
Последняя попытка оживить деятельность заграничной агентуры III отделения совпадает с последними месяцами его существования. Понимая, что революционное движение в России и эмиграция составляют единое целое, Лорис-Меликов в апреле 1880 года командировал своего представителя полковника М. Н. Баранова в страны Западной Европы для ознакомления с работой зарубежных полицейских служб, инспектирования деятельности секретных агентов III отделения и укрепления русского заграничного политического сыска [239].
Разочаровавшись в деятельности русской агентуры и превратившись в пламенного поклонника постановки дела политического сыска во французской полиции, Баранов с согласия Лорцс-Меликова попытался возродить русскую заграничную полицейскую службу с помощью французских специалистов. Баранов договорился с префектом Парижа, что за это дело возьмутся его ближайший помощник Мерсье и его коллеги из секретно-наблюдательной части парижской полиции. Баранов наивно полагал наладить сыск с помощью людей, не владевших русским языком и не знавших русской революционной среды. Для Мерсье и К[240] наняли переводчика, и в Департамент полиции потекли бойкие донесения, сводившиеся главным образом к подробностям интимной жизни русских эмигрантов. От услуг французских коллег пришлось отказаться. Оказавшись в безвыходном положении, правительство решило, хотя и временно, пойти по пути совершенно недопустимому,— оно поручило руководство политическим сыском во Франции дипломату—русскому посланнику в Париже князю Н. А. Орлову, сыну покойного главноуправляющего III отделением А. Ф. Орлова [241].
Департамент полиции лишь в 1883 году взял на себя руководство Заграничной агентурой. Ее главой в июле 1883 года директор Департамента полиции В. К. Плеве назначил завербованного им польского эмигранта Корвин-Круковского. Местом пребывания Заграничной агентуры был определен Париж. Круковский начал с увольнения скомпрометировавших себя сотрудников и найма новых из французов. Но вскоре помощник Плеве Г. К. Семякин пришел к выводу, что Круковский слабо разбирался в делах политического сыска, плохо исправлял свои обязанности и злоупотреблял в расходовании денег, переводимых ему из Петербурга на содержание агентов. Увольнение Круковского состоялось в марте 1884 года. Для этого в Париж специально приезжал заведующий Третьим делопроизводством Департамента полиции Семякин.
Третье делопроизводство образовало в своем составе иностранный отдел, состоявший из трех чиновников, собиравших сведения, полученные зарубежными агентами, координировавших их действия и выпускавших ежемесячные обзоры о положении в революционной эмиграции и осуществляло финансирование заграничной охранки. Содержание русской полицейской службы в Европе в 1884 году составляло пятьдесят восемь тысяч рублей [242].
Вместо Круковского Семякин предложил назначить руководителем Заграничной агентуры П. И. Рачковского, побывавшего в январе 1884 года в Париже со специальным заданием и хорошо зарекомендовавшего себя у высшего полицейского начальства. До назначения Рачковского заграничный политический сыск занимался только наружным наблюдением, его осуществляла группа из шести филеров-французов во главе с Барлэ. Рачковский продолжил развитие филеровского наблюдения, поставил внутреннее наблюдение, постепенно вербуя секретных агентов из эмигрантов. Внедрив в их среду своих людей, он устраивал разгромы народовольческих типографий, создавал динамитные лаборатории и выдавал их французскому правительству,— умудрялся делать все, чем увлеченно занимались его колдеги в России, даже перлюстрацией писем.
Рачковский распространил свои действия на те европейские государства, куда пустила корни русская эмиграция. Проникновение политического сыска в новые страны сопровождалось разрешением правительств этих государств на размещение в них представителей русской политической полиции.
Рачковский образовал прочные связи с западной прессой и через нее влиял на общественное мнение европейских государств. Он установил дружеские отношения с политическими деятелями, депутатами, дельцами. Его особняк в Сен-Клу под Парижем посещали самые высокие персоны административной иерархии европейских правительств. Ему удавалось оказывать ощутимые услуги Министерству внутренних дел Российской империи. Во всех фешенебельных ресторанах Парижа официанты знали «general russo» и уважали за щедрые полицейские чаевые.
Рачковскому удалось подтолкнуть одного из лидеров партии «Народная воля» Л. А. Тихомирова к унизительному вымаливанию прощения у Александра III. Так, 16 ноября 1888 года Рачковский писал директору Департамента полиции П. Н. Дурново: «Наконец, на отпечатание двух протестов против Тихомирова мною дано было из личных средств 300 франков, а на брошюру Тихомирова «Почему я перестал быть революционером» доставлено было моим сотрудником Л. и вручено Тихомирову тоже 300 франков» [243]. В это время бюджет Заграничной агентуры составлял около девяноста тысяч рублей в год [244] .
