— Что ж, — улыбнулся Филипп, — лучше страдать от присутствия, чем от отсутствия.
Мадлен посмотрела на брата с ужасом. Большая лампа под шелковым абажуром бананового цвета ярко освещала его усталое, стареющее, задумчивое лицо с оплывшими чертами и грустным взглядом. Филипп находился за тысячу лье от Франсуазы. Он все примерял на себя, как делал это всегда и во всем. Забытая сигарета догорала между пальцами левой руки. Он все еще носил обручальное кольцо.
— Так что же, — резко спросила Мадлен, — ты даже не попытаешься ее вразумить?
Он покачал головой.
— Нет. В подобных историях разум всегда оказывается в проигрыше.
Мадлен поняла, что он ни за что не уступит, потому что таким образом защищает собственное безумство. Тем хуже, она будет бороться одна и заставит Франсуазу отказаться от засевшей у нее в голове бредовой идеи. Кстати, она сама никогда не нуждалась ни в советах, ни в помощи других людей. Но как быть с магазином? Невозможно до бесконечности оставлять его на попечении мадам Гурмон! Ничего, можно курсировать между Туком и Парижем, и она будет поступать так ровно столько, сколько понадобится. Мадлен решительно встала и сказала:
— Спокойной ночи, Филипп.
Он вскочил с живостью, которой она в нем не могла даже предположить.
— Ты уже уходишь?
— Ты знаешь, который час?
— Подожди минутку! Я не успел тебе сказать: у меня есть новости. Я наконец получил сведения, которые запрашивал о Рихарде Раухе!
— О Рихарде Раухе?
— Да, о любовнике Кароль!
— Ах, ну да… — с отвращением прошептала Мадлен.
Филипп ликовал:
— Ее провели, как ребенка! Раух не только был членом «гитлерюгенда», но и его финансовое положение весьма шатко. Он никогда не занимал пост генерального директора компании «Эрска», а был всего лишь спецпредставителем по Франции, причем его эксклюзивный контракт истекает тридцать первого декабря этого года. Если контракт не возобновят, Рауха будут держать в неизвестности касательно его положения в фирме. Я совершенно уверен, что с контрактом у Рауха ничего не выйдет, поскольку «Эрска» вот-вот договорится с Парижской сталелитейной компанией о производстве во Франции станков по ее заказу. Кароль этого знать не могла: сведения конфиденциальные! Этот человек блефовал с самого начала их знакомства! Чтобы уговорить меня не противиться разводу, она заявила, что отказывается от своей доли совместного имущества! Не сегодня-завтра она очнется в каком-нибудь маленьком немецком городке с мужем, получающим жалованье чиновника средней руки!
Чем сильнее возбуждался Филипп, тем более жалким он казался Мадлен с этой исступленной одержимостью Кароль. Вместо того чтобы забыть, он преследовал ее, питаясь жалкими крохами чувства, которые она из милости бросала ему через плечо. Он пожирал хорошее и плохое без разбору.
— Получилось, что она просчиталась во всем! — заключил Филипп. — Смешно!
— Это было бы смешно, если бы она его не любила! — жестко произнесла Мадлен. — Но я полагаю, что Кароль любит этого человека!
— Да-да, конечно! — вздохнул Филипп, насупившись.
Он направился к секретеру, взял бутылку виски, поставил ее на стол.
— Скотч? — предложил он.
— Нет, спасибо, — сказала Мадлен, — я иду спать.
Она оставила брата в гостиной возле лампы одного, с сигаретой, стаканом виски и воспоминаниями.
XIX
С самого начала завтрака Мадлен страдала от холодной атмосферы мраморной столовой семьи Шарнере. Два метрдотеля с застывшими лицами беззвучно передвигались по этому святилищу. Еда, слуги, разговор за столом, вина — все было отменного качества, а Мадлен казалось, что она жует бумагу и слушает жужжание мух. Она едва узнавала Жан-Марка в новой для него роли счастливого жениха. Подобную растерянность она когда-то испытала после объявления войны, когда впервые увидела мужа в военной форме. Жан-Марк так же мало подходил на роль члена семьи Шарнере, как ее бедный Юбер — для амплуа военного. Большинство мужчин не умеют выбирать себе судьбу. Но Юбера мобилизовали, а вот Жан-Марк… «Что на него нашло? Неужели он не понимает, что встал на ложный путь? Если бы я осталась в Париже, то, возможно, сумела бы отговорить его от этой затеи. В любом случае, посоветовала бы подождать. Молодой человек не должен жениться раньше двадцати семи — тридцати лет…» Мадлен с любезным выражением лица повернулась к Валери, приглашавшей ее отправиться сразу после обеда на авеню Бюжо посмотреть на квартиру, которую она обустраивала для них с Жан-Марком.
— Вы должны взглянуть и что-нибудь нам посоветовать — Жан-Марк говорил мне, что у вас бездна вкуса!
— Жан-Марк так добр ко мне! — Мадлен улыбнулась девушке. — Я уверена, вам не нужны ничьи советы!
— В квартире низкие потолки, и я выбрала «горизонтальный» стиль.
— Это разумно.
— Правильные линии, вытянутая в длину мебель…
— И восхитительные цвета! — воскликнула госпожа де Шарнере, сделав изящный жест сухой белой рукой. Бриллиант-солитер в ее кольце сверкнул в свете люстры, подобно огню маяка. — Серо-бежевый, желтоватый, табачный… И вдруг — ярко-желтое пятно, бутылочно-зеленое, как контрапункт… Представляете, что я имею в виду?..
— Мне больше всего нравится будущий кабинет Жан-Марка, — сказала Валери.
— Да, комната будет очень хороша! — признал Жан-Марк с вымученной улыбкой. — Вот только я никогда не соберу столько книг, чтобы заполнить все стеллажи!
— Дело наживное! Все придет! — произнес господин де Шарнере — уравновешенно-самодовольный, надежный, по-отечески заботливый. — Для начала, друг мой, я передам вам документацию по правовым проблемам фармацевтической промышленности — этого хватит на целую секцию вашей книжной стенки. Вам следует начать входить в курс того, чем вы будете заниматься в скором времени!
— Именно этого я и хочу! — отвечал ему Жан-Марк.
— Увидите, в этой области есть чрезвычайно увлекательные правовые аспекты! В наши дни карьеру можно сделать, только выбрав узкую специализацию…
И господин де Шарнере запел осанну французской фармацевтической промышленности, а дамы вернулись к обсуждению насущных проблем. Свадьба назначена на 2 июля, молодые сразу уедут в Шотландию. К сентябрю, когда они вернутся, их квартира будет полностью готова.
— А что с твоей службой в армии, Жан-Марк? — спросила Мадлен.
— Я все устроил, — заявил господин де Шарнере. — Он останется в Париже, это будет, так сказать, «домашний» вариант!..
— Об этом можно было бы только мечтать! — вздохнул Жан-Марк.
— Так все и будет, друг мой! Можете быть уверены!
Жан-Марк озабоченно взглянул на Мадлен, явно опасаясь ее суждения обо всем происходящем. Она опустила глаза в свою тарелку: порция шоколадного торта. Две ложки тающего во рту деликатеса. Мрамор стен и пола душил ее. Дрожь пробрала ее между лопатками. Госпожа де Шарнере поднялась с величавой медлительностью. Все в этой женщине было жилистым и угловатым.
Общество перебралось в гостиную. Гобелены с мифологическими персонажами, тяжелая старинная мебель — ничуть не веселее, чем в столовой. Через открытое окно в комнату вливался шум авеню Фош. Господин де Шарнере пил кофе стоя, глядя вдаль. Время от времени он произносил многозначительную фразу — то о политике, то о делах. Жан-Марк стоял рядом с ним и как почтительный наследник престола внимал мудрому гласу. Женщины поболтали еще несколько минут, потом Валери объявила, что ей пора на авеню Бюжо, потому что обойщик ждет ее к половине четвертого. Жан-Марк и Мадлен присоединились к ней.
Квартира была совсем рядом, в новом доме, сверкавшем застекленными дверями. Оказавшись в квартире, Жан-Марк ощутил внезапную слабость. Он смотрел на Мадлен и Валери, которые обсуждали с обойщиком цвет штор, и мечтал только об одном — чтобы никто не спросил его мнения. Он боялся даже вообразить, какими станут эти пустые комнаты с оштукатуренными стенами и замазанными краской окнами, когда все работы будут закончены. Мебель, ткани, лампы с абажурами приглушенных тонов, шкафы, заполненные постельным бельем, кровать, мягкий ковер под босыми ногами — ласковая западня, нежная паутина с Валери в центре. Внезапно, решив присоединиться к остальным, он сказал:
