— Я сказал Даниэлю, что оплачу все расходы, связанные с пребыванием Даниэлы в клинике, — негромко проговорил Филипп.

— Правильно, я как раз хотела тебе это посоветовать.

— И еще я решил положить ему небольшое содержание, триста франков в месяц. Что ты об этом думаешь?

— Не слишком щедро!

— В его годы достаточно.

Кароль улыбнулась ему в зеркале. Можно ли это считать поощрением к действию? Филипп положил руку жене на плечо, ощущая под толстой тканью халата стройное, чувственное тело. Кароль встала и, обернувшись к нему, равнодушно произнесла:

— А Франсуаза?

— Что Франсуаза?

— Ей бы тоже надо помочь.

— Ну, Франсуаза — это совсем другое дело. У ее мужа есть работа, она сама кое-что зарабатывает. Мне бы не хотелось вмешиваться. Разве что в случае, если ей станет совсем трудно…

При этих словах Филипп положил вторую руку на плечо жены: теперь он почти обнимал ее, но как пленницу. Достаточно было одного легкого движения — и он притянул бы ее к себе. Филипп стоял так близко, что уже чувствовал тепло, исходившее от ее лица. Кароль не протестовала, не становилась неподатливой. Боже милостивый! Неужели она согласна?! Филипп уже потянулся к ее приоткрытым, ждущим поцелуя губам, но тут она прошептала:

— А что мы станем делать с Жан-Марком?

Словно ледяной шквал ударил Филиппа в лицо. Отпрянув от Кароль, он резко выпрямился и посмотрел на нее. Она не улыбалась, но он уловил у нее в глазах искорки жестокой радости.

— А Жан-Марк, — повторила она, — он тебя не интересует? Ему ты не хочешь помочь? Я часто спрашиваю себя, на что он живет?

Да, Кароль тщательно подготовила ответный удар, признался себе Филипп. Она разожгла в нем желание, дала повод надеяться, а потом, в последний момент, отбросила назад — в пустоту, в одиночество. Впрочем, не исключено, что это — экспромт. В любом случае, она сильнее, и она с ним играет. Скорее всего, именно этим она его и держит, потому что никто никогда не обращался с ним подобным образом. В своих отношениях с женщинами он всегда был хозяином положения. А теперь годы, усталость… Филипп отступил на шаг назад: ему показалось, что сейчас он ее ненавидит. Кароль запахнула пеньюар, прикрыв полуголую грудь.

— С кем ты проводишь сегодняшний вечер? — спросил он глухим голосом.

— С друзьями.

— С кем именно?

— Ты их не знаешь.

— С Ксавье Болье?

— И с ним тоже.

Филипп вышел из ванной, хлопнув дверью. Что делать? Еще нет и половины седьмого. Вернуться в контору? Нет, делами он сыт по горло. На прошлой неделе у Зюрелли случился второй сердечный приступ, и теперь дела в европейском секторе затормозились. Надо будет найти ему замену, какого-нибудь молодого энергичного парня. Ладно, завтра посмотрим, решил Филипп, выходя в коридор.

— Месье будет обедать дома? — спросила проходившая мимо Аньес.

— Нет, — ответил Филипп.

И тут же ему пришла в голову мысль: а вдруг Кароль уйдет только после обеда, часов в девять? Надо было спросить… А что если сегодня она приглашена на поздний ужин? Филипп спохватился, ему стало стыдно своих колебаний, и он еще раз твердо повторил: «Нет!» Пройдя мимо Аньес, измученный и несчастный, он вошел в библиотеку. Здесь пахло кожей и табаком, на столе лежала почта. Филипп вскрыл несколько конвертов — ничего интересного: счета, рекламные проспекты, приглашения. Много приглашений… Он решил отклонить все, зная, что Кароль не очень хочется появляться с ним на людях. Сколько продлится эта сомнительная ситуация? Он сойдет с ума, если Кароль не смягчится. Как она может быть такой жестокой с ним и такой очаровательной с другими? Какое ангельское выражение лица было у нее сегодня в палате Даниэлы! Филипп вынул из кармана ручку и написал распоряжение в свой банк: «27 числа каждого месяца на счет моего сына, Даниэля Эглетьера, должна переводиться сумма в размере трехсот франков». Поставив точку, сказал себе: «Ну вот, маленький хитрец добился того, чего он хотел».

В складском подвале печатной продукцией пахло еще сильнее, чем в самом магазине. Даже печенье, которое жевал сидевший на стуле Николя, отдавало бумагой и типографской краской. Возмутительное дело, чтобы заморить червячка и передохнуть, он вынужден прятаться! Эти две дамочки сверху могли бы хоть на время оставить его в покое. Но куда там, даже в отсутствие Брекошона они не перестают шпионить, придираться к мелочам, лезть не в свои дела. Можно подумать, что если он, Николя, не работает, то тем самым наносит ущерб их карману. Просто две дуры, причем, каждая — в своем роде. Перед хозяином вечно лебезят, а ему так и норовят сделать какую-нибудь гадость. Ну, ничего, они у него еще попляшут! Уж он-то им отомстит! Как? Этого он пока не решил.

Набив полный рот, Николя какое-то время предавался сладостным мечтам об изощренной мести, которую он им уготовит. Потом его скучающий взгляд скользнул по полкам, где стояли книги, рассортированные по фамилиям авторов. Когда-то, вначале, он ради развлечения просматривал некоторые из них. Это были романы, эссе, исторические произведения… Он листал Стендаля, Пруста, Достоевского, Джойса, Гете, более или менее известных современных авторов. Неужели можно все это прочесть?! Когда-нибудь он обязательно это сделает. Потом. Сейчас он так закрутился, что ему не до чтения. К тому же, если время от времени полистывать эти книжки, глядишь, чего-нибудь и нахватаешься. Ведь важно не быть образованным, а производить впечатление образованного.

Посмотрев на висевшую прямо перед ним табличку «курить воспрещается», он щелкнул зажигалкой, сделал несколько затяжек и загасил окурок о каблук. Спать хотелось так, что сводило скулы. Вчера он просидел в кафе «Наличник» до трех часов ночи: танцевал там до упаду, выпил на спор четыре порции виски, за которые заплатила Коринна. После этого она привела его к себе: в премиленькую однокомнатную квартирку, где все было из пластика. В скандинавском стиле, кажется. Она и сама тоже скандинавского типа — высокая, светловолосая, крепкая. Дыхание, как у спортсменки. В борьбе она точно уложила бы его на обе лопатки. Но в любовных утехах главным был, конечно, он. Уж тут-то он отличился! Перебрав в памяти свои ночные подвиги, Николя наградил себя медалью за боевую доблесть. Завтра они опять встречаются. Будь что будет. Коринна часто меняла ухажеров, но любому достаточно пройтись с ней один раз, чтобы его зауважали. Она здорово котируется в их квартале. Николя страстно жаждал признания. Он мечтал, чтобы его узнавали издали и, завидев, говорили: «Смотрите-ка, вон идет Николя! Интересно, с кем это он сегодня?» Ему хватило всего нескольких месяцев, чтобы прижиться в Париже. Да, это его город. В Тулузе он никогда не ощущал такого единения с улицей. Правда, в Париже он редко выходил за пределы своего квартала. Районы Сен-Жермен, Сен-Мишель и Монпарнас ограничивали ареал его счастливого обитания.

Николя зевнул во второй раз, глубже и смачнее, чем в первый. Какой же мерзкий здесь воздух — все пропахло бумагой и пылью! Но будет ли лучше в другом месте? Николя не любил перемен. Он боялся трудностей в обучении новому ремеслу. У Брекошона его держала не мизерная зарплата, а небольшие левые заработки. Он сказал хозяину, что хочет постепенно собрать себе библиотеку из книг по искусству. Как работнику магазина ему предоставлялась скидка. Получая эти книги по сниженной цене, он потом отдавал их своему приятелю Пьеро Куане, большому специалисту по торговле книгами с доставкой на дом, который перепродавал их по дорогой цене любителям искусства. Прибыль они делили пополам. В декабре, месяце подарков, Николя наварил своей коммерцией около ста франков. В январе, когда после праздников кошельки опустели, ему пришлось довольствоваться тридцатью. В феврале Николя намеревался получить нечто среднее между этими двумя цифрами. Пьеро заказал ему книги, на которые у него уже были покупатели: «Офорты Рембрандта», «Тулуз-Лотрек» и «Импрессионисты». Брекошон без возражений отдал эти издания в распоряжение своего служащего на обычных условиях. Он заберет их сегодня вечером, предварительно попросив кассиршу мадам Бук удержать их стоимость из его жалованья. В прошлый раз она ядовито заметила: «Я вижу, вы очень интересуетесь живописью». В тот день ее придирчивый тон вывел Николя из себя. Однако сам Брекошон был, казалось, абсолютно счастлив, что продавец его магазина оказался таким тонким ценителем прекрасного. А он, Николя, и был ценителем прекрасного. Только в данном случае объектом его восхищения стали черные кожаные сапоги, которые он смог купить себе на декабрьский и январский барыш.