Все были удивлены этим выпадом. Лоран явно искал повод, чтобы развязать одну из тех политико-социальных дискуссий, которыми он в последнее время так упивался. Видимо, он считал, что участие в бурных дебатах позволит ему самоутвердиться в глазах родственников.

— А ты сам разве не буржуа? — с иронией спросил отец.

— Нет!

— Вот это новость! А как же среда, в которой ты живешь, образование, которое ты получил?

— Но ведь это не я выбирал среду и образование.

— Конечно, но ты извлекаешь из них пользу.

— Ну и что? Можно извлекать пользу, но при этом осуждать.

Лоран ликовал. Наконец-то он добился того, о чем мечтал с самого начала обеда — словесная баталия была в разгаре.

— Не очень красиво. Тебе не кажется? — продолжал Шарль Совло.

— А что ты хочешь, чтобы мы делали в нашем возрасте? Вы не даете нам действовать, но вы не можете запретить нам судить!

— Интересно, кого и что вы собираетесь судить?

— Общество, — значительно произнес Лоран, — в том виде, в каком вы его сформировали.

Даниэль понимал, что его шурин явно «перегибает палку», но не вмешивался, боясь еще больше обострить ситуацию. Горничная переменила тарелки и поставила на стол запеченный окорок со шпинатом.

Шарль Совло, улыбаясь, подвел итог:

— То есть ты упрекаешь нас, родителей, в том, что мы недостаточно расчистили перед тобой жизненную перспективу?

— Вот-вот, — горячился Лоран, — обустраивая общество, вы только о себе и думаете. И так продолжается безостановочно. Вы занимаете лучшие места, а молодежь вынуждена пробуксовывать.

— Это в порядке вещей, так было всегда.

— Да, но раньше молодежи было меньше.

— И она меньше стремилась мгновенно сделать себе карьеру.

— А что ей оставалось?

— Хорошо, предположим, что завтра мы все уволимся, — продолжал Шарль Совло. — Что вы будете делать?

— Мы отбросим все старое и начнем с чистого листа. Необходимо, чтобы к управлению обществом пришло новое поколение.

— Твое новое поколение столкнется с теми же проблемами, что и мы.

— Но решать оно их будет по-другому!

В этом вопросе Даниэль не мог не согласиться с Лораном. Ему казалось неоспоримым, что молодежь должна обрести более широкие права и что ускорение темпов прогресса во всех областях жизни неизбежно приведет к досрочной отставке старших.

— Наше общество развивается очень быстро, — вступил в разговор Даниэль. — Отношения отцов и детей не могут оставаться прежними. Уже нет ни деспотичного авторитета с одной стороны, ни слепого послушания — с другой. Все строится на взаимной привязанности.

— Не могли бы вы выразиться яснее? — сквозь зубы процедил Шарль Совло.

— Ты что, сомневаешься? — воскликнула его жена. — Нет, это уже слишком! Из-за своих неприятностей ты теперь все видишь в черном цвете.

Как обычно, она приняла сторону молодежи.

После фруктов все перешли в гостиную. Довольный тем, что довел спор до точки кипения, Лоран завел с отцом мирную беседу о технических характеристиках и преимуществах цветного телевидения. Шарль Совло без особого воодушевления высказал свое мнение по этому вопросу. Его внимательно выслушали. Однако он был не такой простак, чтобы поверить в этот внезапный интерес к своей персоне. Он встал и раньше обычного ушел из гостиной. Жена последовала за ним.

Лоран опять включил телевизор и попал на середину какой-то довоенной мелодрамы. Вначале они потешались над смешной женской модой, но вскоре невыразительные диалоги, прилизанные пейзажи и назойливая тошнотворная музыка показались им невыносимыми.

— Надо же, а папа говорил, что у него остались прекрасные воспоминания об этом фильме, — удивленно воскликнула Дани.

— Все относительно, — начал объяснять ей Лоран, — в свое время этот фильм казался хорошим, потому что, кроме него, не было ничего стоящего. С тех пор кино сделало значительный шаг вперед.

Он выключил телевизор.

— Знаешь, ты сегодня переборщил со своим отцом, — заметил Даниэль.

— Да-да. Я как раз тоже хотела сказать тебе об этом, — поддержала его Дани.

— Может быть, — согласился с ними Лоран, — но надо же когда-нибудь высказаться до конца. Понимаешь, папа — чудесный человек, только ему иногда кажется, что на дворе 1938 год. Он как-то абстрагировался от того, что это его сверстники проиграли войну в сороковом и что именно они изобрели атомную бомбу. Он подзабыл, что это его поколение никак не может восстановить мир в Азии и Африке, из-за чего целые народы буквально подыхают с голоду. Он не хочет понять, что это люди его возраста бросают на ветер бешеные деньги, проводя ядерные испытания вместо того, чтобы строить жилье и дороги. И если сейчас мы находимся у края пропасти, то это — их вина! Подобные споры несколько освежат его память и вернут к реальности.

— У него сегодня был такой печальный вид, — вздохнула Дани.

— Ничего, к завтрашнему дню он все это переварит и с моральной точки зрения ему станет только лучше. Пить хочешь?

— Какой же ты все-таки грубый! — возмутилась Дани и пошла на кухню взять три бутылки кока-колы.

Они пили прямо из горлышка. Уютно устроившись в кресле и устремив взгляд на гравюры со сценами псовой охоты, Даниэль пытался представить себе, что он какой-нибудь важный человек. Однако мысли о том, что ему еще только девятнадцать лет, что он еще не зарабатывает на жизнь и вынужден квартировать у родителей жены, мешали ему возвыситься в своих мечтах. Вскоре Дани пожаловалась на усталость и пошла спать. Сидя друг против друга, Даниэль и Лоран еще какое-то время молча курили. Погрузившись в полное безделье, они тем самым продлевали приятный вечер. Какие-то неясные образы бродили в их сознании, не оставляя следов. Наконец Даниэль тоже встал и пошел в свою комнату. Дани только что вернулась из ванной. Сквозь тонкую ткань ночной рубашки ее тело казалось еще более грузным. Неужели в один прекрасный день она вновь обретет былую стройность?!

— Это ужасно, — простонала Дани, — я боюсь взглянуть на себя в зеркало.

Даниэль, тоже удрученный переменами в ее внешности, милосердно возразил:

— С ума сошла! Ты… ты просто потрясающе выглядишь! И потом… В общем, ты скоро об этом забудешь.

У Дани на глазах выступили слезы. Даниэль обнял ее и бережно прижал к своей груди. Как странно: верхняя и нижняя части ее тела остались изящными, лоно же раздулось и выпирает вперед, мешая ему почувствовать желание. Сделав над собой усилие, Даниэль пробормотал:

— Моя Дани, моя дорогая Дани.

Она подставила ему губы. В ее дыхании чувствовался запах зубной пасты. Вдруг она резко высвободилась и быстро легла в постель, натянув одеяло до самого подбородка. Даниэль лег рядом и обнял ее. Дани слабо сопротивлялась, ее смущало, что рядом находилась комната Лорана. Было слышно, как тот ходит за стенкой.

— Моя милая Дани, я люблю тебя, — шептал Даниэль.

— Хорошо, хорошо, только молчи.

— Почему?

— Там же Лоран…

— Ах да…

Они с головой накрылись простыней. Их руки и ноги переплетались, рты жадно искали друг друга под сводом матерчатой пещеры. Они занимались любовью в полной тишине. После этого Дани сразу же уснула, а Даниэль еще долго лежал без сна, заложив руки под голову. Погруженный во мрак, он размышлял о ребенке, который скоро родится, о Спинозе, о Канте, о Бергсоне, об экзаменах на степень бакалавра, о будущем их брака и о профессии, которую он выберет. Эти раздумья вызывали в нем тревогу и страх. Сон не шел к нему, и тогда Даниэль решил, что если он будет повторять про себя лекции по философии, то это поможет ему уснуть.

— Прошу месье следовать за мной, — произнес слуга, — мадам ожидает месье.

Жан-Марк был удивлен, что его ведут к госпоже Крювелье, а не прямо к Жильберу. Неужели она сейчас сообщит ему, что по здравом размышлении передумала и не видит необходимости в частных уроках для своего внука? Девяносто франков в неделю уплывали у него из-под носа. А он на них так рассчитывал! Нет, это невероятно, не может же у нее быть семи пятниц на неделе.