— А что — родители Беатрис? Она совершеннолетняя, сама зарабатывает на жизнь, им остается лишь благословить ее! Впрочем, они редко видятся! Родители Беатрис на пенсии, они живут где-то на севере…

Они помолчали. Лоран рассеянно выбрал один из дисков, валявшихся на полу, поставил его на проигрыватель, нажал на кнопку. Музыка грянула, как стихийное бедствие, потом плавно перетекла в мурлыканье по-английски. Лоран прищелкивал пальцами в такт. Кристина не плакала: она привыкла к музыке.

— Я все-таки должен закончить реферат, — сказал Даниэль. — Ты не будешь сегодня работать?

Погремушка упала на ковер. Лоран поднял ее, отдал Кристине, но девочка больше не хотела играть.

— Сделай потише! — попросил Даниэль.

Лоран послушался, буркнул: «Ладно, пойду, делать нечего», и вышел, зевая во весь рот. Музыка тихо играла. Даниэль сел за стол и занялся рефератом. «Человеческая боль случайна, а не субстанциальна; она является биологическим недоразумением». Ему нравилась эта формулировка, но продолжение он придумать не мог. Против своей воли, он скатывался к тексту лекции Коллере-Дюбруссара — профессор сформулировал все как нельзя лучше. Дожидаясь вдохновения, Даниэль скользил рассеянным взглядом по комнате. Какой беспорядок! Распашонки, книги, флакончики Дани, куколки Дани, журналы мод Дани… Пластинка доиграла и остановилась. В наступившей тишине стало слышно щебетанье Кристины. Она так и не уснула. Даниэль подкрался к колыбели — дочка улыбнулась ему нежной беззубой улыбкой. Он сделал ей козу и вернулся за стол. Вслед ему раздался разгневанный крик, но Даниэль выдержал характер, прикрикнул на Кристину, и она затихла. Покладистый характер дочери льстил Даниэлю, ему казалось, что он один умеет заставить ее слушаться. В будущем ему, без сомнения, удастся сформировать характер дочери по собственному разумению. К несчастью, Дани — слабый человек, а теща просто тает в присутствии внучки. Нянчить детей — ее страсть. Она чувствует просто физическую потребность теребить, нюхать, зацеловывать это упругое тельце. Ребенок это чувствует и капризничает изо всех сил. Кристина невероятно умная девочка. Какой будет ее жизнь в этом доме, если Лоран женится? Две молодые пары, разделенные тонкой перегородкой стены, ревность матерей, рев детишек, перекрикивающих друг друга, путаница с пеленками, споры из-за игрушек, трудная жизнь в конце каждого месяца, печальные глаза Шарля Совло…

Даниэль сделал над собой усилие, чтобы стряхнуть наваждение, и снова с головой погрузился в реферат. Следовало отметить, что, придавая человеческой боли биологический статус, человек оправдывает ее и тем самым поддается искушению и восхваляет ее, превращает в религию. «Не имея возможности бороться с болью медицинскими средствами, Средневековье присвоило ей сакральный смысл», — написал он. Это была великая идея Коллере-Дюбруссара. Но вот что такое горе Кристины, то есть боль ее души, когда она плачет? Прерванное состояние блаженства или отнятое удовольствие? Так, не отклоняться от темы. Написать несколько строчек заключения. Даниэль посмотрел на часы. Без пяти шесть. Сейчас придет Маду. А Дани все еще нет. «Борьба с болью есть долг современного человека. Любая деятельность является, по сути дела, борьбой против боли. Как точно сказал Аристотель: „Наслаждение сопровождает деятельность, как красота — молодость“». Даниэль положил ручку. Заключительная часть получилась банальной, но сегодня он на большее не способен. Лоран совершенно заморочил ему голову своей женитьбой.

В дверь позвонили. Впервые Даниэль не испытывал нетерпения перед встречей с Мадлен. Возможно, это связано с тем, что он не слишком гордится своей жизнью у родителей Дани. Даниэль открыл дверь: на пороге стояла Маду — кругленькая, приземистая, румяная, широко улыбающаяся, с ясным взглядом… У Даниэля появилось странное чувство — на мгновение ему показалось, что в гости пришло его детство.

— Ну, за Даниэля я не беспокоюсь! — сказала Мадлен, внимательно глядя на Жан-Марка. — Он как будто очень счастлив у тестя с тещей, усердно занимается и наверняка сдаст экзамены на степень бакалавра, к тому же он любит жену и у него очаровательный ребенок.

Расточая эти похвалы, она думала о мелочно-банальном счастье, которым довольствовался ее девятнадцатилетний племянник. За те два часа, что они провели вместе, он заслонялся от всех ее вопросов спокойной улыбкой. Неужели он в конце концов приохотился к положению нахлебника в добросердечной семье? Мадлен даже не могла поделиться своим разочарованием с Жан-Марком, ведь его, когда он женится на Валери, ждет такая же бесславная роль.

— А как ты нашла Франсуазу? — спросил Жан-Марк.

— Я совершенно удручена! — ответила Мадлен. — Мысль о том, что она отказывается разводиться, выбивает меня из колеи! Если она когда-нибудь решит поговорить с тобой об этом…

— Она уже со мной говорила, и с Николя тоже, и с Даниэлем! Я попытался переубедить ее, но она ответила мне, видимо, то же, что сказала сегодня тебе. Поразительнее всего спокойствие, с которым она относится к столь ложной ситуации: намерена оставаться женой человека, который ее больше не хочет! Это не в ее характере! Разве что ей кажется, что наивысшее проявление гордости — всегда быть выше мнения остальных, даже если они над тобой смеются!

Мадлен подумала, что, говоря это, Жан-Марк, возможно, имеет в виду себя и Валери. Размышляя о возможных последствиях будущего брака, он наверняка изыскивает любые доводы, способные успокоить его душу. Он демонстрировал сейчас позицию человека, который уже принял решение, и выглядел совершенно потухшим. Они обедали вдвоем в маленьком ресторанчике на рю Канетт, знаменитом итальянскими деликатесами.

— Нужно оставить ее в покое, — продолжил Жан-Марк, — и надеяться, что в конце концов она одумается!

— Да-да, — нехотя согласилась Мадлен. — Боюсь, однако, что она ждет его возвращения…

Она начала расспрашивать племянника о его учебе. Экзамены по праву начнутся через три недели. Он не надеется сдать их. Треволнения нынешней жизни помешали ему готовиться, он пропустил много семинарских занятий… Если провалится, сделает еще одну попытку в октябре. Мадлен поняла, что будущее перестало быть проблемой для Жан-Марка, и огорчилась. Официант принес им блюдо с дымящимся ароматным оссобуко[23]. Жан-Марк съел три ложки и закурил сигарету. Мадлен сочла момент подходящим, чтобы заговорить с племянником об отце. Он почти сразу прервал ее:

— Не думаю, чтобы он действительно захотел снова меня видеть!

— А я уверена в обратном! Но он не знает, как помириться. Боязнь быть смешным парализует его волю. Это так огорчительно! Я бы очень хотела, чтобы Филипп был на твоей свадьбе.

— Если бы ты смогла добиться от него этого!.. — прошептал Жан-Марк.

Его лицо внезапно смягчилось, на щеках играли желваки, на виске пульсировала жилка. Глаза были влажными и печальными.

— Положим, между тобой и отцом все уладится — на что я очень надеюсь, — сказала Мадлен, — почему бы тебе после свадьбы не начать работать у него в конторе?

— Конечно, это было бы замечательно! Но я отказываюсь даже думать об этом! Главное — ни в коем случае ничего не говори Валери! Она не способна понять, насколько важно для меня восстановить отношения с отцом… Она думает, меня эта ссора устраивает…

— Она настолько недогадлива?

— Нет! Просто я стараюсь не выдавать перед ней своих чувств!

— Почему?

— Не знаю. Так получилось. Она играет роль. Я играю роль. Мы играем комедию друг перед другом. Забавно! Пока, во всяком случае. Но играть всю жизнь — это уже совсем другой оборот дела! Не волнуйся, это не мешает нам любить друг друга!

Жан-Марк горько рассмеялся, поел мяса, снова закурил, сказал:

— Я много рассказывал о тебе родителям Валери. Они хотят пригласить тебя на обед. Ты свободна завтра?

Мадлен предпочла бы встретиться с Жан-Марком и Валери наедине, но любопытство возобладало.