— Смотри-ка! — удивился Алеша. — А тут живешь, живешь и, пожалуй, сплошной убыток приносишь!

— Э, Кудряш — это голова! Золото видит под землей на три аршина, огонь его спали!

Костя Анохин вдруг замолчал, строго хлопнул длиннейшими белыми ресницами.

— А вы куда, гражданин? Ваш пропуск!

Северов подал.

Кудряш проворно перебегал от одной груды кварца к другой, что-то отмечая в тетрадке, балагуря, споря, ругаясь.

Алеша лежал, кусая травинку, и думал, что его прииски везде, где люди. Вот и на поляне, по которой, кланяясь, бегут толпы ромашек, стукают по лицу, оказался его прииск.

«А ведь если б этого Костю раньше встретил, я мог того тракториста таким вот сыграть», — понял он.

— Кудряш побежал «на драгу! — вскочил охранник.

Алеша догнал его. Кудряш быстро окинул его умным взглядом.

— Что-то не пойму… Студент, что ли, на практику?

Северов объяснил, кто он.

— Вон что! Был, был у вас в театре. Про комиссара смотрел! Ну, что же! Теперь вы нас посмотрите! Только дурак живет, зажмурившись на все!

И опять Алеша удивился: какие умные, сияющие глаза у старика.

Трап на плавающую драгу был поднят, как у древней крепости подъемный мост надо рвом. В окошко верхнего этажа виднелся драгер. Костя пронзительно, как голубятник, свистнул, посигналил рукой, и тяжелый, железный трап опустился к ногам Северова.

Алеша и Кудряш вошли на драгу.

На носу ее двигалась цепь больших, грузных черпаков. Они грызли берег, уходя в воду. Полные песка, галек и камней, скрежеща, завывая, взвизгивая на разные голоса, черпаки ползли на восемнадцатиметровую высоту, опрокидывали груз в завалочный люк.

Кудряш кричал в ухо, рассказывал о драге: на ней, как и на пароходе, оказались трапы, корма, нижняя и верхняя палубы. Был даже матрос. А вместо капитана здесь драгер. Это Федька, сын, вся команда подчиняется ему!

Драга сотрясалась, двигалась. Внутри, на ее рубчатой железной палубе, маслянистые лужицы от сотрясения постоянно подергивались сеткой мельчайших морщинок. Грохотало, лязгало, капало, брызгало.

Здесь находилось машинное отделение. Узкие крутые лесенки с поручнями вели на мостик и переходы второго этажа.

Алеша поднялся вслед за Кудряшом.

В длинных и наклонных желобах, с пульсирующими резиновыми днищами, бушевала мутная вода. Шум моторов, скрежет черпаков и рев воды сливались воедино.

Над головой, на третьем этаже, галька, кварц грохотали в железной трубе, отделялись от песка. Транспортер, крытый брезентом, протянулся к берегу, высыпая поток камней.

Лицо Кудряша стало серьезным. Он зорко осматривался. Алеша запоминал, как он ходит, жестикулирует, говорит.

— В этом отделении, за сеткой, снимают золото! — прокричал Кудряш, щекоча Алешино ухо жесткими усами. — Туда нужен особый пропуск!

— А мне такое золото, Петр Вавилыч, не нужно, — прокричал и Северов. — На него не купишь то, что надо!

У Кудряша глаза вспыхнули умным блеском.

— Это ты правильно, парень! Есть другое золото, подороже этого. Такое золото никогда не истратишь. Хорошо, если оно имеется за душой! У тебя-то оно есть ли?

— Хожу ищу!

Кудряш огляделся вокруг, а потом, горячо дыша в ухо, спросил:

— Смерти боишься? — и быстро заглянул в глаза.

Алеша растерянно ответил:

— Не думал я о ней…

Кудряш сердито погрозил кривым пальцем.

— Все вы, теперешние, молчите о ней! Будто и нет ее! Все о геройстве толкуете! Дескать, бессмертные! Дескать, смерть — пустяк, раз плюнуть! А она — вот она, рядом ходит! Хотя вам, пожалуй, и нечего бояться! Как тем морякам, что у вас показывали! — Он задумался, потом резко повернулся, быстро стал карабкаться по лестнице вверх в драгерку. На середине остановился, крикнул Северову:

— И я вот не боюсь! Она уж у меня на горбу, а я не боюсь!

Опять побежал вверх и снова обернулся:

— Откупился я от нее! Сотни пудов золотишка сунул ей в зубы! Теперь меня голыми руками не возьмешь! Шалишь! Я вот где буду у людей-то, — и он ткнул Алешу в грудь, засмеялся, распахнул дверь.

Алеша увидел светлую, чистую комнату. Драгер, большой, белокурый Федор, сидел у окна перед пультом управления с рычагами. За спиной Федора стоял пульт сигнализации — на щите вспыхивали красные, зеленые огоньки, раздавались звоночки.

Сбив кепку на затылок, Федор смотрел в окно на ползущие чаны. Когда они выгрызали землю, к которой были прижаты, он дергал какой-то рычаг, и драга передвигалась. Куски берега, мелькнув травой и ромашками, плюхались в воду.

На стене висел график работы, противопожарные правила, обязательства по соцсоревнованию.

За столиком устроился технорук Снегирев, одетый в темный китель. Он сидел на толстой подшивке газет, положенных на табуретку, и просматривал в истрепанной тетрадке записи первой смены.

Кудряш прислушался к шумящей драге, глянул на сына, на технорука и весело потер шершавый, как наждачная бумага, подбородок.

— Кипит работа! Жизнь колесом идет!

— Идет, катится! — откликнулся сухонький, морщинистый Снегирев. — И ты не можешь успокоиться!

— А ты знаешь, когда успокаиваются-то? — с иронией улыбнулся Кудряш. — Отца моего, медвежатника, зарыли в землю, а старушонка и крестится: «Слава-те, господи! Успокоился наш Вавилушко, навоевался, отмаялся!» Вишь, какое дело-то…

— Да так-то оно так, — согласился Снегирев, — а все-таки тебе уж семьдесят! Поработал! Чего еще? Отдыхай!

— Ничего-то ты не смыслишь, Снегирь! — махнул безнадежно Кудряш и глянул на Северова, как бы говоря: «Слыхал этого болтуна?»

«Да, да, да, — радостно и взволнованно думал Алеша. — Забираться в такие вот драгерки, на лесосеку, в цехи к токарям, в шалаш к паромщику, в кабинет к доктору — вот где прииски, вот где черпать сердцем золото».

На другой день Алеша сидел в кабинете Осокина и рассказывал, как Линочка приехала к Касаткину.

Начальник смеялся до слез.

На его столе в кувшинчике — алая роза.

— Вот ваша дочка хотела устроиться к нам в театр, а я хочу к вам на прииск. Возьмете?

— А чего вы здесь не видели? — спросил Осокин, думая, что актер шутит.

— Все не видал. К вам комсомольцы едут по путевкам. Возьму и я путевку. — Алеша говорил серьезно.

Осокин удивленно потеребил рыжую бородку. Заботливо отогнал муху от розы.

— Послушайте, вы же неплохой актер. Я видел вас в «Лесной песне». Это просто хорошо!

— А я хочу еще лучше. Потом вернусь в театр.

Осокин внимательно глядел в нежное лицо, усеянное родинками.

— Ну что ж, к цели каждый идет своим путем. У нас хороший Дворец культуры, самодеятельность — милости просим!

— Только на строительство. Штукатуром, маляром, каменщиком — кем угодно! — волнуясь, решительно говорил Алеша.

— Ладно! Мы строим обогатительную фабрику.

— А летом на драгу матросом!

— Договорились!

Две недели играли на прииске и две недели лил дождь. Весь июль был полон гроз, молний и оглушительных громов, В это утро дождь внезапно кончился и засияло солнце.

Актерам нужно было немедленно уезжать. Но робкая речушка, на середине которой еще недавно мокли бочки, превратилась в могучий поток. Среди него стояли затопленные рощи берез, осин и лиственниц. Новая, бушующая река смыла мост, километровый кусок шоссе.

Машины не шли. Пешком тоже не пройти. Впереди — поток, позади — сопки и тайга. Прииск был отрезан. Актеры застряли по крайней мере на неделю.

— Это невозможно! Это чудовищно! — хваталась за голову Дьячок. — К черту летит весь план, срываются спектакли, задерживается отпуск!

Дьячок, Воевода и Караванов в «Победе» Осокина помчались к мосту. Мутный поток, шириной с полкилометра, бушевал, кипел. Плыли бревна, кусты, охапки сена, вывороченные деревья.

Дьячок тоскливо взирала на воду.

— Что делать?! Что делать?!

— А вот, что они, — показал Караванов.

Солдаты в большой понтонной лодке, толкаясь шестами, переправляли во флягах молоко и сметану с подсобного хозяйства.