Я очнулся на водительском сиденье своего «кадиллака», лбом на руле. После нашей первой стычки с Пушкой я был более чем обозлен на него. Но в этот раз я вполне серьезно задумался, не убить ли сукина сына. Я был так взбешен, что мне казалось – моя макушка вот-вот слетит, как крышка с кипящего чайника, и пробьет крышу «кадиллака». Прошло не менее пяти минут, прежде чем я успокоился настолько, что смог начать думать о чем-то другом, кроме как вмазать оба кулака в морду Пушки.

Тогда я вылез из автомобиля и направился обратно к квартире Луиз. Ее там не было; по крайней мере, никто не ответил на бешеное дребезжанье звонка и удары в дверь. Я проверил «Обитель Зефира», но оттуда Луиз «ушла домой, сказав, что у нее болит голова». Нет, ни Пушка, ни его дружки не появлялись. Да, у меня фингал, а вам хотелось бы два? Я вышел из бара и пошел к себе домой, все еще пылая от гнева.

Было чуть больше десяти. Я нашел в телефонной книге номер Луиз Сандерс и набрал его раз десять, но линия все время была занята. Наконец я упал на кровать и заснул, не раздеваясь. В полночь меня разбудил телефонный звонок.

Я очнулся и, разом вспомнив все произошедшее, схватил трубку.

– Да? – не слишком дружелюбно прохрипел я.

– Скотти... Скотти, я, кажется, надралась. Уй-юй, я пьяненькая, да, Скотта? Это ты, Скотти?

Я зарычал. Диана. Господи, только Дианы мне не хватало. Я совершенно забыл о ней.

– Где ты, черт побери? – спросил я.

– Я у Гроува! Ты же сам сказал. У шоколадного Гроува. Сказал, а сам не пришел, вот ты какой, Скотти.

Голос звучал так, словно она вот-вот заплачет. Я рявкнул:

– Христа ради, не вздумай реветь. Я сейчас приеду и заберу тебя.

– Ты приедешь? Правда, Скотти?

– Да, обязательно. Клади трубку, я приеду через пятнадцать – двадцать минут.

Она выдохнула:

– Божечки ж ты мой! – И я повесил трубку.

Что ж, я еще не снял свой смок. Так что я был вполне экипирован для Гроува. Почти. До сих пор я не брал с собой револьвера. Я пошел в спальню, откопал «кольт-спешиэл» 38-го калибра и, скинув пиджак, надел кобуру со сбруей. Она оттопыривалась под смокингом, но это ничего. Теперь я готов. Если я опять встречу Пушку и он позволит себе хотя бы оскалиться мне в лицо, я прицелюсь ему в правый глаз и спущу курок. А когда он упадет, я прицелюсь ему в левый глаз и еще раз спущу курок. А после этого я буду бить его ногами. От всей души.

В ванной я увидел свое отражение в зеркале. Оно было ужасно. Левая скула здорово разбита, а правый глаз заплыл багровым синяком. Но не настолько, чтобы я не смог прицелиться из кольта. Возвращаясь в гостиную, я услышал резкий звонок. Я открыл дверь и увидел какого-то типа в сером костюме и с ним копа в полном облачении.

– В чем дело? – спросил я. Я знаю в лицо кучу народа изо всех полицейских отделений, но эти были мне незнакомы.

– Вы Скотт?

– Да.

– Пройдемте с нами.

– Да? Чего ради? В чем дело, наконец? – возмутился я. Оба они были среднего роста, оба здоровяки, один на вид лет двадцати пяти, другому было под сорок. Старший был в костюме, а молодой в форме постового.

Старший показал мне свой значок и сказал:

– Где вы оставили свой «кадиллак», Скотт?

– Перед домом. Я припарковался на улице. Я готов заплатить штраф. Я был немного не в форме, и...

– А что это у вас с лицом? – перебил он меня. – Дорожно-транспортное происшествие?

– Я немного побоксировал. Если это можно так назвать. Вы что, ходите по домам и штрафуете людей за неправильную парковку?

– Речь не о штрафе, Скотт. За наезд и бегство с места происшествия штрафом не отделываются. Вы не поставили машину на улице. Во всяком случае, не на этой улице.

– Что? – Это звучало так дико, что не сразу до меня дошло.

Коп принюхался к моему дыханию.

– Пьян? И в придачу избит. Вы всегда боксируете в смокинге? – Голос старшего стал жестким. – Вы пойдете с нами, Скотт. Вы должны взглянуть кое на кого. В морге.

Мы сели в патрульную машину и направились в сторону Даунтауна. И тут меня стукнуло: Луиз... Господи! Только не она.

Они привезли меня во Дворец правосудия и отвели вниз по лестнице в морг. Тело, как обычно, было покрыто простыней. Они подвели меня к столу и приподняли ткань.

– Вы знаете, кто этот человек?

Мне стало дурно. Я сказал:

– Я же сто раз говорил вам, что вы попали не по адресу. Это не моя работа. – Я снова посмотрел на избитое, искалеченное тело. – Но я знаю этого человека. Его зовут Джозеф Малина.

Следующие несколько часов тянулись тем дольше, чем паршивей я себя чувствовал. Я ответил на тысячу вопросов, причем по тысяче раз на каждый, но наконец напряжение пошло на убыль. В этом отделении я знал человек двадцать, и каждый из них был на моей стороне и проявлял сочувствие по мере возможности. Даже Фил Сэмсон, шеф отдела по расследованию убийств и мой лучший друг, вылез из постели и тут же примчался, едва узнав о случившемся. Он с полчаса метался вокруг меня, и мне наполовину удалось убедить копов, что я не стал бы сбивать бродягу, чтобы потом сбежать, оставив машину на месте преступления, где ее легче легкого засечь и выследить владельца.

Полицейская история, как я понял, была весьма проста. В 23.30 поступил звонок о теле, лежащем на темной мостовой, и почти сразу за ним – еще один, о черном «кадиллаке», припаркованном на улице в миле от места трагедии. У «кадиллака» на переднем бампере справа была вмятина с пятнами крови и клочками волос. На регистрационной карточке автомобиля, естественно, стояло мое имя. Копы заглянули в багажник, где у меня хранятся разные разности, потребные для работы, – от боевых гранат до инфракрасного оптофона – и решили, что им попался не то матерый преступник, не то безумный ученый, задумавший взорвать к чертям весь город. Но все наконец выяснилось после того, как в штаб прибыли Фил Сэмсон и еще несколько моих друзей-полицейских.

Моя история была также незамысловата: я рассказал им во всех подробностях, как я провел вечер. Я опустил лишь тот факт, что именно Джо навел меня на след, и не назвал имени Пушки. Я сказал, что не видел того, кто ударил меня, и что, по моему мнению, это был ревнивый поклонник – что было истинной правдой. Очевидно, что мой автомобиль был украден и использован для убийства бродяги с целью подставить меня. И это вполне удалось.

Разбирательство тянулось долго и нудно, и единственный раз, в полвторого ночи, я вдруг подпрыгнул до самого потолка с криком: «Господи Иисусе, Диана!» Мне представилось, как она с остекленевшим взглядом валяется под столом. Сэмсон уже собирался уезжать, и он пообещал заехать за ней, доставить ее домой и сообщить, что я – ха, ха, ха! – нахожусь в каталажке.

Для полноты впечатлений меня сфотографировали и взяли отпечатки пальцев, но в восемь часов утра я был выпущен под залог. В девять я уже сидел у себя в офисе – с кошельком, похудевшим на тысячу долларов. Я глядел на утренние газеты, рассыпанные по столу, и ярость, скопившаяся во мне, была готова выплеснуться и затопить весь Лос-Анджелес и существенную часть остальной вселенной.

У меня было уже предостаточно информации. Имевшиеся факты вполне убеждали меня самого, но не стоили бы и ломаного гроша в суде, хотя все они ложились в одну картину и неизбежно приводили к единственно верному выводу. Понятно, что разыскиваемым преступником был Пушка. Но требовалось скрутить его так, чтобы он наверняка не вывернулся. И надо было сделать это по-своему, сделать самому и сделать быстро. На это у меня было несколько причин.

Если я этого не сделаю, мне можно будет поставить крест на своей карьере частного детектива, по крайней мере в Лос-Анджелесе. Я уже говорил, что детективу не продержаться и полгода без своих осведомителей и информаторов. Кто-то узнал, что Джо был моим агентом. Я понимал, что уже сейчас по низам Лос-Анджелеса ползет и ширится слух – от стойки бара к игорному столу, от шулеров к жокеям и так далее: «Придавили птичку Скотта». И у всех один и тот же безмолвный вопрос: что будет делать Скотт?