Я рассказал Клинту, как все это случилось.

– Блейк организовал вечер Торгового союза, чтобы выманить Херши из дома, – сообщил ему я. – А пока он отсутствовал, головорезы Блейка без особых неудобств покопались в его бумагах. О подробностях расспросите Мартиту. – Я пообещал лейтенанту заехать к нему завтра утром и дать свои показания. – Теперь ты все знаешь, – заключил я. – Почему бы тебе не позвонить Полу Херши и не порадовать его сенсационными новостями? И еще скажи ему, что я завтра завезу ему конверт с документами.

– Хорошо, Шелл, я позвоню. – Клинт нахмурил брови. – Послушай, а почему ты сам не можешь ему позвонить?

– У меня есть дела поважнее, – уклончиво ответил я.

Кто-то громко заржал. Клинт оглянулся на своих людей.

– Не понимаю, что тут смешного? – недовольно спросил он.

– Конечно, ничего, – ответил ему полицейский, который перестал хохотать и с невинным видом уставился на небо.

Я же со всех ног бросился к своему «кадиллаку».

Она вошла в мой офис, словно в клетку со львом, тоненькая серая мышка, на лице которой застыло испуганное выражение. Несколько секунд она смущенно озиралась по сторонам, пока наконец не набралась храбрости и не взглянула на меня.

– Это вы... это вы мистер Скотт? Так написано на двери, и я...

На двери моего офиса написано: «Шелдон Скотт. Расследования», но я никогда не думал, что эта фраза может кого-нибудь так напугать. Да и в моей наружности нет ничего страшного – росту во мне шесть футов два дюйма при весе двести пять фунтов; я коротко стригу свои русые волосы, и оттого они торчат вверх; мои белесые брови по форме напоминают маленькие бумеранги, нос, правда, у меня слегка искривлен, а на левом ухе отсутствует кусочек мочки. Скорее всего, это жизнь довела женщину до такого состояния. Или сумасшедшее движение на лос-анджелесском Бродвее, который лежит этажом ниже. Или какая-нибудь беда. Да, люди приходят ко мне, когда у них случается беда.

– Да, мэм. Я – Шелл Скотт.

Я усадил ее в кожаное кресло напротив моего стола, потом уселся сам и стал ждать.

Ей было лет двадцать пять, а может, и меньше; у нее были тусклые каштановые волосы, тусклые глаза и неважный цвет лица. У внешнего края ее глаз веером расходились морщинки, которые оставляет горе или тревога, а уголки тонкогубого рта опустились вниз. Лицо девушки было лишено какого-либо выражения, словно она специально следила за тем чтобы черты ее лица были застывшими.

В руке девушка держала бумажный пакет. Она поставила было его мне на стол, потом сняла, потом передумала и снова поставила. При этом она коротко вздохнула, как будто сожалея, что нельзя оставить этот пакет просто висеть в воздухе.

Наконец посетительница вытащила из пакета бутылку с молоком и поставила ее на край стола. Мы оба уставились на нее. Не знаю, о чем думала она, но я подумал, что девушка, наверное, ошиблась дверью. Ей надо было идти к доктору Элбену Форесту, консультанту-психологу, который принимал в соседнем кабинете. Он сам немного чокнутый, и посетители у него такие же.

Но я ничего этого не сказал, а, напротив, спросил:

– Так что же привело вас ко мне, мэм?

– Я... я – Илона Кэбот, – представилась мышка. – Миссис Кэбот, поскольку я замужем.

Она замолчала и, слегка повернув голову набок, искоса посмотрела на меня. Несмотря на бесцветную внешность, она была довольно мила. Мила своей наивностью и неискушенностью.

Помолчав немного, Илона продолжила:

– Я замужем всего четыре дня. И мой муж... пропал. Я не видела его со вчерашнего вечера. Я надеюсь, вы отыщете Джонни. С ним, наверное, случилось что-то ужасное.

– Джонни – это ваш муж?

– Да. Наверное, на него кто-то напал. Может быть, он уже мертв, – дрожащим голосом предположила она.

Лицо молодой женщины оставалось бесстрастным, но глаза, которые теперь блестели, как стекло, немного потеплели. Из них выкатились две слезы и побежали по щекам. Достигнув подбородка, слезинки на секунду дрожащими бусинками повисли на нем и затем упали на темную ткань ее платья.

– Иначе он был бы сейчас со мной, – продолжала Илона. – Может быть, тот человек, из-за которого он пропал, и тот, кто пытается нас убить, – одно и то же лицо...

– Кто-то пытается вас убить? – переспросил я.

– Два дня назад, в воскресенье вечером, перед самым закатом я шла в маленький магазинчик, расположенный рядом с нашим домом, – а я живу на Робард-стрит, – и меня чуть не сбила машина.

– А что это была за машина? – поинтересовался я.

– Не знаю, я их не различаю, – пожала плечами посетительница. – Но она неслась по улице, и шофер явно намеревался задавить меня.

– А вы разглядели, кто сидел за рулем?

– Нет. Я чудом успела отскочить в сторону, и машина пронеслась буквально в нескольких дюймах от меня. Но я упала и содрала ногу.

Илона замолчала, и я кивнул, подбадривая ее. Больше всего я боялся, что она начнет показывать мне ссадину на ноге. Но Илона продолжала:

– Тогда я подумала... ну, что это просто случайность.

– Но теперь вы так не думаете, – подсказал я.

– Нет, не думаю. – Она показала на бутылку, стоявшую у меня на столе. – Я взяла эту бутылку сегодня утром со своего крыльца и до завтрака дала немного молока Дуки – моей кошечке. Так вот, она умерла прямо на месте.

Не дотрагиваясь до бутылки, я снял крышку и понюхал молоко. Я не специалист по ядам, но для того чтобы определить, что в молоко добавили цианистого калия, специалистом быть не надо. Запах был слабый, но это был запах персиковых косточек.

– Цианистый калий, – определил я. – Я в этом уверен. Значит, женщина все-таки обратилась по адресу.

Я стал расспрашивать ее о столь внезапно пропавшем муже. И как это ни странно, она почти ничего не могла о нем сказать. Она познакомилась с Джонни Кэботом, как выяснилось из ее слов, семнадцатого числа этого месяца, в субботу. Ровно десять дней назад.

– Вы хотите сказать, – спросил я с удивлением, – что были знакомы со своим будущим мужем всего шесть дней?

Илона кивнула.

– Все это произошло... так неожиданно. – Из ее глаз выкатились еще две сверкающие слезинки. Но невзрачное личико и тут не изменило своего выражения.

У меня сложилось такое впечатление, что в ее голове нарастало какое-то напряжение, которое и выдавливало из глаз слезы точно так же, как из пор кожи выдавливаются капельки пота.

– Я ужасно волнуюсь за Джонни, – заявила Илона, – ведь кроме него, у меня никого нет.

И я сразу же проникся сочувствием к этой молодой женщине. Но не потому, что она должна была стать моей клиенткой, или потому, что она, похоже, попала в большую беду. Нет, меня потряс ее голос, когда она сказала «никого нет».

Даже не сами слова, а тон, которым они была произнесены. Голос ее дрогнул, и в нем послышалась настоящая боль, которую Илона попыталась скрыть, но безуспешно. И я понял, что у нее и вправду никого на свете больше нет.

До встречи с Джонни Илона Кэбот была Илоной Грин. Она жила одиноко, снимала недорогой дом на Робард-стрит и экономила на всем. Работала Илона секретаршей страховой компании «Грэндон» на Хилл-стрит. Обычно после работы она обедала в кафетерии Хансенов. В ту субботу, десять дней назад, она, как всегда, обедала там. И вдруг к ней за столик подсел Джонни Кэбот. Они разговорились, потом пошли в кино и договорились встретиться на другой день. Через три дня после знакомства Джонни сделал Илоне предложение, они сдали анализ крови и поженились в пятницу, четыре дня назад.

Вчера ее муж ушел из дому после обеда, около семи часов вечера, и не вернулся. Он сказал Илоне, что работает коммивояжером в компании Уибли, производящей посуду. Но сейчас он в отпуске. Где находится эта компания, Илона не знала.

– А когда молочник оставляет вам молоко? – поинтересовался я.

– Он приезжает каждое утро около пяти и оставляет бутылку на моем крыльце. Где-то между пятью и четвертью шестого.