— Да, зря мы гуманизм проявляли, — тоскливо зачмокал губами Пузырев. — За тобой ведь летят, Александр. Отдать просят.

— Не волнуйтесь, господа. Со мной они уже пообщались, теперь их коллективный разум и индивидуальное брюхо новеньких собеседников просят. Мне ли их требований не понимать, — возразил я. — Может, кинуть им конфет, авось отстанут.

Настроение в основном было еще не грустное, пилот стал класть машину в разные известные ему виражи. Федянин просунул свой крупный пулемет в бойницу и деловито застрекотал вновь. Пузырев орудовал прожекторами, как опытный театральный осветитель, а вдобавок, свесившись за борт, бил без промаха из своего «макарова». Один я ничего не делал, и правильно, между прочим. Тридцать секунд обстрела, и Федянин с Пузыревым зачертыхались, заматерились. Лучи подсветки уже не забирали у ночи своеобразные фигуры преследователей, а рассеивались в радужные облака, которые совершенно скрывали догоняющих.

— Это даже мне понятно. Соответствующим облаком воспользовался и Зевс, обстряпывая свои блудные дела, — пояснил я расстроенным людям. — Таковы отражательные свойства панциря, обычная линейная оптика.

— Я заставлю сволочь быть теплее воздуха, — взревел майор, пытающийся разглядеть что-нибудь в инфравизоре.

— Не воспитывайте их, майор, они слушаются только своих. Да наверное, и теплоизоляция у них тоже будь здоров. Всем, что напридумывали наши умники, «сволочь» успешно пользуется. Успеем ли мы понять, как так получилось?

А спутникам уже не до общих рассуждений. Пилот запаниковал и стал бросать машину в разные стороны, будто у него чеснок в заднице. Пузырев заерзал, и даже крутой майор вытащил из-за голенища сапога широкий нож с зазубринами, мол, живым не дамся; по-моему, он собирался даже тельняшку порвать. И тут осеняет, меня, конечно. Может, гады попросту к нам приклеились? Когда вертолет над ними висел, харкнули они, слюнки прилепились, затвердели и стали, например, силикатными тросами.

— Да, это вам не с людьми работать, — говорю я приунывшим спутникам. — Мое дело, естественно, сторона, но я бы пролетел над домом или лесом почти впритык. Те, кого мы все не любим, — надеюсь, разночтений в этом нет — плюнули на нас.

Изъерзавшийся Пузырев замахал руками:

— А ну, засни.

Но майор Федянин ткнул пилота в спину, чтоб послушался меня. И авиатор, который, кажется, уже обделался от страха, спорить не стал. Рукой было подать до Шаглинского оборонного центра — высокого удобного здания. Пилот резко спикировал на него, монстры тут уж не могли никаких фортелей выкинуть и въехали в стенку. Приклеенный вертолет мгновение скрипел всеми своими костями, а потом его отпустило, вернее, швырнуло вперед — прямо на заводскую трубу, но радужные облака уже погасли. Пилот как на скрипке сыграл, положил машину на правый борт, так что полозья лишь шуршанули по трубе. Мы, конечно, бросились хором провозглашать традиционные мужские здравицы, начинающиеся на скромную букву «е». Я даже уточнил у пилота, почему нет на борту надписи: «Портить воздух во время полета запрещено». Впрочем, рано пташечки запели. Искусили мы Фортуну, прелестница снова повернулась к нам задом. Машина вдруг задрыгалась, пилот закостерил приборы, в кабине стало жарко, пахнуло озоном, смешанным с интенсивной гарью, Пузырева ужалило обычное прикосновение к металлической детали, он, обиженно сопя, стал дуть на свою руку. Я метнулся к подсветке, так и есть — одно облако померкло лишь на время, мы в приступе радости и не заметили, что его владелец остался с нами. Из сияния к машине протянулся электропроводный хобот. Всплыла откуда-то неуместная цитата: «Мы ответственны за тех, кого приручаем». Но способный пилот выручил всю честную компанию. Вначале чуть ли не упал вниз — я и с жизнью наполовину попрощался, думал, что парень взбесился, — а потом повел свою машину по кронам деревьев, напоминая тракториста на колхозном поле. Мы минуты три бились-метались в кабине, душа вместе с пылью вышла, но забортный товарищ, по несчастью, наконец споткнулся о какой-то дуб, под которым сам Илья Муромец нужду справлял.

— Замечательная смерть замечательных людей откладывается, — пытался схохмить я, успокаивая Федянина, который явно стеснялся минутной своей суеты, и залившегося лицевым потом Пузырева.

Прилетели на базу где-то в Горелово, оттуда меня с шефом постарались поскорее выпроводить. Только успели полюбоваться на печально знаменитые клинья, застрявшие в пятнистой шкуре машины, на жалкий и потрепанный вид некогда гордой железной птицы.

Вертолетное сафари в копеечку обошлось. От меня, правда, вскоре отстали, разобрались, что я стеклотарный боец и «бабки» у меня долго не задерживаются. Это о личном. А теперь об общественном. Наутро тварей в технопарке не было, правда, все, что получше, они погрызли или обгадили едким дерьмом. Напрасно я доказывал свою геройскую роль, охрана стала политическим трупом и, не собираясь вскоре возвращаться, покинула поле недавней битвы на катафалке. Вернее, на пузыревском микроавтобусе. Больше того, нашлись человекообразные твари, которые утверждали, что я своим сопротивлением спровоцировал разбой. Поэтому, если б не рассчитали пузыревскую команду, я все равно ушел бы в утро туманное, подняв воротник старенького плаща. Хорошо, что тонкость душевная мне не свойственна, а то бы испереживался до блевоты. Напротив, своим оскорбителям я кое-что рассказал про лидеров, готовых подставить очко любому встречному властителю-повелителю. Увы, как ни горько, без материальных потерь не обошлось, в ближайшей ментовке нарисовали мне штраф за «фулиганичанье».

Естественно, что и фирмы не собирались больше кучковаться в этом разгромленном бардаке. За неделю-другую, отъев друг дружке хвосты и бока, поделили бывшие товарищи останки общего имущества в судебных присутствиях да и разбежались по углам медвежьим, волчьим и кроличьим. Итак, нарыв прорвался. Родионы-дуевы торжествовали вполне, потому что их взяла, некогда приличные самостоятельные люди шли к ним с повинной яйцевидной головой корячиться за фотку на доске почета в оборонных «шарашках» или раскладывать пасьянсы из бумажек в НИИ. А бюро наше усохло раза в три, ребята без претензий занялись хранением тел кинозвезд, боксеров и прочих незамысловатых миллионеров; ловлей сбежавших от побоев жен; застукиванием прелюбодейных мужей — с организацией появления супруги в ответственный коитальный момент. А подлинным орлам, включая меня, пришлось отвалить из бюро, распрощаться с милейшим Пузыревым, не забыв выходного пособия, и застыть в своих гнездах в ожидании интересной добычи. Занятие я себе подыскал, народная моя мудрость подсказала: пить надо регулярно, чтобы доступный гадам мой глубинный пульс был скрытым и незаметным.

Вычислив стоимость своего движимого имущества, отсутствующей недвижимости, денежных активов с пассивами, я убедился, что общество обойдется без моих трудовых усилий в течение полугода, причем количество бутылок может равняться количеству дней отдыха. Наверное, проклюнувшийся вывод был несколько схоластичен. После трех вечеров, потраченных на Нину и харчо с цинандали в ресторане «Кавказский», вдруг до меня дошло, что больше двух месяцев не продержаться, даже если буду стоять насмерть. Другое дело, если увеличить количество светлого и разумного в жизни. Я стал активничать, как партия в 29-ом. Насобирал ягод по дачным участкам с отсутствующими хозяевами, поставил, что можно, бродить на вино, застрелил пару жирных птиц в лесу, взял в лабазе хмельных напитков попроще на три месяца вперед, сдал телевизор в барахолку. Вдобавок, для развития личности в духе плюрализма, выписал две газеты взаимогрызущих направлений и зажил, как Робинзон Крузо. Первую неделю я незатейливо кирял, украдкой икал, да и в мире ничего из-за этого примечательного не происходило. Хотя, может, и происходило, только я не замечал. На второй неделе я несколько сбавил темп, реже заливая в бак, зато пытался ухватить смысл написанного в газете. Оказалось, что перья, которые летели от общипанных несушек, наконец долетели до депутатов. Взятки уже не сыпались в раскрытые карманы, да и подати жидкие стали.