А как стал я привыкать к своему новому существованию, то понял — слова очень мешают. Они руки-ноги сковывают и мозг разъедают почище отравы. По меньшей мере отвлекают и настроение портят. Как худой наушник нашептывают: того теперь у тебя нет, сего, а раньше было, было. Тогда я стал для своего спасения слова душить. Надушил десятка три, а потом уж какая-то щелка открылась и лишнее туда утекло.

Названия тех дней, когда человек может только есть, пить и смотреть в ящик с движущимися картинками. Забыл. Как называется такое ничего-не-деланье. Эх, запамятовал. Имена моих девушек. Забыл все, без исключения, даже эту, как ее. Ну, ладно. Занятия, когда человек с жиру бесится, но одобрение вызывает. Пробел. Профессия, при которой дозволено лопотать с умным видом о том, чего нет. Нолик. Место, где человек может остаться совсем один, причем на законных основаниях. Пробой. Дом с большой луковицей наверху, где человек требует, чтобы у него было поменьше удовольствий. Один свист в голове. Забава, когда взрослые люди бегают друг за другом, а догнав, ничего не отбирают. Пусто. Когда бьют по рылу по взаимному согласию и даже не ради поучения. Опять пробел.

Вот пропали слова, потаяло и то, к чему они относились. Остались непонятные обрывки, витающие в голове, как клочья бумаги.

Это я ходил в специальное заведение и смотрел там, как кто-то проделывает всякие шутки с бабой, жрет, лежит на диване? Да что я, враг себе был?

Неужели я читал книги, где черным по белому написано, что человеку можно превратиться в зверя или в лучик? Или носиться по небу, от работы подальше, а вкалывать на него будут разумные скелеты из железа? И меня не затошнило от такой муры?

Приснились ли мне люди, которые мажут красками по холсту, или долбят камень, или щиплют натянутую проволоку и уверяют при том, что изливают чувства? Я быстро дошурупил, конечно же, это страшный сон. Разве найдется такой придурочный, что напрасно потратит силы и материал на общеизвестное. Чувств-то всего два: удовлетворение от проделанной работы и неудовлетворение от непроделанной. Честные маляры изображают только сосредоточенные лица начальников, которые висят повсюду и как бы говорят: я с тобой. Или мускулистые тела тех, на кого мы должны равнять себя в напряжении труда.

Потом я не смог объяснить себе, почему у меня родителями были мои папа и мама, а не по-настоящему заслуженные люди.

И вот настал светлый день, когда голова окончательно освободилась и стала непосредственно сообщаться с конечностями. Заметив мою внутреннюю свободу, начальники выдали мне дополнительную порцию каши и отправили в Дом Вразумления, к Учителям.

Вадим знал о себе, что он родился в доме Обмена Опытом от усердной прачки именем Славотруда и охранника Сереги, который был храбрым воином. Охранник часто навещал своего сына, приносил ему соль и даже сахар. Потом Серега геройски погиб в сражении с диким сбродом, нахлынувшим для злочиний с Болот. Его и Славотрудина судьба есть наука для Вадима. Ибо каждый в Поселении на своем месте должен делать так, чтобы Жизнь стала удобная и здоровая по всей Земле. Чтобы кругом можно было и сеять и жать. Чтобы плодился скот и птица, и пчелы копили сладкий мед, и рыба множилась в садках. Но для этого надо бороться и побеждать многоголовую заразу, ползущую на мир с Болот.

Учителя говорили, что мир существует по справедливости. И пища, и частота Обменов Опытом с женщинами, и похвала начальства, и причастность к великому делу Благоустроения Земли — все распределяется согласно полезности человека. Каждый может стать знатным трудовым витязем и попасть в число лучших людей. Наказание и поощрение есть закон рукотворной природы; соблюдается он так же свято, как закон возвращения на почву подпрыгнувшего человека.

Здоров тот, кто стремится к увеличению своей полезности. Но болен и преступен тот, кто говорит на свою работу: «что толку в ней» или «зачем она мне». В этих непристойных словах за мнимой рассудочностью скрывается утробное желание спихнуть свою долю трудов на товарища. Более того, единичным слабым умишком тщетно осмысливать то громадье замыслов об изничтожении беспорядка, что зреет в слитом разуме всего народа. Безумен тот, кто запирается в своей голове, как в коконе, измышляя иные миры и представляя удовольствия, которые якобы можно получить там, не ударив палец о палец. Дважды безумен скверный человек, не чтящий десятника и сотника, раз те не заняты черной работой. Одержим бесами тот, кто полагает начальников пиявками, присосавшимися к народной плоти. Попирает он Начала Благоустроения Земли, в коих сказано, что для успешности и слаженности усилий необходимо разделение на чины. Ведь не возьмется рассуждать даже самый набитый дурак, что нужнее телу: голова или руки.

Когда Вадим осознал выгоду радения за общее дело и мерзость непослушания, а также обучился учетному делу и землемерному ремеслу, то был забран из ученичества и вскорости сподобился чина десятника. Там он показал себя человеком, ведающим степень старания на том или ином участке борьбы с Болотом. Ведь если простой поселенец взыскует трудового подвига, то десятнику надлежит распределить этот порыв так, чтобы вышла наибольшая отдача. Теперь у Серегина был и свой занавешенный уголок в курене, отдельная миска и рундучок, куда можно было складывать остатки еды. Подходил уже срок, когда за проявленное усердие должны были выдать ему пропуск на посещение Дома Обмена Опытом. Выделялся ему теперь даже час личного времени перед отбоем, который можно было тратить на добавку ко сну, чесание в голове и лечение чирьев. Но Серегин его расходовал на составление умной бумаги про улучшение дела — что также не возбранялось. Смекалистый десятник думал про то, как выявить и учесть для последующего применения все телесные силы, как установить их подспудную связь с количеством потребляемых щей. Предлагал он в своей записке: изыскание дополнительных возможностей к труду поощрять с щедростью, но без дополнительных трат. Например, значительным увеличением времени, дозволенного для отправления естественных надобностей и помывки. Серегин ознакомил со своими предложениями сотника, но каково было его разочарование, когда старший руководитель подверг их резкому неодобрительному суждению. Дескать, выпячивается потребленчество там, где должна возбуждаться законная гордость труженика, что он без остатка переходит в эти квадратные аршины вырванной у Болот земли. Если бы дело ограничилось критикой. Но, кажется, сотник, козел трескучий, понаушничал про Серегина Управителю Поселения. Не оттого ли нового десятника стали отправлять на самые отдаленные участки, где Управитель старался не появляться со своими обходами.

Но однажды занедужил болотной лихорадкой один из старослужащих десятников и Серегина послали определять размеры более просторной изгороди для растущего Поселения. Приставили, конечно, к нему и конвойного. Но тот, погрозив пальцем: «не балуй», развалился в сладкой дреме на травке. Вадим быстро и ответственно подсчитывал расстояния и находил углы, как вдруг увидел Управителя Поселения и старшего офицера охраны.

Они, тихо беседуя, приближались к нему, наполняя сердце Серегина сладостью надежды. Десятник стал еще более искусно и прытко выполнять свою работу, надеясь привлечь благосклонное внимание. Но начальники прошли мимо, даже не удостоив взглядом. Серегин сразу смирился с тем, что лично для него все рухнуло. Не о себе он горевал, а о великом деле Благоустроения Земли. Знать, что отодвинется прекрасная пора, было невыносимо. И он, переживая борьбу теплых и холодных соков в своем теле, решился обежать начальников, несмотря на запрет поселенцам самочинно догонять лучших людей. Вадим пошел быстрым шагом, выбирая место, где бы он мог вынырнуть перед Управителем, не напугав его. Но внезапно зацепился ногой за бревно и чуть не упал. О, ужас! Бревно ожило и стало конвойным, который давно уже переполз на более теплое местечко с прежнего лежбища. Охранник вскочил, замотал Серегиным, как тряпкой, зашипел, раздувая усы: «Недозволенные действия первой статьи». Вадим сразу вспомнил: за первую статью виновные подлежат разжалованию и переводу на черные работы. Он не боялся заслуженного разжалования, но обширный, хотя и не совсем внятный замысел, ради которого и великие и малые тратят свои жизни, заставил его слукавить. Вадим запихнул в рот пучок пожухлых стебельков. Те, кто совершал недозволенные действия, накушавшись дурман-травы, злоумышленниками не считались. Они всего лишь направлялись на исцеление-наказание к лекарю-палачу, у которого имелась большая клизма с двумя медными трубами и помпой.