Мне предстоял длинный путь через задние комнаты вонючих баров, свалки и притоны. Некоторые из моих приятелей никогда не приближались к телефонам, а часть была постоянно настолько пьяна, что не имела сил совладать с трубкой. Этот путь, который мне довелось проделать не один десяток раз, всегда навевал на меня печаль. Нижние части Мэйн-стрит и Спринг-стрит, Лос-Анджелес-стрит, весь этот район вселял ужас, если вы появлялись там днем. Ночью слабое освещение и тени скрывали частично нищету, но при солнечном свете она выступала во всем своем безобразии.

Я видел седобородых старцев, торчащих в дверях в облаках винного перегара, мальчишку с пустыми глазами и расстегнутой ширинкой, сидящего на деревянных ступенях у входа в грязную ночлежку, блевотина засохла на его подбородке и груди. Я разговаривал с удивительно тощей немолодой женщиной, ее мослы выпирали во все стороны, а лицо походило на череп, обтянутый кожей. Она бормотала невнятно, уставившись на меня черными горящими глазами. Мне не удалось раздобыть ни грамма полезной информации. Как ни странно, но у этих человеческих отбросов – хулиганов, бродяг и алкоголиков – можно найти разгадку тысяч преступлений. Существует неизвестный нам «подпольный беспроволочный телеграф», к которому они имеют доступ. Если что-то серьезное произошло в Майами около полудня, шепот и пересуды начнутся в преступном мире Лос-Анджелеса еще до захода солнца. Я продолжал свой путь, покупал пиво и разбрасывал четвертаки. До четырех тридцати я не имел никакой информации. Но и после этого времени я не был уверен в значительности того, что услышал.

Примерно в половине пятого мелкий мошенник по кличке Игги Парик, абсолютно плешивый бродяга, всегда завернутый в плед, встретился со мной на Мэйн-стрит в пивнушке «У Джерри». Он был одним из тех, с кем я сумел перекинуться несколькими словами раньше по телефону. Мы сидели у стойки, я заказал пару пива и передал одну кружку ему.

Игги мгновенно ополовинил ее и произнес:

– Об этом Йетсе я чего-то слышал. Не шибко много, но зато я, кажется, знаю, кто мог бы вам рассказать больше. Дайте мне подумать минутку. – Он отхлебнул пиво. – Сколько будет стоить, если я чего-нибудь надумаю?

– Пятерку.

– Может, десятку?

– Пятерку, Игги. Выкладывай все или сливай обратно бесплатное пиво.

– Скотт, десятка – это не деньги. Тот, которого я знаю, заломит с тебя не меньше сотняги. Так он мне сам сказал.

Я чуть не рухнул с табурета.

– Он что, собирается в путешествие по Европе? За такие деньжищи он сам мог укокошить Йетса.

– Не... Ну, соглашайся, Скотт, хорошо?

Я кивнул, сдаваясь.

– Трехглазый. Ты ведь его знаешь?

– Я его знаю.

Конечно, мне был известен этот тип средних лет с одним работающим и вторым стеклянным глазом. Я никогда не мог понять, как такое состояние зрительного аппарата могло превратить его в Трехглазого. Он был хилый, тощий, как веретено, бледный и слабый. Всегда казалось, что он только что вышел из донорского пункта, и белые халаты забыли перекрыть ему поток крови из вены. Несколько раз у него заводились хорошие деньги, иногда очень хорошие, но кончал Трехглазый неизменно, с пустыми карманами перед пустой бутылкой.

– Обычно он болтается между Третьей и Мэйн? – спросил я.

– Уже нет. Перестал. Что-то нагнало на него страху, поэтому он снял комнату. Я его смогу найти и привести сюда. За две десятки. Как, Скотт, согласен?

– Чего он боится?

– Не знаю точно. Ходят всякие слухи и о Пупелле, о каком-то вымогательстве. Трехглазый стоит где-то у истоков этих разговоров. Может, он тебе расскажет. Уж что-то он знает, это точно. Соглашайся, Скотт.

Я вздохнул. Не зря этот Игги считался мошенником. Он начал с того, что запросил пятерку, дал понять, что Трехглазый обойдется мне в сотню, и вытянул у меня двадцатку.

– Ну ладно. Получай.

Я протянул ему две десятки, и он соскочил с табурета.

– Займет некоторое время, – сказал он. – Надо туда добраться. Как насчет оплаты за такси?

– Катись, Игги.

– Ну ладно. Встретимся здесь, скажем, в шесть.

– В шесть.

Наконец он ушел. Я прикончил пиво, обдумывая дальнейшие действия.

«Афродита» находилась всего в трех кварталах отсюда, и я решил продолжить свой пеший маршрут. Как же звали эту девушку, которой так восхищался любитель развлечений Карлос? Можно было не напрягать память.

Афишами с ее именем были облеплены все стены здания клуба: «Хуанита», «Хуанита и Кубанерос». Хуанита поющая, танцующая, развлекающая. Все слова – и ни одной фотографии.

Клуб «Афродита» расположился в подвале на Шестой улице. Несколько бетонных ступеней вели вниз к двустворчатым деревянным дверям. Двери оказались закрыты, и мне пришлось барабанить кулаком по одной из половинок. Изнутри до меня доносились неразборчивые голоса, но двери оставались запертыми. Пришлось пару раз трахнуть по ним ногой. Голоса смолкли, послышался топот и скрип отодвинутой металлической задвижки. Мужчина в белой куртке, вероятно бармен, приоткрыл одну створку и сквозь щель посмотрел на меня.

– Слушаю!

– Клуб открыт?

– Нет.

Он попытался захлопнуть дверь и прищемил мой ботинок.

– Нога, – сказал он, – уберите ногу!

– Мне надо переговорить с вами, приятель.

– Нога, уберите...

Его прервал низкий голос, донесшийся из глубины помещения.

– В чем проблема, Джо?

– Здесь какая-то здоровая обезьяна сунула лапу в дверь. Хочет вроде бы поговорить.

Низкий голос произнес:

– Спроси, кто он?

– Кто он? Я хочу спросить, кто вы?

– Шелл Скотт.

Он передал информацию. Воцарилась тишина, прерванная оживленным разговором, содержание я не мог уловить. Почти через минуту последовало:

– Впусти его, Джо.

Джо кивнул головой, отступил назад и широко распахнул дверь.

– Вы слышали, что было сказано? – спросил он.

«Афродита» породила у меня весьма странное ощущение. Хотя мне не доводилось здесь бывать раньше, я почувствовал, что нахожусь далеко не в восторге от заведения. Но все же мне пришлось войти. В помещении царила темнота или, по крайней мере, так казалось после слепящего солнца на Шестой улице. Когда глаза свыклись с полумраком, я почти пожалел, что здесь не стоит полная тьма. Я увидел, что напоролся на двух самых опасных типов городского преступного мира. Этих двоих я знал, двое других, неизвестных мне, выглядели тоже по меньшей мере зловеще. С ними была женщина, которую я видел с некоторыми рэкетирами. Все пятеро сидели за столом чуть слева от меня.

Обладатель низкого голоса произнес:

– Будь я проклят, если это не Скотт. Нам, парни, оказана великая честь.

Это был молодой, абсолютно лысый китаец чуть старше двадцати лет и, кажется, дюйма на два выше и фунтов на двадцать тяжелее меня.

В свое время китаец здорово играл центровым в футбольной команде колледжа. Как-то он нес вокруг поля транспарант с надписью «Футбол», транспарант разорвался, и в его руках осталась лишь часть: «Фу». Это стало его прозвищем, которое он пронес через все годы учебы и притащил с собой в преступную среду. Там, поскольку он был молод и лыс, как куриное яйцо, его окрестили Свежее Яйцо Фу.

Фу так долго играл центровым, что у него произошло разжижение мозгов. Он перестал кому-либо доверять. К этому надо добавить, что Фу был начисто лишен чувства юмора и малейшего намека на воспитанность.

Спросите его – который час, и он в ответ трахнет вас часами по черепу.

Вот такой обаятельный тип этот Фу.

Рядом с ним расположился второй мой знакомый – лопоухий бандит по кличке Страйк. Я припомнил, что девица с ними была раньше королевой бурлеска. Пять лет назад она была знаменита и популярна. Ее все звали Бэби-киска, теперь «киска» трансформировалась в «сиську», что служило предметом многочисленных шуток в ее окружении.

– Привет, Фу, – наконец сказал я.

Ответа не последовало, меня приветствовало молчание, и я прошел к стойке бара.