— Так вот, — продолжал Эд, — я доказал его вину. А теперь, что с ним делать, зависит от суда. Я не очень забочусь о том, что с ним будет. Что бы ни определил суд, я буду согласен. Даже если это окажется максимальным наказанием, которое предусмотрено законом.

Меня снова дернули за рукав. Лупоглазый прошипел:

— Что это значит и что такое он доказал? Он не представил ни одного доказательства!

Я с грустным видом покачал головой:

— Это решает судья.

Эд обратился к судье, как бы подводя итог своей последней реплике:

— Ваша честь, я почтительно предлагаю одновременно вынести приговор по двум делам об убийстве. И как можно скорее.

Судья Блейн спросил:

— Если я правильно понял представителя обвинения, вы требуете двойного смертельного приговора?

— Именно так, ваша честь.

— Что ж, это разумно, — сказал Блейн, поднимая молоток.

— Что это за чертовщина… — начал Лупоглазый.

Банг!

— Оскорбление суда! Сто долларов.

Я посмотрел на Лупоглазого и покачал головой. И тут произошло невероятное. Фарс, если только пленник и на самом деле принимал все происходившее до него, вдруг перестал быть фарсом. Фарс, мошенничество, ложное обвинение, всеобщее помешательство — теперь уже все равно, Лупоглазый всему поверил. Его охватил панический страх.

Представьте себе. Вам приходилось когда-нибудь случайно проводить ночь в тюрьме? Если приходилось, то, может быть, в тот момент к вам приходили такие же мысли, как; и к нарушителям закона, которых затолкали в каталажку на ночь. Как только дверь с лязгом захлопывалась, вы сердились на что-то, а может быть, это только развлекало вас. Но что было совершенно неизбежно — это ощущение вашей полной беспомощности. Вы не можете прорваться сквозь эти стены. Они полностью владеют вами, и вы совершенно ничего не можете с этим поделать. Они могут сделать с вами все, что хотят. Могут и отпустить — о'кей, вы не виновны и свободны.

Нечто подобное происходило в черепной коробке охваченного ужасом Лупоглазого. Может быть, все происходившее было неправдой, сумасшествием, невозможным делом, но это было на самом деле. Они его прихватили. Если он не получит адвоката — кроме меня, — не сможет позвонить, сообщить Алю, сделать хоть что-то, то с ним сделают все, что захотят.

Бандит снова дернул меня за рукав. Его обычно красное лицо приобрело нездоровый, мучнисто-белый оттенок.

— Скотт, — сказал он громким хриплым шепотом и облизал губы, — я думаю, что мне все-таки лучше признаться в менее серьезном преступлении. Да, думаю, что так и сделаю.

Я посмотрел на Эда Хауэлла, который стоял достаточно близко для того, чтобы слышать слова Лупоглазого, и подмигнул ему. А потом сказал Лупоглазому:

— Боюсь, что уже слишком поздно.

Он шумно вздохнул, звук был такой, будто из водопроводного крана выпустили воздух.

— Но… но… вы же мой адвокат. Вы должны что-то сделать…

Я осторожно сообщил:

— Лупоглазый, я не сказал тебе еще кое-что. Я друг окружного прокурора. И хочу, чтобы он выиграл это дело.

Лупоглазый выпучил глаза. Он посмотрел на Эда Хауэлла:

— Он?

Я кивнул.

Наступило молчание, потом он тупо начал твердить:

— Почему, ты, белоголовый сукин сын, ты, здоровый…

— Это обойдется тебе в лишний десяток лет, — предупредил я.

— …белоголовый сукин сын. Ты, здоровый…

— Ваша честь, — сказал Эд, подавляя улыбку, — у обвинения больше ничего нет.

— О'кей, — изрек судья. — Прежде чем суд вынесет приговор обвиняемому, не изволит ли представитель защиты ответить на те обвинения, которые выставила нападающая сторона?

Я встал.

— Ваша честь, — обратился я. — Леди и джентльмены. Римляне. Соотечественники.

Эд хлопнул себя по бедру. Его губы беззвучно произнесли слово «переигрываешь».

Я бросил на него сердитый взгляд и начал свою речь:

— Мы собрались здесь, чтобы покончить с Лупоглазым, а не затем, чтобы расхваливать его. Как адвокат этого отъявленного бандита, я должен заявить, что улики против моего подзащитного являются такими…

Я сделал паузу и посмотрел на своего клиента. В нем зарождалась надежда. Зарождалась и снова умирала.

— Такими тяжелыми, что я просто не смог подготовить надлежащую защиту. На самом деле мне не удалось вообще выработать тактику защиты. Поэтому я предпочел бы снять с себя эту обязанность.

И замолчал.

Я сознавал, что этот тип не сможет понять меня, если я вообще откажусь хоть как-то помочь ему.

— Ну ладно, — сказал я. — Согласны вы на то, чтобы отложить дело? Вы согласны, верно? Ну, скажем, на год или что-нибудь в этом роде. Так долго, потому что…

Банг! Снова грохнул молоток.

— Нет! Отсрочка отвергается!

— Тогда, — продолжал я, — не нужно. От имени моего клиента мы признаем вину и отдаемся на милость…

— Нет! Не на милость… — не сдержался Лупоглазый.

Банг! Еще один удар.

— Двести долларов.

— Нет! Вы…

— Пятьсот долларов.

Вот теперь я был уверен, что он окончательно дозрел. Я наклонился к его уху.

— Лупоглазый, дело плохо, — прошептал я.

— Плохо…

Бандит был в состоянии какого-то транса и очень медленно возвращался к действительности.

— Это ужасно.

— Тебе могут вынести сразу два смертных приговора, ты понимаешь?

— Ну да. А что это означает?

— Означает, что ты будешь казнен дважды, чтобы можно было окончательно убедиться, что ты мертв. Сначала в газовой камере, а потом на электрическом стуле. Вот что означает «последовательно». И ты готов.

— Я понял. Это значит, что они хотят убить меня.

— Ну вот. Наконец-то понял.

— Я сознаюсь. И отдам себя на волю суда, — решительно сказал он.

— Это твой единственный шанс, Лупоглазый, — одобрил я. — Если ты займешь место свидетеля и выложишь все начистоту…

— Я все расскажу, — повторил он.

— Выкладывай все, что знаешь про Пайка, Уэверли, Наташу Антуанетт, про все…

Лупоглазый кивнул:

— О'кей, посмотрю, что смогу сделать.

Я снова встал:

— Ваша честь, могу я подойти к вам?

— Не вижу, почему нет.

Я подошел к судье, на ходу заглядывая в бумажник. Там осталась одна-единственная стодолларовая бумажка, я достал ее и передал ему.

— Прекрасная работа, — шепнул я. — То, что надо.

Он расцвел.

— Я собираюсь вытащить этого негодяя на место для дачи показаний, — сообщил я. — Поэтому не приговаривайте его к казни, пока я не подам знак. Но если он станет хитрить, неплохо было бы его немного попугать.

Блейн кивнул:

— Я был хорош, да?

— Очень хорош. Так и продолжайте, — одобрил его действия я.

Я вернулся к Лупоглазому:

— Ты можешь дать показания. Но только говори всю правду. Может, это поможет тебе, а может быть, и нет. От тебя зависит.

Он сделал глотательное движение.

— А что вы там делали? Я видел, вы ему что-то передали, — с подозрением спросил он.

— Это был стодолларовый банкнот. Я подкупил судью.

— Подумать только… — У него зародилась надежда и тут же исчезла. — За сотенную бумажку?

— Это чтобы дать тебе возможность выступить с показаниями. Иди туда и выкладывай все. О'кей? Занимай место свидетеля, а я устрою тебе перекрестный допрос.

Он кивнул и встал.

Я сказал ему:

— Но только без шуточек, Лупоглазый. Если уж начал, то говори правду, чистую правду и ничего, кроме правды.

— Ну да, о'кей.

Но чтобы быть совсем уверенным, я добавил:

— Но ты должен заложить Аля Джанта.

Он взглянул на меня:

— Я все про него выложу.

И он направился к месту для свидетеля.

— Лупоглазый, — сказал я, — ты клянешься говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?

— Я постараюсь.

Он уселся на скамью для свидетелей, а я встал рядом с ним. Позади и справа от него находился судья Блейн, а слева от меня — зрители.

— Приступим, — начал я. — Где вы были вечером двое суток назад, прямо после девяти часов? Вы были за рулем черного седана «империал» и подъехали к дому Финли Пайка?