Гордон Уэверли снова положил руки на стол, соединил пальцы вместе и в упор посмотрел на меня.

— Да, я слышал имя Аль Джант. Но никогда не встречал этого человека и никогда ничем не был связан с ним, так же как и сейчас. Если вы говорите, что кто-то из его преступных помощников был у мистера Пайка в ту ночь, то я принимаю к сведению ваше заявление. Но это принятие не основывается на моих знаниях. Я ничего не знаю об этой личности, кем бы он ни был. Как ничего не знаю и о стрельбе, которая была ночью у дома мистера Пайка. Я даже не знал, пока вы мне не сказали, что там был кто-то застрелен. А теперь снова и в последний раз я заявляю вам, что не убивал мистера Пайка.

Такое двоякое представление о его личности могло бы совершенно разрушить любое расследование. Поэтому я должен был выбирать одно из двух: сказать Уэверли «до свидания» или идти вперед, полагая, что он так же честен, как длинен день в самой середине лета. Кроме того, принимая решение, всегда приходится учитывать, что многие подробности пока неизвестны. И я попытался собраться с мыслями.

— О'кей, — сказал я. — Мы в деле. Теперь разберемся по порядку. Первое. Если деньги Джанта вложены в ваш журнал через мисс Уиллоу, я в этом разберусь. Второе. Эти громилы Аля Джанта наверняка прошлой ночью направлялись к дому Пайка — один из них вернулся. Поэтому если нет связи между вами и Джантом, то с большой вероятностью есть какая-то связь между ним и Пайком или тем человеком, который вышиб Пайку мозги. Третье. Если Наташа говорила, что нет свидетелей их наезда и бегства, то я ей верю. А это значит, что кто-то, может быть и Пайк, открыл настоящее золотое дно и действовал прямо у вас под самым носом. Если он шантажировал и других авторов писем, то думаю, что смогу раздобыть хотя бы одно из таких писем. Хотя пока не представляю, каким образом. Попытаюсь проследить его путь до автора и таким образом найти хотя бы еще одну жертву…

Я замолчал. Странно, как подобные рассуждения могут действовать на человека. В этот момент я был совершенно убежден, что Уэверли не убивал Пайка. Вы понимаете? Просто какая-то магия. Никто, просто никто не мог бы этого доказать. И я продолжал:

— Хорошо, что убийца Пайка вынужден был в возбужденном состоянии спешно покинуть дом. Четвертое. Расскажите мне, как работал отдел Аманды, и покажите полученные письма и дела. Дайте мне Наташино описание того, кто к ней приходил, а также все детали той аварии, о которой она вам рассказала. И наконец, примите мои извинения за мою склонность к мелким деталям, и я попытаюсь во всем разобраться.

Мой клиент улыбнулся. На этот раз не сдержанной, как прежде, а настоящей, хорошей улыбкой.

— Мы, — сказал он, — в деле.

Покинув Уэверли, я поехал обратно, к себе в отель «Спартан». В спальне я нашел пальто, в котором был в тот вечер. В его кармане обнаружил смятый и сырой клочок бумаги, который я туда засунул.

Этот текст не был отрывком из «Правдивых признаний о страданиях». Но это были действительно страдания: письмо на одной странице, написанное Аманде Дюбонне одним из тех несчастных, о которых говорил Уэверли. По крайней мере, я так предполагал, потому что ни в самой бумаге, ни в строчках не было ничего, что говорило бы об этом. Но может быть, что-то можно было прочесть между строк…

Я внимательно прочитал письмо, но так и не отыскал ничего, что могло бы привести меня к автору. Ни малейшего проблеска. По крайней мере, я ничего не нашел. Я перечитал его три или четыре раза, а потом забыл о нем. На некоторое время.

Потом вернулся к своему списку и начал по порядку звонить, думать, говорить. Мне надо было разобраться с троими людьми — Наташей Антуанетт, Мадлен Уиллоу и Джереми Слэйдом.

Плюс описание и вопрос: «Кто он?» Это был гангстер, принимающий участие в шантаже, рэкетир-сборщик. Описание ограничивалось только тем, что мог передать мне Уэверли со слов рыдавшей Наташи: крупный мужчина, не очень опрятный, лысоватый спереди и с длинными волосами, спадавшими на плечи, может быть темными, может быть седоватыми. По какой-то причине она особенно отметила его ноги. Уэверли пытался передать ее красочное описание этих необычных конечностей: «Они были самые большие из тех, которые я когда-либо видела, не считая гиппопотама. Боже, это были те еще ноги!»

Немного, но, может быть, и хватит. Итак: большой и нескладный, наполовину лысый, с несоразмерно большими ногами. Он посетил Наташу в восемь вечера, а перед девятью она была уже у Уэверли.

Покончив с размышлениями, я связался с полицией. Никакой помощи и никаких продвижений. Я узнал, какой сорт сигарет курил убийца Наташи. Он и несколько миллионов других людей.

Я поговорил с Мадлен Уиллоу. Сейчас она выглядела точно сама смерть. Эдак лет на сто шестьдесят, и плюс в каждом килограмме ее веса было две трети жира. Вот так она выглядела. А когда-то эта женщина, бывшая актриса, была хороша безо всякого преувеличения. Она дебютировала более тридцати лет назад в фильмах второго разряда, где целовала героя в шею, а потом била его. Танцевала на нью-йоркских балах на пуантах. Сейчас в это трудно было поверить. Она танцевала на пуантах.

— Аль Джант? Кто? Конечно, я его не знаю, кто бы он… Кто? Альдо Джианетти? — возмущенно восклицала она. — С вами что-нибудь не в порядке, молодой человек. Конечно, это были мои деньги. Я сделала тысячи, миллионы, когда была звездой. Я — что? Конечно, это были мои деньги. Я же говорю вам, я никогда не слышала об… Я пожалуюсь на вас властям, молодой человек. Я доложу о вас.

Я сказал ей, черт возьми, я ведь только спрашиваю, и оставил ее, узнав именно то, что ожидал, — ничего. Но еще оставалось много разных других путей.

Всю вторую половину дня я размышлял о голубоглазой Шерри Дэйн. Я дважды звонил и говорил с ней, частично для того, чтобы спросить, не вспомнила ли она еще чего-нибудь о киллере. А еще и для того, чтобы предупредить ее побольше быть дома и по возможности никуда не ходить, потому что и ее могут застрелить. Чем больше я узнавал об этом деле или строил догадок, тем больше я тревожился об этой актрисе.

А может быть, мне надо было больше беспокоиться о себе самом.

Это случилось, когда я меньше всего ожидал.

В тот день к вечеру за мной вполне могли следить. Только время от времени, я могу сказать это без всякого хвастовства. Заметить хвост и избавиться от него — для меня самое привычное дело. Это просто эпизод из жизни детектива, часть его работы, так же как для бухгалтера правильно вести его книги. И тем не менее они могли без особых трудностей определить линию моего поведения, куда я пойду дальше или что буду делать в течение ближайшего часа или двух.

Было около пяти часов дня, и я в течение двух последних часов объезжал членов съемочной группы Слэйда — как исполнителей, так и техников. Я надеялся, что кто-то из них — находясь один на один со мной и без опасения, что кто-то услышит его сообщение, — что-то добавит к моей разрозненной информации. Но никто из них ничего не мог дополнить. Любой, понимающий, что я делаю, мог в конце концов вполне логично допустить, что я обращусь и к другим членам съемочной группы, и определенно — к руководителям, и проявлял осторожность в разговоре со мной.

Вот так. Потом я убедился в этом. Но чтобы остаться в живых, вы должны предвидеть такие вещи заранее. Поэтому кто может быть уверен, что он останется живым?

И в течение двадцати секунд я в этом совсем не был уверен.

Я остановил машину у кромки тротуара на Палм-Драйв, около двухэтажного дома Вивиан Вирджин в Беверли-Хиллз. Я вышел из машины, думая о том, что Вивиан — истинная женщина, а мне нравились многие женщины, и я надеялся, что если она дома и даже не поможет мне в моем деле, то…

И это все, о чем я успел подумать.

Сначала я услышал свист пули у моей головы, а уж потом — треск выстрела. Забавно, какие мысли проносятся в голове в подобные минуты. Я думал: стреляли не из винтовки, по крайней мере не из той самой винтовки, потому что я слышал выстрел. И еще целых восемнадцать разных мыслей промелькнули в моей голове. Но я не стал задерживаться ни на одной, потому что я уже распростерся в воздухе, сделав такой прыжок, который оказал бы честь крупной газели, и заскользил по газону Вирджин, роя подбородком землю, словно крот. Но это продолжалось недолго.