— А что, Слэйд сильно пострадал, когда ему пришлось приостановить съемки?

— Да, он остался без денег, вы же знаете, — затараторила она. — Потом он гнал, чтобы войти в график, и добился этого день или два назад. Теперь он восстановил доверие к себе, как я думаю. Мне кажется, банк отвалил ему кругленькую сумму.

— А что за банк? — насторожился я.

— Не знаю. А какая разница? Просто банк. Самое главное, что все в порядке. Но я ужасно переживала это.

— Да. Если бы он обанкротился, то больше не было бы «Липкой Мрази», — заметил я.

Что, подумал я — но не сказал вслух, — было бы сильнейшим ударом по юношеской преступности с тех пор, как люди вылезли из шалашей.

Мы поговорили еще минуту или две, а потом я сказал, что мне пора.

— О, не уходите, — попросила Вивиан. — Не сейчас. Так забавно с вами разговаривать.

Она снова посмотрела через мое плечо. И это уже всерьез заинтриговало меня.

Чем дольше вы выспрашиваете людей с определенной целью и стараетесь отделить правду от лжи, тем больше внимания вы обращаете на мелкие детали и всякие там намеки. Их нелегко увидеть, но если вы их обнаружили, то это чистое золото.

Так, при игре в покер вшестером я замечал, что игрок, который собирается блефовать, перед тем как объявить ставку, обязательно откашливается. Эти самые «кхе-кхе» часто мне помогали.

Или вот. Жена одного человека, которого я должен был разыскать, несомненно честная, но очень нервная женщина, каждый раз перед тем, как соврать, хихикала. Я просто фиксировал это хихиканье и отыскал муженька.

Такие счастливые находки довольно редки. Но в данном случае я чувствовал, что нашел самородок, — что-то было в этих случайных взглядах Вивиан, которые она бросала через мое плечо.

Поэтому я болтал что-то две или три минуты, а потом, не меняя тона, резко изменил тему разговора.

Она, чуть улыбаясь, расслабленная, смотрела на меня сквозь опущенные ресницы полусонным взглядом, когда я, словно невзначай, спросил:

— Этот здоровенный полулысый тип, который, как я уже говорил, сильно расстроил Нат… Почему вы сказали мне, что никогда не слышали о нем?

— Что вы имеете в виду? Я не понимаю…

Это было просто прекрасно. Она оставалась совершенно расслабленной, по крайней мере с виду. Она даже не моргнула, ее глаза оставались такими же сонными — но они больше не смотрели мне в лицо. Ее взгляд на этот раз даже не задержался на моем плече, а отклонился куда-то в сторону, на растение в горшке или еще на что-то.

Я настойчиво продолжал:

— Может быть, это не мое дело, но я все равно докопаюсь до правды, если не услышу ее от вас. Я уверен, что вы знаете этого парня, Вивиан. Мрачный тип, которому давно пора было постричься. Верзила, которого я застрелил сегодня днем практически у ваших дверей, человек с большими ногами…

И тут что-то произошло.

Что-то неприятное, выходящее за пределы правил. Она уже смотрела не на стену, а прямо на меня. Широко раскрытыми глазами.

И заговорила отрывисто, короткими бессвязными фразами:

— Застрелили? Застрелили его — он мертв? Мертв? Вы застрелили его? Вы были тот… О, слава богу!

Я сидел неподвижно, словно предмет мебели. Не считая моей челюсти, которая отвисла.

Вивиан выпрямилась и задышала быстро и глубоко. Ее грудь, поднимаясь и опускаясь, ходила ходуном под прозрачной розовой тканью. Это был феномен, которому я в другое время отдал бы должное.

Но в этот раз я внимательно смотрел на ее лицо, она вся подалась вперед, крепко сжала руки и повторяла снова и снова: «О, слава богу!»

Наступило молчание. Я слышал ее дыхание. Большая крепкая грудь поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, но все медленнее и медленнее. А я подтянул свою челюсть.

А потом она тихо и просто сказала:

— Он шантажировал меня. Он что, и вправду мертв?

— В этом нет никаких сомнений. — Я закурил сигарету. — Шантажировал вас?

Она кивнула.

— Как долго?

— Шесть месяцев. Это началось почти шесть месяцев назад. Я никому не говорила, я не могла… Боже, какое облегчение!

Я подумал, что если молодую женщину шантажируют, да еще по реальному поводу, то ей прямой путь к психиатру. Но для меня здесь было много других интригующих вещей, чтобы думать еще и об этой.

Я спросил:

— А как он вас подцепил? Что он знал о вас — или это не мое дело?

— Да, это не ваше дело, — ответила Вивиан, улыбаясь, чтобы смягчить свои слова. — Это… о… я никого не убивала и ничего не крала. Не участвовала ни в каком преступлении. Просто я не хочу, чтобы о некоторых вещах знали люди.

Она помолчала, бессознательно подняла руку и длинными пальцами с ярко-красными ногтями потрогала и нежно помяла левую грудь. Она не подпирала ее, потому что грудь не нуждалась в этом. А вот я сразу потерял нить разговора.

Но слова Вивиан вернули меня снова к делу. Точнее, к тому большеногому шантажисту. Она объяснила, откуда он взялся.

— Если он мертв, — ну, вы же не станете меня шантажировать. — Женщина снова улыбнулась. — Так случилось. Как-то вечером был прием на Кресент-Драйв. Нас там было четырнадцать. Он был довольно буйным. Кто-то сказал, что единственно, что плохо в лагерях нудистов, — это то, что их портит сама природа.

— Природа? — не понял я.

— Лагеря на природе — это москиты, загар и прочее, — пояснила она. — Всегда наступишь на что-то колючее в траве. И холодно, как на Аляске в некоторые ночи. Так вот, мы решили организовать нудистский клуб в помещении.

— Вас было четырнадцать? — повторил я.

— Четырнадцать. И все четырнадцать — пьяные. Можете себе представить?

— Ну да. Только нужно было следить за тем, сколько пьете.

— Это было с год назад — некоторых людей, которые там были, вы знаете. Но я не стану называть их имена. Мы пришли в тот лагерь на два или три месяца и потом автоматически разбились на отдельные группы.

«Пришли в лагерь», — сказала она. Каждый раз, когда я думаю о бойскаутах или других веселых ребятах, я вспоминаю слова «пойти в лагерь». А сейчас слова Вивиан вились вокруг меня, словно сойки.

— Но, черт возьми, — проговорил я. — Все вы там были нагие, все четырнадцать, целая стая. Ну и что, какое до этого дело шантажисту? Может быть, вас ввели в заблуждение, вас покинули или вы плохо себя вели. Но вас не за что посылать в Фолсом на двадцать лет…

— Конечно не за что. Но если это стало бы широко известно, имена и все такое, были бы неприятности, это точно. И вот этот человек узнал про меня. — Она покачала головой. — Он решил на мне заработать. Но я хотела узнать, кто ему сказал об этом лагере. — Вивиан глубоко вдохнула, будто хотела немного успокоиться, и сказала: — Но как бы то ни было, он предъявил мне эти требования. Я говорю вам, чтобы помочь все это понять.

— Я начинаю кое-что понимать, — заверил я. — Этот человек знал о вас довольно много.

— Да, довольно много.

И я наконец задал вопрос, который давно крутился у меня на языке. Хотя я полагал, что знаю ответ на него.

— Вивиан, вам приходилось когда-нибудь писать письмо Аманде Дюбонне? В журнал «Инсайд»? В рубрику «Строчки для страждущих»?

Она рассмеялась, явно удивленная:

— Вы не можете быть серьезным. Зачем мне надо делать такое?

«Опять неправда», — подумал я. И тут же подумал другое: «Какого черта! А если она и впрямь не писала, что тогда?»

А женщина поинтересовалась:

— Почему вы все-таки спрашиваете меня об этом, Шелл?

— Да так… есть одна мысль.

— Довольно глупая мысль. — Она притворилась обиженной. — Вы на самом деле думаете, что я одна из тех идиоток?

— Не все люди, которые пишут Аманде Дюбонне, идиоты, Вивиан. Многие из них — довольно разумные люди, но, может быть, чем-то смущены. Или одиноки, напуганы, кто знает? Для некоторых письмо к Аманде может быть средством облегчения, более действенным, чем любое другое.

На ее лице появилось какое-то странное выражение.