У носа явилась рука с чашей. А могла быть с ножом. Моррон подкрался так тихо, что легко мог перерезать горло. Воин взял чашу, принюхался, взболтнул. На кровь не похоже.

Вождь жестом приказала отпить. Улнар хлебнул. Напиток походил на перезрелое вино, и после нескольких глотков по лицу прокатился жар. Неплохо. Воин облизнул губы и перевернул чашу, демонстрируя, что осушил до дна. Вождь одобрительно оскалилась. Она смотрела на Улнара и, казалось, чего–то ждала.

Полог шатра откинулся. Чья–то тень упала на воина, но он не шелохнулся. Человек подошел сзади. Улнар ощутил взгляд, направленный в затылок. Ледяной ненавидящий взгляд.

Вождь что–то сказала. Вошедший обошел Улнара и встал возле женщины. Это был старик, сморщенный, худой и без руки, отсеченной у локтя.

— Ты… говорить с Харабун–оши, — сказал он на ломаном языке арнов.

Переводчик, понял Улнар. Без руки. Скорее всего, потерял в приграничье, в бою. Там и языку научился.

— Ты — гонец Ош–Рагн?

Главный вопрос. Улнар выпятил грудь, придавая лицу выражение силы и значимости:

— Я слуга властительницы Ош–Рагн, я ее посланник в Гунорбохор.

Старик перевел. Морронка кивнула, пристально разглядывая воина.

— В Гунорбохор? Мы ждем гонца от Ош–Рагн, но разве это не ты?

— Я иду в Гунорбохор, — твердо повторил он.

Она что–то сказала.

— В Гунорбохор нет пути, — перевел старик. — Разве ты не знаешь?

— Как: нет?

Внутри разливался холод. Непросто убить чернолицую, да еще и голыми руками, но иного выхода…

— Великая всем запретила ходить туда. Там живет только ее клан — харкены. Они убьют любого, тем более светлокожего.

Проверка?

— Она послала меня, и я пойду туда. Я служу ей, как многие из моего народа.

Взгляд старика полыхнул такой ненавистью, что воин подумал: не переведет ли он так, что вождь прикажет казнить белокожего?

— Мне сказали: ты защитил двух женщин моего клана и убил гротха. Это правда?

— Правда.

— Ты великий боец, если смог убить и его и зверя в одиночку.

Кто такие гротхи — вертелся вопрос, но воин не смел спрашивать. Он уже понял, что так морроны называли чужеземцев–наездников, вот узнать бы, что это за народ… Но любое неосторожное слово или вопрос выдадут его.

Молчала и женщина–вождь. Наконец, Харабун–оши заговорила, сопровождая речь гримасами и взмахами рук. Старик переводил, жестикулируя и гримасничая не меньше:

— Пути в Гунорбохор нет. Там были гротхи. Они не оставили никого в живых. Они идут на восток. Возвращайся. Они убьют тебя.

На него смотрели. И ждали.

— Нет. Я должен идти туда. Такова воля Ош–Рагн, — медленно выговорил он.

Женщина оскалила зубы. Засмеялась, потом что–то сказала.

— Ты хороший воин, — выплевывая слова в лицо Улнара, перевел старик. — Постарайся убить больше гротхов, прежде чем они убьют тебя.

Улнар кивнул. Пора убираться отсюда. Он встал:

— Верни мне зелье Ош–Рагн.

Чернолицая подошла. Коснулась его груди:

— Говорят, зелье делает вас неистовыми не только в бою, но и в любви! — ее рука скользнула по животу, спускаясь все ниже. — Хочу узнать это.

Улнар не дрогнул. В устах старика ее слова были еще отвратительней.

— Я принадлежу Ош–Рагн. Ты трогаешь ее собственность.

Харабун–оши отдернула руку, ее лицо застыло.

— Иди, — он понял это без перевода.

Он вышел из шатра. Было совершенно темно. Лагерь морронов освещали костры и, несмотря на ночь, повсюду было движение. Похоже, они тоже уходят, подумал воин, глядя, как мужчины заталкивают в повозки нехитрый скарб.

Ему вернули оружие и флакон. Что ж, еще поживем. Он направился прочь из лагеря. Несколько морронов сопровождали его, видимо, по приказу Харабун–оши, но едва Улнар вышел за границы шатров, охрана исчезла. Воин сориентировался по звездам и направился на запад.

Отойдя от лагеря на меру, он почувствовал, что идет не один. Возможно, за ним послали соглядатая. Пускай.

Улнар остановился и присел на камень, вслушиваясь в ночь. Позади зашуршала трава, воин услышал чей–то сдавленный выдох и упал, заваливаясь набок. Пронесясь над камнем, дротик вонзился в песок, трепеща от злобы…

Улнар встал. Фигура однорукого возникла из тьмы, занесенное копье целило в грудь воина.

— Ты…

Резкий взмах клинка парировал удар. Однорукий не мог ловко орудовать копьем, и Улнар выбил древко из рук старика.

— Кто тебя послал?

Переводчик заорал и бросился на него, пытаясь достать до горла оставшейся рукой. Улнар легко сшиб калеку наземь. Жуткая ненависть выплескивалась в потоке смешанных морронских и арнских слов. Тут перевод не требовался.

Старик мстил — это ясно. За свою руку, за друзей, быть может. Мстил, несмотря на то, что Харабун–оши отпустила арна. Отвести его в лагерь — и переводчика ждет скорая смерть.

Двумя ударами меча Улнар перерубил копье и дротик и пошел прочь, слыша, как проклинает его и плачет старый калека.

Темнело быстро. Лес погружался в обманчивую ночную неподвижность и тишину, изредка прерываемую то криком птиц, то шелестом травы под лапами ночных тварей. Воины улеглись спать, и каждый держал оружие под рукой. Не спали лишь двое: Далмира и Шенн.

Шенн напросился в дозор — хотел быть наравне со всеми. Хаггар так не считал, ссылаясь на приказ одана всеми силами беречь фагира. Но здесь десятник сдался, успокоенный, что разведка не нашла и следа чернолицых.

Фагир отправился на север, Далмира охраняла лагерь с юга. Хаггар объяснил и показал, где находиться и что делать в случае опасности.

— Никаких схваток! — предупредил он. — Даже если на вас нападет моррон ростом с локоть или бешеный грызун! Отступать в лагерь и поднять меня! Все ясно? И не спать!

Шенн бродил по роще, слушая собственные шаги, но слышал лишь биение сердца. Не разучился, довольно отметил он, жив еще охотник Шенн! Память вернулась на много лун назад, в лес, в котором он родился, и который покинул, спасаясь от соплеменников. Тогда он бежал, спасая свою жизнь и жизнь Далмиры, теперь ему казалось: сами боги вели его. Вели к его предназначению…

Краем глаза почувствовав движение, Шенн повернулся. Один из воинов встал и, оглядевшись, направился из лагеря. Куда это он — справить нужду можно за ближайшими кустами? Но воин уходил все дальше…

Шенн огляделся: вокруг было тихо, и быстро побежал следом. Густая трава глушила шаги, да и сам Шенн не забыл, что когда–то был охотником. Он быстро догонял воина, оставаясь невидим и неслышен. Куда же тот идет?

— Далмира!

Девушка обернулась. За спиной стоял Эвран. Гурданец подошел совершенно неслышно, а она и не смотрела в сторону лагеря.

— Нам надо поговорить, — сказал он. Свет луны падал на воина, блестя на плохо закрашенных пластинах брони. Оружия при нем не было.

Далмира поднялась, не выпуская из рук копья. Раскроив тишину, над головами закричала ночная птица.

— Чего ты хочешь?

— То, чего хочу, я вряд ли получу, — усмехнулся наемник.

— Ты груб, Эвран.

— Я знаю. Я не умею говорить с женщинами. Сразу тащу их в постель.

— Со мной так не выйдет.

— Знаю, — неожиданно мягко ответил гурданец. — Просто ты здесь единственная женщина. И очень красивая. И не такая, каких я знал прежде. Быть может, ты последняя женщина, которую я вижу… Если держишь обиду, прости меня.

— За что мне прощать тебя, Эвран?

— Сама знаешь, — отводя глаза, пробурчал гурданец.

— Я ничего не помню, — улыбнулась Далмира. — Но как ты спас меня от тех тварей — не забуду.

— Я видел твою… Хм… спину. На ней шрамы, а на плече клеймо. Откуда это, Далмира?

— Об этом я не хочу говорить, — отрезала она.

— Ясно. Я не любопытен. Только вот что. Хочешь совет?

— Говори.

— Ты гордая. Это плохо. Женщина не должна быть гордой и не должна воевать.