– И ты, малышка Шахразада, дочь визиря, хочешь превратить жестокого и сурового принца Шахрияра в другого человека?! Превратить одними своими сказками?!
– Да, подружка, ибо чувствую, что, пусть ненадолго, но он окунается в другой мир. Становится другим человеком…
– Но он же вновь возвращается сюда, в эти стены, которые слышали и вой коварной ведьмы, и приказы о казнях!
– Пусть так. Но возвращается тогда, когда Зло уже не имеет той сокрушительной силы.
– А если принцу наскучат твои сказки?
– Тогда он меня казнит, как казнил других.
Что-то в голосе Шахразады насторожило Герсими.
– Сестричка, уж не влюбилась ли ты в это чудовище?
– Нет, – нежная улыбка тронула губы Шахразады. – Я не влюбилась в него, но могу сделать так, чтобы он влюбился в меня. Кажется, могу…
– О Аллах, но для этого тебе, боюсь, потребуется бесконечно много времени и сил.
– А в этом и состоит моя вторая просьба к тебе: сестричка, Герсими-валькирия, подари мне часть твоей силы, сделай меня неустрашимой, как самого отчаянного берсерка!
Почтенная ученица широко улыбнулась мудрой своей наставнице.
– Я подарю тебе все силы, какими может обладать самый отчаянный воин, самый закаленный боец, не только не знающий страха, но даже презирающий его. Если это поможет, я отдам тебе свою жизнь…
– О нет, добрая моя подружка, мне не нужна твоя жизнь, ибо всякая жизнь драгоценна и неповторима. Мне нужны лишь силы, и, клянусь, я подарю принцу Шахрияру бесконечное число жизней, покажу ему бесконечность ликов любви!
«Доченька, – услышала Герсими голос своей матери. – А ведь твоя наставница и в самом деле придумала, как уничтожить проклятие. Она превратит принца в тысячи других людей, раскроет ему миры тысячи чувств. Подарит ему судьбы тех, над кем не властна глупая болтовня бессильной ведьмы, которую мы восприняли столь серьезно. Хотя, думаю, для этого твоей подруге понадобится не один и не два вечера. Боюсь, даже дюжина дюжин летних ночей ее не спасет…»
Герсими вздохнула – ее матушка была опять занудно права.
– Ну что ж, моя любимая сестричка-воин. Давай собираться. До заката не так много времени, а я еще и не начала готовить тебя.
Герсими захлопотала над платьем подруги. А та вновь погрузилась в размышления, ибо судьба Куакуцина этим вечером могла решить и ее, Шахразады, судьбу.
Свиток двадцать первый
Шаги по полутемному коридору уже не так пугали Шахразаду. Да и курительная комната сегодня показалась ей не такой темной, не такой унылой. Быть может, потому, что путь девушки освещали вчерашние воспоминания, а быть может, потому, что светильники горели ярче.
Нашлось и еще одно отличие от вчерашнего страшного вечера: принц не испугал ее, бесшумно появившись из потайной двери. Более того, Шахрияр уже ждал девушку. И глаза его горели в ожидании новой истории, как горят глаза мальчишки, который знает, что ему сегодня дадут подержать настоящее боевое оружие.
– Приветствую тебя, моя прекрасная гостья! – В голосе принца звучала радость, которую с удовольствием уловила Шахразада.
– Да будет с тобой всегда благодать покровителя всех правоверных, принц Шахрияр!
Но ее строптивый характер не позволил ей склониться перед принцем ниже, чем она проделала это вчера, ибо вчера она шла на казнь, которая, казалось, просто перенесена… Быть может, перенесена на сегодня.
– Каким был твой день, прекрасная моя гостья? – И снова голос принца коснулся самых глубин сердца Шахразады, ибо был полон истинной заботы и, как показалось девушке, еще каких-то, быть может, куда более глубоких чувств.
– Благодарю тебя, повелитель. Я отдохнула и могу предстать перед тобой как должно…
Шахрияр улыбнулся широко и чуть лукаво.
– А мне ты показалась самой прекрасной сегодня утром, на рассвете…
«О нет, коварный принц, тебе меня не обмануть. Я знаю, что буду наказана, едва лишь позволю себе стать неинтересной, привычной, едва лишь стану вести себя подобно другим девушкам».
– Ты был прекрасен, мой повелитель, – с видимой покорностью проговорила Шахразада. – Особенно твой храп…
Шахрияр в голос рассмеялся.
«О да, хитрец, от меня ты не услышишь медоточивых заверений, не услышишь льстивых слов… Я не твои наложницы. Я – Шахразада!»
Тем временем принц опустился на подушки. А Шахразада, как и вчера, вновь устроилась на древнем троне фараонов, подобрав под себя ноги. Вчерашний вечер повторялся, однако сейчас черный лаковый столик украшал огромный поднос с фруктами, а в высоком прозрачном кувшине играл тысячами янтарных искр королевский шербет – драгоценный напиток, над которым, как рассказывали на всё знающем базаре, колдовала обычно целая дюжина поваров.
Принц налил шербет в две чаши и пригубил из одной.
– Итак, моя удивительная гостья, пришло время обещанного рассказа о неустрашимом воине.
Шахразада сделала пару глотков, подумав, что зря над этим шербетом суетилась целая дюжина бездельников, и отставила пиалу.
– Слушай же, принц Шахрияр.
Горы, поросшие густым лесом, утопали в зное. Раскаленный добела огненный шар солнца висел, казалось, над самой пирамидой. Обычно угрожающе длинная зубчатая тень сейчас была столь мала, что не покрывала даже каменную площадку перед ней.
– Полдень, – прошептал жрец, – всего лишь полдень.
Его ученик, тот, кому предстояло сегодня ступить на каменные плиты этой заповедной площадки, промолчал. Он готовился к сражению так, как ни к чему и никогда не готовился. Ибо не только его судьба зависела от исхода этой кровавой игры. От нее зависела и судьба многих, кто жил в округе. Ни одно из соревнований никогда не назначалось просто так, для развлечения глупой публики, охочей до кровавых зрелищ.
Да и мячи, тяжелые мячи из застывшего сока каучуковых деревьев, никогда не отливались просто так, как не открывался без лишней надобности и каменный сундук, в котором они хранились.
Лишь в те дни, когда решалась судьба правителя, города или всего народа, звучал над утренними притихшими горами натужный звон бронзового диска с письменами, призывая зрителей к вымощенной камнем площадке-ристалищу. Ибо по тому, кто победит в сражении, по тому, сколько крови прольется, сколь много игроков останется в живых, будет сделано предсказание.
Никогда еще это предсказание не бывало ошибочным, ибо жрецы, которые составляли его, жили бесконечно долго и столь же бесконечно долго наблюдали, сопоставляли и делали выводы из всего, что происходило вокруг.
Ему, совсем еще молодому бойцу, временами казалось, что своего наставника он знал всегда и за это время тот не изменился ни на йоту. Все так же были сильны его руки, так же бесстрастно лицо; холодные, оценивающие глаза так же, почти не моргая, вглядывались в мир. Иногда, в страшных снах, он, потомок древнего рода императора Тлакаэлеля-Отважное сердце, видел своего наставника самим Крылатым Змеем с такими же неподвижными, немигающими глазами, таким же холодным, невозмутимым лицом и… толстым, толщиной со ствол дерева, телом змеи. Он, молодой Куакуцин, послушник, никогда и никому об этом не говорил, как не пытался признаться в том, что тайком от всех сочиняет стихи. Ведь его с первых дней жизни готовили вовсе не для высокой поэзии. Его растили бойцом; его судьбой должны были стать битвы, пусть и на церемониальной каменной площадке для соревнований в древней игре тлачли[8].
Шахрияр вновь перестал быть самим собой – о, теперь он стал молодым бойцом! Его мускулы налились силой, тренированное тело жаждало схватки, глаза горели азартом. Каменные плиты, о которых повествовала Шахразада, он знал, казалось, всю свою жизнь, как знал и правила древней церемониальной игры. Даже запах… О, запах горного леса, где многие дни проводил он в тренировках, сейчас витал в воздухе курительной комнаты. Да и была ли сейчас эта комната курительной? О нет! Стены ее исчезли, как исчезла и сказительница, оставив Шахрияра-Куакуцина наедине с наставником.
