— А теперь слушай сюда, Дава, как говорят в Одессе…
В руках у него оказался тонкий черный шнурочек и мятая книжица, которую майор перевернул вниз заглавием. Пальцы Кречетова проворно начали крутить шнурочек туда-сюда, на мгновенье неуверенно застыли, но затем все-таки довершили начатое. Получился замысловатый, хоть и несложный на вид узелок.
— Вот так… Оп-ля.
Майор помахал получившейся петлей в воздухе. Гоцман взял шнурочек, внимательно разглядывая, потом отдал Виталию.
— Как ты помнишь, петля, которой задушили Родю, пропала. Но узелок я запомнил… Хитрый уж больно узелок был! А у меня в критический момент — фотографическая память… И за этот узелок я и потянул.
Он, словно фокусник, перевернул в руках потрепанную книжицу, показал ее обложку Гоцману. «Узлы Востока». Без автора, без выходных данных.
— Да здравствует библиотека военной прокуратуры Одесского округа… Страничка двенадцать… — Майор быстро пролистал полкнижечки. — Вот, пожалуйста. Это самурайский узел. Называется «Свистящая змея».
На страничке был изображен узел, только что завязанный Кречетовым.
— А теперь извольте взглянуть вот сюда… — Кречетов обернулся к сейфу, отпер его и извлек тонкую картонную папку — личное дело офицера, затребованное из отдела кадров.
Гоцман открыл папку, несколько мгновений разглядывал фотографию, потом перелистнул. Вчитался в короткие машинописные строки, впечатанные в соответствующие места бланка…
«Фамилия, имя, отчество» — Арсенин Андрей Викторович. «Год и месяц рождения» — 19 сентября 1894 года. «Место рождения (по административному делению в настоящее время)» — Смоленская обл., Краснинский р-н, Сыроквашинский с/сов., деревня Красовщина. «Какой национальности» — русский. «Какой язык считает родным» — русский…
— Дальше, дальше листай, — нетерпеливо махнул рукой майор, — шестая страница.
Гоцман открыл страницу 6. «Прохождение службы в РККА». Должность — хирург военно-полевого госпиталя с 14 января 1939 года. Присвоено воинское звание военврач третьего ранга… Военврач второго ранга — 5 мая 1941 года. Подполковник медицинской службы — 18 января 1943 года… 26 января 1946-го перевод из Приморского военного округа в Таврический, в военный госпиталь в Херсоне… До этого вся служба на Дальнем Востоке. Демобилизован в апреле. Давид отлистал на страницу 4 — «Какие имеет ордена СССР, Союзных республик и награды, объявленные в приказах НКО Союза ССР (указать номер и дату приказа)». Наград две — медали «За боевые заслуги», приказ от 18 ноября 1939-го, и «За победу над Японией», приказ от 4 декабря 1945-го…
— А теперь сложи этот японский узелочек с тем, что ты только что прочел, — устало заговорил майор. — С тем, что вся эта катавасия началась с того момента, когда он появился в Одессе. И с тем, что о Роде он знал не хуже нашего… Вышел из кабинета, а через пять минут раздался звонок, и Родя был задушен,
— Но душил-то Лужов…
— Да, но вспомни, что Лужов ведь устроился в конвойные войска одновременно с переводом Арсенина сюда! Ну, пусть округ не Одесский, но Херсон — это ведь рядом. И служит он там буквально три месяца, а потом демобилизуется и подается к нам… А тут у него уже есть сообщник. Случайно, что ли, Лужов попал именно в дивизию, расквартированную в Одессе?..
Гоцман, недоверчиво кривя губы, разглядывал шнурок.
— Ну допустим, шо Арсенин — предатель. Шпион и диверсант… Но он всю войну просидел на Дальнем Востоке. А Академик был в Одессе во время оккупации.
— Во-первых, у меня нет полной уверенности в том, что вот это все — не липа… — Кречетов постучал пальцем по картонной папке. — Скажи, пожалуйста, откуда человек, сидящий всю войну на Дальнем Востоке, знает о каком-то там интенданте Шамине, которого судят на Втором Белорусском фронте, а?.. А ведь именно на этом он попытался меня поймать тогда за обедом… Да и попытка эта… нелепая, что ли. Не проще ли было поинтересоваться у меня под каким-либо предлогом, скажем, фамилией прокурора тыла фронта?.. И я бы, кстати, ответил — подполковник юстиции Гейтман… А во-вторых… — Майор немного помолчал. — А что, если нет никакого Академика? Нет и не было никогда!.. Его же никто не видел… Что, если это всего-навсего легенда, созданная абвером? Ложный след?..
Гоцман снова повертел в руках шнурок и книжицу, отложил.
— Ну а к чему Арсенину было исчезать? Где резон?
— Может, почувствовал, что все идет к развязке?.. Гоцман неопределенно усмехнулся, усталым жестом потер грудь.
— Устал. Давай прервемся.
После водки и ресторанного обеда голова была тяжелой, свинцовой. Давид посидел с минуту на стуле, успокаивая сердце и дыша по системе Арсенина. Это показалось ему сначала нелепым. Но он тут же отбросил посторонние мысли, сосредоточился на себе и своих ощущениях. Кречетов, продолжавший листать арсенинское дело, косился на него обеспокоенно, но молчал.
Проходя по коридору, Давид заглянул в свой кабинет, давно уже оккупированный подчиненными. Он, по правде сказать, и реагировать перестал на то, что за его столом кто-то работает. Вот и сейчас Якименко и Тишак, оба серые от усталости, допрашивали двух подтянутых парней в дорогих штатских костюмах.
— Сколько? — пробурчал Гоцман, косясь на задержанных.
— Уже четырнадцать… — безнадежно поднял глаза Якименко. — Только время зря выкидываем! Може, сразу отпустить?
— Допрашивайте! — рявкнул Давид и обернулся к Тишаку: — Леня, Арсенина нашел?
— Нету нигде, — почесал в затылке Тишак. — Я участкового напряг, шоб опросил всех соседей. Пока пусто.
— Давай все дела побоку, займись Арсениным, — приказал Гоцман, — по полному кругу.
— Есть, — удивленно ответил Тишак. — А шо?
— Надо!.. Леща, шо там… по отрезанной голове соседа? Сработали?..
Якименко с явным удовольствием оторвался от очередного удостоверения личности офицера:
— Та все ж просто, как моя жизнь, Давид Маркович. Бытовуха… Там человек ездил до сестры, в село, ну и привез кой-чего. А сосед на него — кулак ты, говорит, и сеструха у тебя кулацкая. Надо, говорит, шобы наши доблестные органы разобрались, откуда у тебя такие возможности. А тот в войну был торпедист на подлодке… Парень горячий. Ну, плюс еще старые довоенные счеты. Слово за слово, и… Сам нашел участкового, сам заявил…
— Озверели люди, — помотал головой Давид. — Ладно, я домой.
И он действительно двинулся в сторону дома. На улице Пастера сел в переполненный трамвай, но, проехав две остановки, неожиданно спрыгнул на ходу, умело прячась за машинами, пересек улицу и нырнул в подворотню. Обогнув компанию пацанов, играющих в «пристенок», подошел к закопченному кирпичному брандмауэру, подтянулся на руках и, перевалившись через стену, спрыгнул в соседний двор, приземлившись рядом с двумя коренастыми мужичками, один из которых был на корявом деревянном протезе.
— Слышь, Давид Маркович, — обратился к Гоцману мужичок на протезе, ничуть не удивившись его появлению, — може, ты объяснишь, шо в городе творится такое?.. Давеча вон иду по Короленко, вдруг рядом с музеем двое блатных бегут. И за ними какой-то в плаще нарезает… Штатский. А в руках «наган».
— У Тольки младший братан в БАО служит, — поддержал второй мужичок, — так говорит, целых пять «дугласов» поприлетало дня четыре назад, вечером. И на каждом — человек тридцать офицеров. Так их всех по автобусам рассадили и повезли куда-то. Може, они?
— Да шо ты мелешь! — возмутился инвалид. — Я ж говорю — штатский. Станут тебе офицеры за блатными гонять…
— А може, опять война скоро?..
Оба мужичка с тревогой уставились на Гоцмана. Но беседовать с ними у Давида не было ни сил, ни желания. Он двинулся к арке, ведущей на улицу.
В управлении контрразведки Гоцмана долго не принимали. Дежурный лейтенант, сидевший за столом приемной, с явным подозрением косился на его потрепанный черный пиджак и галифе. Похоже, дежурного не удовлетворила даже подлинность предъявленного Давидом удостоверения. А уж то, что от посетителя явственно шибало невыветрившимся запахом алкоголя, и вовсе не лезло ни в какие ворота. Нетрезвых людей Чусов не терпел ни под каким соусом, и это лейтенанту было отлично известно…
