— Нет, у тебя своей работы хватает. К тому же ты полуживой, израненный ублюдок, недавно сбежавший из госпиталя.

Он усмехнулся:

— Формально я не сбежал, а вышел на прогулку… На длительную прогулку. Я оставил сестричкам записку, пообещав им вернуться в госпиталь. Кстати, ты еще не слышал главную новость. Меня тоже обязали присутствовать на конференции и даже временно освободили от работы. Юный Клэренс возьмет на себя всех моих клиентов. Я не знаю, что наша контора будет делать с твоими мертвецами, но если так и дальше пойдет, им скоро придется обучать на адвокатов шимпанзе и мартышек.

— Ты тоже приглашен на конференцию?

Это известие удивило меня.

— По какой причине? Для чего?

— Потому что вызов к Уолкеру, к первой пропавшей душе, предназначался мне. Мы с Клэренсом не смогли принять его, и он был переадресован тебе. В связи с этим я должен предстать на конференции перед большим начальством. Неужели Мул не информировал тебя?

Поведение Темюэля действительно казалось мне странным. Но если бы я позволил себе дальнейшие размышления о заговоре, то скоро превратился бы в одного из тех нытиков, которые звонят в ночные шоу и объясняют людям, как американцы обманули мир своей посадкой на Луну. Однако слова Сэма напомнили мне кое о чем.

— Ты давно не рассказывал о своем стажере. Мне приятно слышать, он начинает работать самостоятельно. Но что ты думаешь о нем? Тебе удалось выяснить, как парень попал из архивов в нашу контору?

Сэм пожал плечами:

— Нет. Я расспрашивал людей в Залах записей, однако там об этом ничего не знают. Возможно, даже Клэренс не в курсе, зачем его перебросили к нам. Наверное, кто-то из верховных архангелов узнал его по прошлой жизни и оказал ему протекцию. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю.

Хотя мы, земные ангелы, не помнили свои предыдущие жизни, у нас имелось стойкое и параноидальное мнение, что наши боссы владели такой информацией — что они могли узнавать людей из давнего прошлого.

— Маловероятный вариант, — прокомментировал я.

— Но вполне возможный, — возразил мне Сэм. — Привыкай к этому, Бобби. Ты должен научиться охватывать неопределенность.

— Такое дерьмо ты обычно говорил мне, когда был жутко пьян.

Наверное, моя физиономия была более кислой, чем я того хотел. Он напомнил мне не только о Муле, но и о ночи с Казимирой. Если ангел, влюбляясь в демона, не «охватывал неопределенность», то о чем тогда говорил Сэм?

— Ты прав, приятель.

Он осушил имбирный эль и потянулся за бумажником.

— Поверь, когда твой рогатый… как его там… пнул меня по заднице, я задумался о правильности того необдуманного решения. Мне кажется, никому не интересно умирать в трезвом виде.

— Согласен с тобой, — сказал я, передав ему через стол свои пятнадцать баксов для оплаты счета. — Никому не интересно умирать трезвым еще один раз.

Я подвез Сэма к его дому в Южном порту и медленно поехал назад к Набережной — не из-за желания покататься, а потому что начался час пик. Транспорт двигался с черепашьей скоростью. Обычно я использовал объездные дороги, но в «Бенце» Орбана имелся приличный кондиционер, поэтому спешить никуда не хотелось. Прежде всего, мне некуда было ехать — я еще не выбрал мотель для ночевки и только что пообедал. Устав смотреть на тормозные огни других горожан, я выбрался на магистраль и помчался по Бэй-авеню на восток от Пало Альто, направляясь к «Рэлстону». Несколько лет назад, во время интернетовского бума, все жилые и офисные здания, расположенные вдоль залива, были заполнены под завязку. Затем период кризиса согнал большую часть арендаторов обратно в дешевые районы города. Я видел повсюду неухоженные участки и таблички «Сдается в наем». Это было депрессивное зрелище, но меня не интересовали достопримечательности. Я пронесся по извилистой дороге мимо офисов и складов через Восточную набережную до самого Сандпоинта — отростка суши, на котором с давних пор располагался знаменитый маяк. Его древняя башня по-прежнему возвышалась в конце мыса за отелем, словно младший брат, ожидавший старшего, перед тем как искупаться у берега. Мне говорили, что администрация по-прежнему включала лампы маяка, чтобы его луч живописно скользил по ночной акватории. Хотя в наше время маяк был лишь известной чертой ландшафта, изображавшейся на открытках и буклетах.

«Рэлстон» считался одним из старых отелей города. Его построили в начале двадцатого века, поэтому, несмотря на заботу, хороший уход и дорогую реновацию, проведенную в поздние девяностые годы, он выглядел совершенно не к месту — громоздкой кучей бетона перед прекрасным зеленым заливом. Он неплохо смотрелся бы посреди городских кварталов — так же, как, например, «Марк Хопкинс» в Сан-Франциско или «Уолдорф» в Нью-Йорке. Но вокруг «Рэлстона» не было городского района. На почтительном расстоянии находилось лишь несколько небольших офисных комплексов. Над его зеленой медной крышей громко пощелкивал флаг, развевавшийся под сильным бризом. Внизу на парковке стояли сотни машин. И все же отель казался странно одиноким, словно статуя Озимандиаса, стоявшая в забвении среди пустыни. Я вспомнил строки Шелли. Они пришли ко мне из какой-то неведомой части памяти. Я знал, что не читал этого стихотворения в свои ангельские годы. Вероятно, ко мне донесся отголосок моей прошлой жизни. Наши боссы утверждали, что подобные «утечки» были невозможными, но многие из нас не верили их заверениям.

Я мог сколько угодно рассматривать цветы в огромных горшках у роскошного крыльца или яркие полосатые тенты, дрожавшие от ветра вдоль подъездной дорожки, словно свита при королевской коронации, но мне не нравилось это место. Через пару минут я развернул машину и помчался на запад в предзакатное солнце.

Вернувшись на автостраду, я снова попытался дозвониться до Каз, но она не ответила, и мне не пришло в голову ничего толкового, что уже не вошло бы в три предыдущих сообщения. Поток машин по-прежнему был плотным, поэтому я воспользовался несколькими объездными дорогами и, наконец, направился к Вудсайдовской автомагистрали. По внезапному капризу мне захотелось переночевать в отеле на границе Испанского квартала. Гостиничный комплекс назывался «Автоприют под сенью древней миссии». Я взял одну из боковых комнат на верхнем этаже, откуда открывался вид на местный парк. Не знаю, по какой причине, но этот мотель вызывал у меня добрые чувства. Имея за плечами большой личный опыт, я научился доверять своим инстинктам.

И они не обманули меня. Я понял это, когда после ужина в небольшом ресторане, вернулся в номер и вынес кресло на балкон. Мне хотелось посмотреть, как загораются фонари. На другом краю парка, почти незаметный среди обступавших его жилых и коммерческих зданий, виднелся силуэт гасиенды. Это была миссия «Сан-Джудас Тадео» — место, из которого вырос наш огромный и безумный город. Окна в миссии оставались темными — светился лишь маленький огонек над передней дверью. Свет уличных фонарей отражался от глинобитного фасада приятным красноватым сияниям, поэтому низкое строение выглядело уютным и приветливым, словно костер для заблудившихся в лесу путников. Пока я рассматривал миссию, размышляя о бедных индейцах, которых испанские священники завлекали посулами в здание, что-то щелкнуло в моем уме. Мысль не имела отношения к большим и беспокойным вопросам о галлу и золотом пере, но она давала мне намек, почему я остановился здесь и почему у меня возникла такая антипатия к отелю «Рэлстон». Его позолота, резьба по камню и огромные размеры напоминали Ватикан. Я видел папский город лишь по телевизору, однако, честно говоря, он вызывал у меня отвращение. Потому что, когда вы собирали в кучу столько сокровищ, в этом не было славы Небес. Вы начинали демонстрировать власть, завоеванную вами на грешной земле.