Но путь ему преградила стюардесса.

— Сэр, — раздраженно сказала она, — разве вы не видите, горит надпись «пристегнуть ремни»?

— Да-да, извините, — отозвался он, мягко приобнял стюардессу и осторожно усадил ее в пустое кресло, освобождая дорогу.

— Сэр! — возмущенно повысила она голос.

Джеми не обратил на это внимания и продолжал шагать, пока не подошел к креслу Скай и не схватил вампира за руку.

— Отстань от нее, кусок дерьма пополам с кровью! — проревел он.

— Я сейчас же позову командира! — взвизгнула стюардесса.

— Давай! И помощника заодно! Он собирался укусить ее! — прокричал Джеми. — Ну ты, долбаный кровосос!

Услышав это, с кресел поднялось еще несколько пассажиров. Скай насчитала пятерых. Глаза их горели красным, из пастей торчали клыки.

Она закрыла глаза и попыталась сотворить заклинание, способное умиротворить страсти. Сердце ее бешено колотилось, она никак не могла сосредоточиться.

— Сейчас повеселимся, присоединяйся! — воскликнул Джеми, и она увидела рядом с ним Антонио; лицо его превратилось в маску, на которой читалась только чудовищная жажда крови. Он уже не скрывал своей сущности вампира, и все, кто находился на борту, это видели.

Ввязываться в драку ни в коем случае было нельзя: в салоне было много ни в чем не повинных пассажиров, которые могли пострадать в свалке, а уж если в результате ее они повредят самолет, то погибнут все.

— Нет, нет, — пробормотала Скай и снова закрыла глаза.

«Великая Богиня, протяни мне руку помощи, умиротвори их…»

Она почувствовала, что в этой мольбе к ней присоединился и отец Хуан со своей молитвой святого Франциска Ассизского:

«…туда, где ненависть, дай мне принести любовь, и туда, где обида, дай мне принести прощение…»

Они работали в паре: ведьма и священник, который сам некогда служил Великой Богине; этот странный человек, казалось, не имеет возраста и вместе с тем выглядит таким изнуренным и усталым. Но сейчас она ощущала золотистое сияние его души, которая уже прожила бездну времени, грезы его сердца, которое будет жить вечно.

Общими усилиями они пролили целебный бальзам на охвативший всех гнев и погасили жажду крови вампира-«футболиста».

Когда она вышла из транса, самолет уже приземлялся и все сидели по своим креслам. Вот самолет замер на взлетном поле, отец Хуан подошел к ней и одобрительно кивнул.

— Надеюсь, никто не заметил Антонио, — пробормотал он. — Из тех, кому не положено.

— Можно вместе поработать и над этим тоже, — предложила она.

Он улыбнулся.

— Или попросить Господа проделать это за нас.

Скай припомнила тот шепот, что давеча звучал у нее в голове. Давненько она не слышала его и начала уже подумывать, что он отстал от нее. И тогда прямо там она уже готова была рассказать ему о том, что таила на душе все это время. У нее был упорный преследователь, и знать о нем было грех, безумие, это грозило большой опасностью. Но тут подошел Джеми с вещмешком через плечо.

— Пошли отсюда, пока я не разорвал этого Проклятого на части.

Момент был потерян. «В другой раз», — пообещала себе Скай. Она улыбнулась Холгару, взявшему у нее вещевой мешок. Все время перепалки он оставался спокоен и холоден.

— Забавно получилось, — протянул он.

Отец Хуан бледно улыбнулся.

— Как говорится, никто ничего не видел, никто ничего не слышал.

— Пусть только попробуют, — Джеми выставил подбородок, отобрал у Холгара мешок Скай и потопал к выходу, но снова остановился и оглянулся.

— Так ты идешь?

И они вышли на воздух.

В окрестностях Билокси

Дженн

— Дорогая, у вас такой утомленный вид, — сказала ей Модин за завтраком.

Они сидели за столиком вдвоем.

— Кстати, хорошие новости. Граница снова открыта. Мы едем дальше, как только проснется Орал.

Он проснулся только через час, но пришло время, и они снова были в пути. Оказалось, Бетюны прекрасно знают, как надо подмаслить пограничных стражей, чтоб те не заметили в машине малышку Джеки, у которой не оказалось нужных документов для пересечения границы. Они сделали остановку, чтобы перекусить, и за едой принялись обсуждать, как удобнее доставить Дженн прямо в объятия ее «бабулечки». И Дженн пришлось, хотя и с сожалением, удрать от них через окно ресторанного туалета.

Подняв большой палец, она остановила попутный грузовик. Приближаясь к Новому Орлеану, Дженн сидела как на иголках.

Седеющий водитель, которому явно было за шестьдесят, сдвинул на затылок бейсболку с эмблемой новоорлеанской футбольной команды и посмотрел на нее глазами печального ангела. Он был одет в джинсовую куртку поверх выцветшей темно-синей футболки, потертые джинсы и рабочие ботинки. Коснувшись распятия, свисавшего с зеркальца заднего вида, водила скорчил гримасу и покачал головой.

— Не советую совать туда нос, cher, — сказал он с местным акцентом. — Послушайте старика, Новый Орлеан нам больше не принадлежит. Теперь он ихний. Я в нем вырос, а теперь вот уехал. Там теперь очень нехорошо. Тех, кто остался, они поставили раком и делают с ними все, что хотят. И с чужаками не церемонятся. Тебе там перережут глотку и не спросят, как звала тебя мамочка.

Дженн этот монолог слегка напугал. В Испании дела обстояли несколько иначе; она жила под защитой университетских стен, а если выходила за их пределы на операцию, то только в составе отряда. Они у себя ничего не знали, что творится в Новом Орлеане, если, конечно, этот водила не врет.

— А почему никто не уезжает? — спросила она.

— Половина не может. Кровососы не пускают. Остальные не хотят. Когда вампиры подмяли город под себя, сюда переехало много вампирских подпевал. Эти кровососы кого угодно загипнотизируют, разве ты этого не знала? Захотят — и ты с радостью прыгнешь с крыши небоскреба.

— Спасибо, что предупредили, — сказал Дженн, хотя она это знала и сама.

Водила свернул на обочину и остановился.

— Дальше не поеду, — сказал он.

Перекинув вещмешок через плечо, она выбралась из кабины. Накрапывал теплый дождичек. До вечера было еще далеко. Ноги утопали в болотной трясине, и она поморщилась, вытаскивая правую ногу из грязи и ища взглядом места повыше и посуше. Ветер со стороны байю[42] хлестал ее влажной лапой по прохладной щеке.

— Это, что ли, самый короткий путь в город? — спросила она.

Он ей об этом уже говорил.

— Oui. За дорогой наблюдают, но можно пройти незаметно вдоль байю.

Водила оторвал руку от огромной баранки и протянул ее в сторону деревьев.

— Даже не знаю, cher. Вот стою я здесь и думаю: не нравится мне все это. Там довольно темно, они вполне могут там скрываться. Не исключено, что un Maudit — Проклятый — сидит сейчас под деревом, точит свои клыки и ждет, когда кто-нибудь вроде тебя попадется ему в лапы. Ты когда-нибудь видела, чтобы человек остался живой, если попал к этим кровососам?

— Да, — тихо сказала она. — Вот поэтому я и здесь.

От жалости к ней лицо его смягчилось, он плотно сжал губы, и борозды на лице выступили резче; на глазах заблестели слезы.

— Так ты, значит, явилась сюда мстить? Ничего у тебя не выйдет, cher. Ни у кого не выйдет. Правительство продало нас за понюх табаку этим сволочам, бросило нас, как и тогда, во время урагана Катрина.[43] Отдали нас на съедение вампирам, чтобы они не трогали всяких там шишек.

«Он говорит, как Джеми, — подумала она. — Или… папа…»

От мысли об отце ей стало противно. Закусив губу, она подавила слезы. Если начнет плакать, не остановится. Нельзя сейчас думать о нем. А может, и вообще никогда о нем больше не думать.

— Что-нибудь соображу. У меня получится.

— Я тоже пробовал, — сказал он.

Водила зацепил край футболки на шее, оттянул вниз, обнажая ключицу. Поперек шеи краснел огромный, рваный шрам.