Понтус, со своей стороны, тоже принимал меры. Понимая — сейчас очень важно, чтобы вокруг Василия Петровича росла пустота, он травил строптивых, похвалой завоевывал нейтральных. Главное же, пугая, подводил подо все политическое обвинение…

А тут еще крах семьи.

Нет, затевать развод при таких обстоятельствах было чрезвычайно неразумно. И только он, Василий Петрович, который так и не научился заключать сделку с совестью и часто бросал вызов судьбе, мог пойти на это.

Перед самым входом в здание народного суда он услышал фразу, которая обратила его внимание. Пожилой крестьянин в барашковой шапке, в кожушке и валенках с бахилами, с котомкой через плечо, говорил своему собеседнику:

— Моя, браток, уже хлопцев гукае[3]. Вот оно как…

"Хлопцев гукае", — мысленно повторил Василий Петрович, и ему пришла на память поездка с Валей на озеро, девушка в цветастом платье, вышедшая из бора, ее оклик: "Воло-о-дя" и эхо, которое подхватило его, немного изменив: "Ло-о-дя!" И сразу на мгновение мир предстал перед ним таким, каким был, — полным тайн и радостей пробуждения.

Остановившись на крыльце, Василий Петрович проводил взглядом крестьянина с его собеседником и вошел в коридор суда.

И все-таки важным стало, есть ли в зале заседания знакомые. Василий Петрович приоткрыл дверь и заглянул в зал. На скамьях, стоящих рядами, как в клубе, сидело человек двадцать незнакомых мужчин и женщин. А в дальнем углу, у окна, стояли Вера Антоновна с Юриком.

Она взяла Юру! Зачем? Чтобы мстить или искать примирения? Но разве можно ребенку быть свидетелем того, что должно произойти здесь? Кто и когда сделал ее такой черствой и бесстыдной? Как вообще он мог любить эту женщину?

Становясь жестоким, Василий Петрович сел на свободную скамью и достал из портфеля газету. Но читать не смог, как ни заставлял себя.

Улучив момент, когда за спиной кто-то громко высморкался, Василий Петрович оглянулся и посмотрел в дальний угол. Одетая непривычно просто, в пуховом платке, заколотом булавкой под подбородком, Вера уже сидела на скамье, поникшая, покорная и тихая. Рядом вертелся и болтал ногами Юрик. Он тоже заметил отца и, вероятно, прося разрешения подойти к нему, дергал мать за платок. Василию Петровичу захотелось поговорить с сыном, приголубить его, без вины виноватого и наказанного.

— Юрок, иди сюда, — позвал он так, чтоб было слышно в дальнем углу.

Мальчик вскочил, но Вера придержала его за руку.

Однако через несколько минут Юрик все же подошел, С печальными глазами остановился перед отцом, не зная, что говорить и как держать себя.

— Зачем ты здесь?

— Мам, па… — попытался объяснить он и чуть не заплакал. — Я давно не видел тебя, па…

— Ты, значит, сам просился сюда?..

— Нет, мам…

Было видно — многие из присутствующих узнали Василия Петровича и наблюдают за ним. И все же он, не спавший ночи перед тем, как опубликовать в газете объявление о разводе, забыл обо всем. Прижав к себе сына, припал к его голове щекой.

— Суд идет. Встать! — громко обвестил кто-то, как покачалось Василию Петровичу, над самым ухом.

Он поднялся, однако не выпустил Юру.

Из боковой двери вышла женщина, двое мужчин, и когда сели за накрытый красным сукном стол, стоящий на невысоком помосте, оказалось, что женщина — судья, а мужчины — народные заседатели. Женщина, одетая в строгий, почти мужского покроя костюм, была жгучая брюнетка с молодым свежим лицом. Но потому, что лицо ее выглядело очень свежим, на висках резко приметной была седина. Справа от нее сел грузный лысый старик в гимнастерке с большими накладными карманами, в фиолетовых очках, подчеркивавших старческую бледность лица, на котором застыло страдальческое выражение. Второй мужчина был широкоплечий, усатый. Он тяжело опустился на стул и положил свои большие кулаки на стол, словно говоря этим: "Ну что ж, давайте послушаем". "Этот поймет", — почему-то решил Василий Петрович, и стыд, охвативший его, когда появились судьи, стал проходить. Родилось даже ощущение, что он на самом деле в обычном рабочем клубе, где портреты, лозунги, за столом президиум… Но с ним был Юрик. Мальчик вздрагивал и со страхом смотрел то на отца, то на тех, сидевших за красным столом. Если бы можно было забрать его к себе! Как бы он заботился о нем, как бы предостерегал от ошибок… Но как ты это сделаешь, если вон она, когда-то любимая, а теперь чужая, неистово подает знаки, чтобы сын немедленно возвращался к ней.

Первым рассматривалось дело целой группы проходимцев. Газеты редко печатали судебные хроники, и Василий Петрович, хотя его мучило собственное положение, был поражен тем, что услышал. Занятый работой, он почти и не подозревал о существовании такой стороны жизни. И что особенно было неприятно — эти проходимцы мошенничали, крали, безобразничали, чтобы быть по-твоему счастливыми. Счастливыми за счет других! А он? Не хочет ли он, в сущности, построить свое счастье на несчастье своего ребенка?

Терзаясь, он услышал спокойный голос женщины-судьи, объявившей, что суд переходит к рассмотрению дела о расторжении брака Василия Петровича Юркевича и Веры Антоновны Юркевич.

За окнами потемнело, и в зале зажгли электричество.

Меньше стало людей. После формальностей, которые Василию Петровичу показались бессмысленными, женщина зачитала его заявление. И собственное заявление тоже показалось ему бессмысленным: оно не передавало того, что стояло за ним.

— Возможно, вы, гражданин Юркевич, возьмете свое заявление обратно? — спросила судья, усталым движением руки поправляя темные пышные волосы.

— Зачем? — не сразу понял он и подумал, что ей неловко называть его гражданином, что у нее тоже есть муж, дети и, возможно, она как раз вспомнила о них.

— А что скажете вы?

Вера встала и провела ладонью по лицу, будто снимая с него паутину.

— Моего заявления в суде нет, хотя большого счастья я с мужем никогда не имела.

— Значит, вы до этого мирились — и только? — сердито блеснул фиолетовыми очками старик, но страдальческое выражение его лица не изменилось.

Задал он свой вопрос тем же ехидным тоном, каким разговаривал перед этим с проходимцами, и Василию Петровичу сдалось, что старик и на него смотрит как на подсудимого. "Что дает ему такое право? — подумал Василий Петрович. — Какую статью уголовного кодекса я нарушил? Что за чушь?"

— Он не может упрекнуть меня ни в чем! — с вызовом взглянула на мужа Вера и положила руку на голову сына.

— Вы действительно взвесили все, товарищ Юркевич? — поинтересовался широкоплечий усач.

В заявлении Василий Петрович о многом не писал. Гордость, отвращение не позволили ему сделать этого. Он ссылался на одно — жена была для него попутчиком, а не другом. Она оставила его в тяжелую минуту и, вернувшись совсем чужой, принесла одни страдания. Они опустошают его, не дают ни жить, ни работать. Есть жены-приживалки. Есть и такие, которые считают, что, поспав с мужем, они этим самым заработали и на жизнь и на право распоряжаться всем в семье. Есть жены-соперницы, которые ведут бесконечную войну за все и неизвестно за что. И Василий Петрович доказывал, что та, с которой он жил, впитала в себя понемногу от первой, второй и третьей. Но про свою любовь к Вале и измену жены он умолчал… И вот ее странное восклицание. Ему стало ясно, для чего взяла Вера с собой Юрика. Зная характер мужа, она надеялась, что этим заставит его молчать об этом и дальше.

— Да, взвесил, — ответил Василий Петрович, глядя все время на женщину-судью, словно оправдываясь перед нею одной. — Я, понятно, тоже виноват. Но если бы люди знали, как и с чего начинаются их несчастья! Они, наверно, принимали бы меры. Но нужно ли было бы их принимать?..

— А не можете ли вы поконкретнее? — прервал его старик.

— Мне кажется, я говорю понятно, По-моему, семья развалилась и лучше всего покончить с ней.

— Почему? — блеснул фиолетовыми очками старик и, желая лучше расслышать ответ, приложил руку к уху.