— Я требую, чтобы вы сейчас же отвезли меня в Брасов, — сказала я.

— Разумеется, мне понадобится, чтобы вы оставались со мной до отъезда. В качестве консультанта. — Из конверта он достал открытку: банальный, малоинтересный вид на горный склон. — Мне необходим ваш электронный адрес, пароль и номер счета, чтобы установить контакт между моим деловым центром и вашим учреждением. И последнее. Прошу вас послать эту открытку на место вашей работы, а вот эту, — он извлек еще одну из, казалось бы, бездонного конверта, — вашим близким.

Ничего хорошего мне это не сулило.

— Ничего подобного я делать не стану. Вы сейчас же отвезете меня в город, сэр.

— Возможно, это сделает один из Вуркулаков, — сказал он. Я украдкой глянула на патерностер, и Торгу это заметил. — Кажется, у них есть водительские права.

В одно мгновение все переменилось. Одна реальность превратилась в другую. В жизни так обычно и бывает. Ужасная и удивительная перемена настигает нас внезапно, но приходит из невообразимого далека. Внезапно мы понимаем, что новая ситуация выстраивается вокруг нас, как новый дом — и вот стены уже срослись с потолком, небо исчезло. Подавшись вперед, я положила ладони на стол, меня подташнивало.

— Сейчас я включу записывающие устройства, — сказал он. Обойдя стол, он положил открытки рядом с моей тарелкой. — А вы дадите мне свои сведения.

Я смотрела на свои пальцы на столе. Мой взгляд уперся в бриллиант на левом безымянном пальце, и тут меня поразило осознание ужасной сущности бриллианта, его непреклонности. Родившись в огне, он пронзил мягкую землю, а после, охладившись, застыл в мою судьбу. И уготованное мне — здесь.

Торгу навис надо мной, от него пахло вином и свининой, а за этими запахами притаилась кислая вонь грязной одежды и давно залитого огня на верхних этажах — а еще дальше несло гнилью, какая, наверное, зарождается в тех, кто лишает других жизни. Я не стану ни подписывать бумаги, ни писать открытки. Но надо хотя бы что-то ему дать. Хорошо, пусть это будет адрес электронной почты. Не знаю, как он собирается им воспользоваться, но эта проблема показалась мне тогда вторичной. Достав из кармана пиджака карандаш и клочок бумаги, Торгу нацарапал под мою диктовку адрес.

Потом он взялся за камеру: снял крышку с объектива, вернул его на место, погладил треногу, ощупывал устройство, будто в подставке скрывались какие-то подсказки. До меня дошло, что он понятия не имеет, что делает. Он вызвал меня в Трансильванию отчасти ради этих знаний и сейчас, вероятно, размышляет, как бы вынудить меня ему помочь. Плохо же он меня знает.

— Давайте помогу.

Всматриваясь в мое лицо, он взвешивал мое предложение, и я уловила смесь интереса и тревоги в горящих из-под сощуренных век глазах. Он, наверное, знает, что я сделаю что угодно, лишь бы выиграть время и завоевать его расположение.

— Будьте так добры, — наконец произнес он.

Как и большинство заместителей продюсеров, я ни черта не смыслила в камерах. Но все же знала чуть больше его.

— Почему бы вам не сказать, чего именно вы хотите?

— Я желаю всего лишь говорить в камеру, — тут он помедлил, и я без труда прочла по его лицу, что он замышляет какой-то обман.

— И?

Он объяснил, что хотел бы смотреть прямо в камеру и говорить приблизительно час. Он предпочел бы сидеть на стуле, который сам выбрал. Как только я закончу настраивать оборудование и включу камеру, я должна сесть рядом с ним.

— Хотите, чтобы я была в кадре?

— Нет.

Я со всем соглашалась. Он глядел на меня расчетливо, но, казалось, испытал облегчение, что может положиться на мою профессиональность.

— Садитесь, — велела я, — а я проверю свет и звук.

Вернувшись к обеденному столу, он взял нож. Взглянул на меня, но я смотрела в видоискатель камеры, словно ничего не заметила. Обхватив основание штатива, я приподняла его и передвинула чуть влево, якобы для лучшего обзора. Не такой уж он и тяжелый.

Пододвинув стул к стене, Торгу сел. Я тем временем подошла к пульту, по пути прихватив сумочку, которую бросила рядом с пультом. У пульта имелся шнур, который змеился к ближайшей розетке. Я пощелкала всеми до последнего тумблерами, на пульте загорелась череда зеленых лампочек.

— У вас есть микрофон? — спросила я. — Для звукозаписи?

Ответом мне стал недоуменный взгляд. Торгу и впрямь ничегошеньки не смыслил в видеотехнике.

— Микрофон? Нет. Возможно, он встроен в камеру.

Я вернулась к штативу и снова его подняла, снова передвинула чуть ближе к Торгу, якобы проверяя аудио. Микрофон я нашла, во всяком случае, так гласила подпись под кнопкой.

— Звук здесь, — сказала я вслух, — но если бы у вас был микрофон, он бы гарантировал четкость, и вообще он полезен, на случай если звук в камере откажет.

«Господи, — подумала я, — какой бред я несу! Точь-в-точь заправский оператор». Я вернулась к пульту, и действительно там нашлись входы для микрофона.

— Здесь есть еще какое-то оборудование, — сообщил Торгу. — Вон там.

Он махнул на стул, придвинутый ко второму столу.

Не спуская глаз с Торгу, я пошла проверить. На стуле лежал серый стальной кейс, одинаково любимый операторами всех стран. В уголке на крышке я заметила наклейку с именем и адресом черными чернилами: Андреас такой-то и улочка в Осло. Я нажала на замки, язычки выскочили, и кейс открылся. Внутри лежали микрофоны различных размеров, моток провода, запасной аккумулятор, презервативы, сигареты и пакетики с соленым арахисом. Оглянувшись украдкой, я тайком запихала один пакетик за пояс брюк. Достав моток провода и самый маленький микрофон, я включила его в пульт и протянула провод до ножки стула Торгу. Под стулом я заметила кое-что, скрытое за его ногами, и этого предмета тут не было раньше: ведерко, какие обычно стоят в гостиничных автоматах для льда, вот только в этом отеле я ни одного такого пока не видела. Из ведерка торчала деревянная ручка ножа, которым Торгу резал за обедом свинину. Я подняла на него взгляд.

— Позже я уберу со стола, — пояснил он.

Вернувшись к пульту, я воткнула второй штекер в камеру, кровь глухо билась у меня в висках. Я попросила хозяина сказать что-нибудь, и он произнес несколько невнятных слов, что-то с большим количеством гласных. Я никак не могла найти монитор звука, но это не имело значения.

Шипением с губ Торгу сорвались еще какие-то слова, и я подняла большой палец, мол, все в порядке.

— Отлично, — сказала я вслух.

— Можно мне начинать?

Я предостерегающе подняла руку.

— Дайте мне пару минут получше установить камеру. Я хочу, чтобы у вас все получилось.

Он, казалось, терял терпение. Одна рука упала с колен и теперь играла рукоятью ножа, так что клинок звякал о ведерко. Я сделала глубокий вдох и, снова подхватив штатив, еще чуть-чуть подвинула к нему, потом встала на колени и заглянула в видоискатель. Я видела стул и ведерко, но ни тени моего хозяина. Наверное, в камере уже была пленка, и я смотрела на ранее отснятые кадры, может, пробные. У меня не было времени проверять, да и смысла не имело.

— И последнее, — сказала я.

Торгу прищурился. Отпустив нож, он сложил руки на груди.

— Мне нужно, чтобы вы взяли в руки что-нибудь белое, ну, тряпку или листок бумаги, — сказала я, на ходу вспоминая, как ведутся съемки: что-то подобное я видела, но не понимала зачем. — Чтобы у меня пошел отсчет белого, и я убедилась, что камера синхронизирована с освещением в комнате. Сможете?

Мне показалось, Торгу проворчал что-то неодобрительное, но все-таки встал за салфеткой на столе.

— Подойдет?

— В точку.

— Что теперь?

— Сядьте и поднимите повыше.

Он послушался, но этого было мало.

— Разверните ее, мистер Торгу, и держите перед лицом.

Он вздохнул.

— Могу я спросить зачем?

— Потому что именно там сфокусируется объектив камеры, и если освещение неправильное, никто вас не увидит.

Я понимала, что он мешкает. Он собирался что-то возразить, но передумал. Подняв салфетку над глазами, он расправил ее перед собой.