Наконец заключённый, покушавшийся на жизнь начальника лагеря, вышел к охранникам. Ему прошили автоматной очередью ноги и увезли в неизвестном направлении. Колонну новой командой подняли из болота, а тех, кто не сумел её услышать, потому что был мёртв, зэки за руки и за ноги вытаскивали из болота и складывали штабелем возле дороги, когда подъехала бортовая машина, в неё покидали трупы — кузов наполнился доверху, и тут же увезли. Бог мой, это жуткое зрелище у меня до сих пор перед глазами…
На следующий день по лагерю пошёл слух, будто на начальника лагеря Зубило покушался кто-то из «фронтовиков». В знак протеста и показывая своё презрение к «изменникам Родины», дядя Ваня запретил «честным уркам» выходить из зоны на работу, и работали в этот день только «враги», однако когда они пришли с работы вечером — их не накормили ужином: урки-повара отказались готовить для «врагов шулёмку», вот тогда и начался бунт!
Все попавшее под руки и могущее послужить оружием: металлические вилки, ножи, угольники, арматура — превратилось в копья, пики, сабли, топоры и… грянул рукопашный бой! Две армии — уголовников и «врагов» сметали на своём пути буквально всё, и единственный лозунг, который выдвинули «фронтовики», звучал несколько необычно и диковато: «Долой временное правительство!»
Быстро стемнело, и вечером, в темноте — прожектора были выключены — начался финальный этап битвы: «фронтовики» и «враги народа» перешли в наступление. Вооружённые кто и чем мог — от дрынов до колунов и топоров — они двинулись к бараку, где жила «элита» блатных. Увидев ярость нападавших, блатные сбежались в этот барак со всего лагеря и заперли дверь изнутри, но те принялись рубить дверь топорами и вскоре разнесли её в щепы. Несколько человек забежали внутрь, но их посадили на ножи и вытолкнули на улицу, а остатки двери уркаганы забаррикадировали изнутри столами, табуретками и тумбочками.
Тогда у кого-то из нападавших возникла идея поджечь барак. Принесли несколько вёдер солярки и, облив барак, запалили. Сухое дерево вспыхнуло, словно солома, и стало видно мечущихся внутри людей, послышались ругань и угрозы, и, задыхаясь от дыма, блатные не выдержали, и несколько человек выскочили на улицу: их изрубили в куски и пошвыряли в горящий барак. Другие осаждённые, поняв, что выхода нет, выскочили наружу и встали полукругом: у некоторых было по два ножа, однако этот маневр не остановил разъярённых «фронтовиков»: толпа забросала вышедших поленьями и топорами, и авторитеты, пытаясь спастись, бросились вроссыпную, намереваясь уйти поодиночке.
Кто-то кинулся в сторону вахты, стремясь найти защиту у солдат, но охранники, предупреждённые о «разборке», держали оружие наготове и ответили несколькими пулемётными очередями, а цепь солдат, охраняющих КПП, положила бегущих людей автоматными очередями на землю, но… Как выяснилось немного позже, воспользовавшись тем, что прожектора были выключены, несколько блатных подползли к вахте, и… дальнейшее произошло достаточно быстро: цепь солдат и толпа заключённых смешались. Несколько урок завладели оружием и началась пальба, в суматохе несколько человек, пробившись через охранников и вахту, ушли в тайгу…
О новом побеге сообщили начальнику лагеря; говорили, Зубило зло сплюнул и, приказав организовать преследование, заметил: живыми беглецов можно было не приводить — достаточно только их голов!
Утром охровцы, получив подкрепление, начали наводить порядок в зоне: подогнали пожарную машину и, туша из брандспойтов горящие бараки, потребовали оставшихся в одном из них людей выходить по одному с поднятыми руками. В бараке скрывался дядя Ваня, и когда он вышел на крыльцо, вероятно, предположив, что главная опасность миновала и бунт закончился, автоматная очередь уложила авторитета наповал. Других зэков, из числа приближенных постигла аналогичная участь.
Но самая экстраординарная судьба постигла зэков, ушедших в побег. За ними снарядили погоню. Произошедшее в тайге по сей день не под даётся ни какому логическому объяснению. Единственное, на что можно опираться, как-то объяснить инцидент, — эпос народов Севера, чрезвычайно населённый и безголовыми великанами-каннибалами с чудовищными пастями на брюхе, и холмами в тундре с глазами и ртами, походящими на исполинские пещеры, и звероподобными людьми, похищающими жён и детей из стойбищ северных аборигенов, и плотоядными монстрами, населяющими реки и озёра Севера, и даже волосатыми слонами, якобы живущими под землёй! Однако рассказ охотника-эвенка, из уст которого я услышал необыкновенную историю, изложенную ниже, его поведение и состояние, заставляют думать совершенно по-другому…
Весенняя тайга самая непроходимая: огромные деревья — будто Бог набросал — громадные камни, в беспорядке торчащие из земли. Пробираться по ней, тем более преследовать беглецов, достаточно сложно. Способствовал быстрому продвижению по тайге проводник отряда — охотник-эвенк Василий, ориентировавшийся по заметным лишь ему следам на земле и деревьях…
К вечеру первых суток преследователи услышали звуки беспорядочной стрельбы. Конвойные собаки словно взбесились и стали бросаться на людей, одну даже пришлось пристрелить — она укусила своего провожатого. Тогда командир группы, после совета с проводником, расставил часовых и приказал отдыхать, движение продолжили лишь с рассветом…
Утром преследователи подошли к поляне. Зрелище, представшее глазам солдат и офицеров, повергло их в глубокий ужас, а по прибытии в лагерь каждому было приказано забыть об увиденном! Более всего оно походило на отрывок из тягостно-кошмарного сна, неизвестно почему снящегося и непонятно о чём рассказывающего. Что же увидели солдаты, офицеры и старый охотник-эвенк?
…Посреди небольшой поляны стояло одинокое и чрезвычайно высокое для северных широт дерево. Словом, дерево как дерево с некогда густой кроной. Совершенно не поддающимся никакому объяснению являлось вот что: большинство верхних ветвей были срублены автоматными очередями и валялись под ним на земле; словно стрелявшие долго и безуспешно пытались уничтожить кого-то или что-то, находившееся на верхних ветвях дерева-гиганта.
В метрах сорока от сосны преследователи нашли и беглецов — всех до одного, правда, последние, несмотря на наличие двух автоматов, не представляли для преследователей никакой опасности, потому что оказались мертвы… Бывшие заключённые, лежали в различных позах, словно перед смертью переживали чудовищную боль, от которой бились в судорогах и крутились по земле юлой. На лицах мертвецов застыло одинаковое выражение — переживая невыносимую боль, они при этом ещё и задыхались! В дисках автоматов, захваченных зэками, не оказались ни одного патрона… Однако самое потрясающее и непонятное заключалось в том, что на трупах врач, входивший в группу преследования, не обнаружил ни одной раны, явившейся смертельной и, разумеется, могущей повлечь летальный исход.
Не совсем обычно повёл себя и охотник-эвенк: недолго понаблюдав за этой сценой, он, как и неделю назад, когда солдаты осматривали труп Писаря, не на шутку забеспокоился и попросил военных побыстрее делать свои дела и уходить с поляны. С мнением охотника считались, и, быстро изготовив волокуши, на которые погрузили трупы, отряд поспешил покинуть поляну…
Прошло несколько дней, и беспорядки в лагере не только закончились, но и даже последствия были ликвидированы руками зэков под присмотром солдат. Конвоиры с удивлением констатировали: зэки и особенно уголовники стали значительно покладистее.
Действительно, теперь некому было подстрекать заключённых к неповиновению: дядя Ваня умер и урки присмирели, а «фронтовики» не стремились к новому обострению ситуации, и лагерная жизнь вошла в привычное русло.
Инциденты, произошедшие с Писарем и окружением дяди Вани, чрезвычайно заинтересовали меня, и я решил попытаться выяснить истинную причину смерти зэков, как мне тогда казалось, отметая едва ли не инфернальную историю смерти беглецов, преподносимую охрой, для чего пришлось разыскать охотника-эвенка, проживающего в посёлке при лагере….Когда я постучался в дверь домика охотника и рассказал о причине визита, старый эвенк долго отнекивался, ссылаясь на неосведомлённость, потом заявил, что ничего не знает. Словом на «сухую» говорить не пожелал, и я потащился в поселковый магазинчик — купить пару бутылок водки. Василий обрадовался угощению, но снова рассказывал только о премудростях охотничьего искусства и ни словом не обмолвился о странных происшествиях в лесу, аргументируя своё молчание тем, что не может говорить по долгу службы!
