Господи, где же барбарский берег? Капитан и штурман уверяют меня, что до него осталось совсем недалеко.

28 марта

Тридцать первый день плавания.

ТРЕВОГА!

Сразу про главное.

Минувшей ночью я не спала. Готовила эликсиры, декокты и бальзамы по инструкции, составленной отцом Астольфом. Самого его в каюте не было. Он сейчас опекает юнгу Ракушку, который последнее время все плачет и тоскует по дому.

Пушечный люк был нараспашку, потому что тепло.

Вдруг снаружи влетела Клара, села на стол и беспокойно заклекотала.

Я была увлечена своим делом и ласково отстранила ее: не мешай! Но попугаиха схватила меня клювом за рукав – будто тянула куда-то.

Минуту или две я ее бранила и пыталась прогнать, но потом сдалась. Клара почти все время спит, мы с ней редко видимся, и, если ей хочется со мной прогуляться, почему бы нет?

«Ну хорошо, – сказала я. – Вот мое плечо. Пошли на палубу».

Наверху было чудесно. Я встала на юте, щурясь от лучей восходящего солнца. Клара тревожно похлопывала крыльями, мешая мне любоваться зарей. Внезапно я сообразила, что мы опять идем на запад. Что же это получается? Всякий раз, когда у меня есть возможность сориентироваться по солнцу, оказывается, что «Ласточка» на галсе, противном курсу?

На вахте стоял Друа, второй лейтенант. Я спросила, давно ли мы движемся в эту сторону.

«Давно», – рассеянно ответил он и вдруг переменился в лице – будто чего-то испугался или о чем-то вспомнил.

«Почему?!» – воскликнула я.

«Таков приказ капитана», – пробормотал Друа и отвел взгляд.

Хорошо, что у меня хватило ума сдержаться. Я изобразила зевок, пробормотала «ну-ну», и он успокоился.

Но не успокоилась я.

В восемь часов, дождавшись, когда сменится вахта, я снова поднялась на квартердек. Там был Гош, старший помощник. Поболтав с ним о том, о сем, я как бы между делом поинтересовалась, не менялся ли курс.

Он флегматично ответил: «Как плыли, так и плывем».

Сердце у меня сжалось.

«И вчера? И позавчера?» – как можно равнодушней спросила я.

«Да почитай две с лишком недели».

То есть, с тех самых пор, как английский шлюп заставил нас повернуть на запад!

Я кинулась к монаху, рассказала ему о невероятном открытии, которое сделала благодаря глупышке Кларе, позвавшей меня на прогулку.

«Я ничего не смыслю в морском деле, сын мой, – ответил добряк (он никогда, даже наедине, не обращается ко мне, как к девице). – Вам лучше задать этот вопрос кому-нибудь сведущему».

Но кому? Гарри Логан, которого я считала приятелем, врал мне так же, как Дезэссар!

Я разбудила Клеща, который перед обедом всегда спит для улучшения аппетита. Он долго не хотел открывать, лязгал ключом (дверь у него в каюте крепкая, с хитрым замком). Наконец впустил, выслушал, но без интереса.

Если мы две недели плывем на запад, держа хорошую скорость, мы должны были преодолеть 4000 миль, втолковывала я писцу. За это время можно доплыть до Вест-Индии!

«Вы говорите глупости, – отрезал тупица. – Курс плавания строго установлен и может быть изменен лишь при чрезвычайных обстоятельствах, как то: бунт, эпидемия, ураганный ветер, пожар на борту, кораблекрушение. Ничего вышеизложенного не произошло, а значит, и курс не менялся».

Когда я изложила свои доводы еще раз, он пожал плечами и выпроводил меня за дверь, сказав: «Если и так, какая разница, где охотиться на добычу? В Вест-Индии, она даже обильней».

Он ведь не знает, зачем «Ласточка» плывет в Сале. Или плыла? Мой бедный отец!

Ну, Дезэссар, я вытрясу твою лживую душу!

Слова про «глупышку Клару» оставляю на совести Летиции. Не стану сетовать на человечью неблагодарность, мне к этому не привыкать. Лучше расскажу, как у меня самого открылись глаза.

Сначала они открылись в буквальном смысле. Чуть не целый месяц я беспечно продрых на своем насесте, наслаждаясь ветром, простором, дыханием океана. Веки смыкались сами собой, и требовалось усилие воли, чтобы разлепить их ради ежедневного облета корабля – подкормиться, проведать мою питомицу, осведомиться о событиях за день по ее дневнику.

Но вдруг, как это всегда со мной бывает в длительном плавании, однажды ночью я пробудился свежим, бодрым и почувствовал, что спать больше не хочу и не могу. После долгой череды хмурых дней небо было ясным, усыпанным яркими южными звездами. «Ласточка» мирно скользила по серебристо-черному мрамору океана, оставляя за кормой ровный след.

Мир был божественно прекрасен. Я стал смотреть вверх, вспоминая старинную легенду о том, что звезды – это души умерших праведников, озаряющие своим светом черноту Великой Пустоты. Где-нибудь там, в непостижимой высоте, возможно, мерцает и благородный дух Учителя. Судя по расположению созвездий, фрегат шел на запад, следуя направлению ветра – сезон пассатов, дующих через Атлантику со стороны Африки в сторону Нового Света еще не закончился. Странно только, что вахтенный начальник не пытался лавировать, как это обычно делается при противном ветре.

Меня переполняла жажда деятельности, и я перелетел пониже, чтобы рассмотреть, кто распоряжается на квартердеке.

Капитан Дезэссар сидел в штурманском кресле, намертво привинченном к палубе, и курил трубку, изредка переговариваясь с рулевыми.

«Ну-ка, полрумба к весту», – сказал он. Теперь «Ласточка» шла ровно на запад.

Что за чудеса?

В тот миг я еще ничего не заподозрил, просто удивился. Но своего наблюдательного поста уже не оставлял. Сидел так, чтобы ничего не упускать из виду и слышать каждое слово, произнесенное на мостике.

Но там ни о чем существенном не говорили – только про каких-то родственников, да про сравнительные качества кальвадоса и ямайского рома. Рулевой с помощником были на стороне рома, Дезэссар отстаивал отечественный напиток.

Перед рассветом, в четыре часа, капитана сменил второй помощник, которому Дезэссар велел всю вахту держаться того же курса.

Без капитана разговор на квартердеке стал чуть живее. Говорили о скором прибытии в порт, где, Бог даст, можно будет славно погулять – выпить, пожрать свежей свининки и наведаться к девкам.

Должно быть, мой разум здорово отупел от долгой спячки. Я слушал эту обычную моряцкую болтовню довольно долго, прежде чем меня ударило. Какая может быть выпивка в мусульманском городе Сале? Какие девки? И тем более какая «свининка»?

Мы плывем не в Марокко – это ясно. А моя девочка ничего не знает! Нужно открыть ей глаза!

В панике я сорвался с места и полетел к ней в каюту. Дальнейшее известно из дневника.

Удостоверившись в обмане, Летиция не стала пороть горячку. Сначала записала все случившееся – и отлично сделала. Это самый лучший способ привести смятенные мысли в порядок. Потом отправилась обедать в кают-компанию (я, разумеется, ее сопровождал), во время трапезы держалась, словно ничего не случилось. Улучив момент, как ни в чем не бывало спросила Дезэссара, угодно ли ему продолжить занятия. Тот попросил зайти чуть позже, после шестой склянки. Только я один видел, как грозно сжались у Летиции губы. Час расплаты определился.

Подготовка моей питомицы к решительному объяснению меня испугала. Не знаю, что у нее было на уме, но она сунула в рукав стилет, а под камзол спрятала заряженный пистолет. Не собиралась же она затеять на корабле вооруженный мятеж, да еще в одиночку?

Я шумно протестовал против этих воинственных приготовлений, но добился лишь того, что Летиция привязала меня за ногу к лафету. «Побудь здесь, моя цыпочка. Тебе незачем видеть, как я прикончу этого мерзавца!» – сказала она и ушла.

Пока я рвал клювом веревку, пока путался в занавеске (пушечный порт был закрыт), прошло несколько минут. Я ужасно боялся, что опоздаю, и все ждал выстрела.

Наконец я выбрался наружу, пролетел над палубой и спланировал за корму, к окнам кают-компании. Слава Будде, они были не заперты, и я смог сесть на подоконник.