– Тут уж будете виноваты вы сами. – Арматор пожал плечами. – Договор обязывает меня предоставить вам возможность участия в плавании. Я ее предоставил. Нигде в документе не сказано, какую одежду вы будете носить, женскую или мужскую. Коли вас не устраивает мое предложение, расстанемся миром, но аванс мой.

Однако он тут же сменил тон и заговорил мягко, вкрадчиво:

– Поверьте, сударыня, кроме как в мужском обличье, вам ни на один корабль не попасть. Никто во всей Франции на это не согласится. Во всяком случае сейчас, в военное время. Из вас получится бравый юноша, поверьте опытному глазу. Рост у вас отменный, фигура, по счастью, не отличается округлостью форм. Голос низок, а от соли и ветров он обретет хрипотцу. Соблюдайте осторожность, и никто вас не раскусит.

Она жалобно воскликнула:

– Но я ничего не смыслю в медицине! А если придется кого-то лечить?

– Лекарские ученики, которых я сажаю на другие свои корабли, тоже не Гиппократы.

– Да как я буду жить среди мужчин? – Летиция схватилась за виски. – Это невозможно!

– Вы имеете в виду естественные физические различия со всеми, так сказать, вытекающими последствиями? – покивал Лефевр, деликатно отставив мизинец. – Я продумал и это. У вас будет почти отдельная каюта. Только вы и монах. А монах – и не мужчина вовсе. Все его помыслы там.

Он закатил глаза и показал на люстру.

Здесь Дезэссар, наконец, справился с негодованием и завопил:

– Черррта с два! Я скорей сожру свои потроха, чем соглашусь на это! Никогда, вы слышите, сударь, никогда и ни за что Жан-Франсуа Дез…

Но арматор быстро перебил его:

– Не хотите – не надо. Корабль поведет мсье Кербиан.

И капитан сразу заткнулся, поперхнувшись на собственной фамилии.

– Он опытный штурман, давно мечтает о самостоятельном плавании, – спокойной договорил Лефевр.

Буян стушевался и только метнул на своего патрона быстрый взгляд, в котором кроме ярости мне померещилось что-то еще. Быть может, смущение? Хотя трудно представить, чтобы просоленный морской волк мог конфузиться.

Летиция опустила голову. Вид у нее был совсем потерянный. Полагаю, что на нее всей своей тяжестью обрушилась истина, которую Учитель сформулировал так: «Тяжело идти тропой, что ведет к краю пропасти. Особенно если нельзя повернуть назад».

Всю ночь мы не спали. Сначала стригли волосы. То есть, стригла-то их Летиция, а я наблюдал и верещал, если видел, что получается совсем уж неровно.

Непростое дело – самой себя стричь, установив два зеркала одно напротив другого.

Длинные медные пряди падали на пол. Они были похожи на бруски красного золота, которое испанцы привозят из Нового Света в трюмах своих галеонов. Я поднял клювом один локон. От него пахло полевыми цветами, безмятежностью, девичеством – тем, что никогда не вернется.

– Ужас какой, – пожаловалась Летиция, проведя рукой по стриженой голове. – Настоящий Ėpine. Вернее сказать, репейник. Ты, Кларочка, только посмотри!

Она все время обращалась ко мне вслух, а я старался в ответ издавать хоть сколько-то понятные звуки.

«Наплевать! – заметил я, красноречиво качнув головой. – Какое это имеет значение?»

– Ты права, девочка. Уши торчат просто непристойно! Я и не знала, что они у меня оттопырены! Но ничего. Всякий уважающий себя лекарь носит парик.

Арматор дал нам целый тюк мужской одежды. В черный камзол, белую рубаху, черные штаны и козловые башмаки с грубыми чулками Летиция нарядилась, едва мы вернулись в номер. Когда же нацепила дешевый парик из пакли бело-серого цвета, то превращение завершилось. В долговязом, длинноносом юнце было невозможно узнать медноволосую барышню, что я повстречал на Испанской набережной.

Покончив с переменой пола, мы занялись укладкой багажа. Из вещей, которые фройляйн фон Дорн привезла с собой, в плавании нам мало что могло пригодиться.

Платья, туфли, шляпы, нижнее белье, шелковые чулки, ароматические воды, а также иные принадлежности дамского туалета, назначение которых было мне неизвестно, отправились в сундук.

В качестве предметов полезных Летиция отобрала два карманных пистолета да складной нож.

– Знаешь, Клара, – сказала она, прежде чем запереть крышку, – вот смотрю я на все эти девичьи глупости, и странное у меня предчувствие – будто я никогда больше не надену чепца с лентами, фижм или туфелек на высоких каблуках. А ведь я все это так ненавидела! Милая моя подружка, я очень невысокого мнения о женской доле. Но как страшно с нею расставаться, и, быть может, навсегда. Длинное платье и завитые кудряшки – неплохая защита от грубого, хищного мира. То, что позволительно даме, нипочем не сойдет с рук мужчине. На удар придется отвечать ударом, а не слезами. И в обморок не упадешь…

«Не думаю, чтоб ты часто падала в обморок, когда носила женскую одежду», – фыркнул я, дернув клювом.

– Не смейся надо мной! Могу я немного похныкать хотя бы наедине с собой?

Ах вот как, «наедине»? Я обиженно отвернулся.

Утром пришли от Лефевра. Забрали деньги, положенные за наем судна. Серебро, оставшееся от тридцати тысяч, тоже взяли, выдав вексель на банкирский дом «Сансон», имеющий в Сале специальную контору, которая оказывает посреднические услуги при выкупе пленников.

Остальные вещи тоже были оставлены на попечение арматора. С узелком в руке и мною на плече новоиспеченный chirurgien navigan перебрался в гостиницу попроще, согласно своему скромному положению.

Летиция очень робела, выходя на улицу. Ей казалось, что первый же встречный ее разоблачит. «Господи, зачем я только согласилась», – шептала она. Я успокоительно пощелкивал ей в ухо.

И вскоре она воспряла духом. Не благодаря моим увещеваниям, а из-за того, что никто не обращал на неприметного паренька ни малейшего внимания. Если и смотрели, то на меня, причем без большого любопытства.

Сен-Мало – город портовый. Тут никого попугаями не удивишь. Мимо прошел одноногий моряк, за которым на цепочке ковыляла макака-резус – и то никто не пялился. Попадались иссиня-черные негры, апельсиновые мулаты – обычное дело. Вот на бородатого московита в меховой шапке, на того кое-кто оглядывался.

С хозяином гостиницы Летиция договаривалась о комнате уже безо всякой боязни. Она назвалась лекарским учеником Эпином из испанской Фландрии, старалась говорить побасистей, отчего голос у нее прыгал, в точности как у юноши в период созревания – даже я с моим острым слухом и взглядом не заподозрил бы обмана. Если хозяина что и насторожило, так скудость багажа. Но ливр задатка быстро разрешил эту маленькую проблему.

Теперь нам предстояло испытание посерьезней – знакомство с кораблем и экипажем. Лефевр сказал, что, согласно правилам, судовой врач обязан перед отплытием осмотреть матросов и засвидетельствовать их пригодность к экспедиции.

Если б я мог говорить, я объяснил бы моей бедной девочке, заранее трепетавшей от бремени ответственности, что никакой важности в этой процедуре нет. Капитан не дурак, чтобы брать с собой убогих и больных. Обычно лекарь – если он вообще есть – просто глядит на матросов, подписывает нужную бумагу. И дело с концом. Уж мне ли не знать!

Гораздо важнее, как встретят новичка на судне. От первого впечатления зависит очень многое. Я волновался, как родитель перед экзаменом своего чада.

Тоже еще и на корабль надо было посмотреть. У меня глаз наметанный. Если в посудине есть скрытый изъян или, того хуже, если над ней сгустилась недобрая карма, я это сразу вижу. Лучше на такое судно не садиться. Уж я позабочусь о том, чтоб моя питомица не поплыла навстречу собственной гибели.

Из-за отлива «Л’Ирондель» стоял на якоре посреди бухты; на борт нас за два су доставил ялик.

Первое впечатление у меня было неплохое. Я люблю легкие фрегаты. На них весело плавать – или, как говорят моряки, – ходить по морям. Парусным вооружением эти трехмачтовые резвуны не уступают большим военным кораблям, но гораздо проворней на резких галсах и замечательно маневренны.