Томми рассказывал в своих письмах об уличных фонарях и неоновых вывесках в Лондоне, об окутанных мягким сиянием домах на фоне темного неба. Томми говорил, что теперь город погружен во мрак — никто не хочет подавать сигнал мистеру Гитлеру. Лили с трудом представляла себе город, такой огромный, как Лондон. В жизни ей пока не доводилось видеть городов крупнее Дангарвана, а Лондон, Париж и Нью-Йорк были ей знакомы лишь по чудесным фильмам, которые или в кинотеатре «Ормонд».
Но теперь, уже совсем скоро, ей предстояло увидеть Лондон своими глазами. Оставалось подождать всего несколько дней. Лили взволнованно затаила дыхание, смакуя эту мысль, но тут же озабоченно нахмурилась. Томми помог ей разузнать условия приема на курсы медсестер в королевской бесплатной больнице, но он не сможет ее встретить. Королевский ирландский фузилерный полк, к которому он приписан, к тому времени уже покинет Лондон. Само собой, Томми не сказал, куда его отправят.
Прочитав последнее письмо сына, отец скомкал его и швырнул в огонь.
«Сначала ушел Томми, а теперь и ты, Лили? Зачем это тебе? — угрюмо проворчал он. — Разве мало нам своих войн? Почему мы должны посылать наших детей воевать на чужой земле?»
Лили не ответила. Она понимала, что за всеми гневными речами отца против войны, в которой Ирландия занимала нейтральную позицию, скрывается мучительный страх потерять любимого сына, ставшего солдатом. Маме в отличие от отца не нужно было ничего объяснять. Она чувствовала, что Лили мечтает о другой жизни и хочет любой ценой вырваться из Ратнари-Хауса.
— Кто не бывал в этом доме, ни за что не поверит, что здесь так холодно, — озабоченно пожаловалась мама, торопливо входя в кухню в своей привычной одежде экономки. — Постели опять отсырели, ну что ты будешь делать? Если не удастся привести все в порядок до приезда ее светлости, не миновать скандала.
Лили поспешно вскочила, достала еще одну красивую фарфоровую чашку с блюдцем и налила маме чаю. Мама всегда предпочитала посуду попроще, но Лили нравилось держать в руках тончайший, почти прозрачный фарфор.
— Вот твой чай, мама. Садись.
— Нет у меня времени сидеть, — вздохнула мама, но все же взяла чашку и с благодарностью отпила глоток, стоя у большого, чисто вымытого деревянного стола. — В Красной спальне пахнет сыростью даже при открытых окнах. Не знаю, выветрится ли запах до завтра. Господи, и зачем я только разрешила всем прийти сегодня попозже, когда в доме полно работы?! — Мэри удрученно покачала головой.
— Посиди со мной, — попросила Лили. Она понимала, что мать бесполезно уговаривать не выбиваться из сил ради тех, кто не способен оценить ее заботу и усердие. К семейству великих Локрейвенов Лили Кеннеди в отличие от матери относилась без всякого почтения.
— Я, пожалуй, присяду на минутку, — сказала мама, и на лицо ее набежала тень.
Лили должна была уехать наследующий день, а Мэри предстояло хлопотать по дому и отдавать распоряжения слугам, готовясь к большому приему. Хозяева пробыли неделю в Дублине и собирались вернуться домой в компании друзей.
Обычно на кухне бывало шумно даже в этот ранний час. Кухарка Эйлин Шоу вечно пыхтела и ворчала, что в такую холодную, промозглую погоду ее кашель усиливается. Шон, служивший денщиком при майоре Локрейвене в Первую мировую, а теперь занимавший место дворецкого в доме, попыхивал трубкой, бросая разъяренные взгляды на неповоротливую Нору, новую горничную, готовившую поднос с завтраком для леди Айрин.
Вообще-то Шон был довольно добродушным малым, но в последнее время в Ратнари-Хаусе горничные менялись слишком часто, и Нора — молодая, неуклюжая и довольно бестолковая девица, благоговевшая перед великолепием усадьбы — не отвечала требованиям дворецкого.
И наконец, Виви — лучшая подруга Лили — обычно стояла у двери с чашкой чаю в одной руке и сигаретой — в другой. Торопясь получить заряд бодрости перед работой. Лили обожала Виви, хотя на первый взгляд у подруг было мало общего. «Похожи, как мел на сыр», — говорила о них Мэри, и все же девушки были неразлучны с самого детства. Когда-то они вместе ходили в школу, но Виви в тринадцать лет пришлось бросить учиться и начать работать на Локрейвенов.
Мама настояла, чтобы Лили проучилась до семнадцати лет, Что было почти неслыханно.
— Ты с ума сошла. Где это видано, столько времени корпеть над книжками? — увещевала подругу Виви. — Подумай, как славно мы могли бы повеселиться, будь у тебя пара шиллингов в кармане, Лили.
Виви — маленькая, соблазнительная пышечка — недавно наведалась в парикмахерский салон «Сильвия», чтобы придать волосам платиновый оттенок, в точности такой, как у ее кумира, кинозвезды Джин Харлоу.
— Но тогда мне придется прислуживать проклятой леди Айрин, — с досадой объясняла Лили. Это звучало как приговор. Лучше вовсе не иметь денег, чем зарабатывать их в Ратнари-Хаусе, решила Лили.
К сожалению, в таком маленьком городке, как Тамарин, очень трудно было найти работу, а скромные доходы супругов Кеннеди не позволяли им отправить дочь учиться на медсестру в одной из больших больниц, чего Лили всегда хотелось. Кончилось тем, что ей все же пришлось поступить на службу в Ратнари-Хаус. Виви была счастлива.
«В Лондоне мне будет не хватать Виви», — с грустью подумала Лили. Тяжело расставаться с лучшей подругой.
В то утро слуги наслаждались последними часами короткого отпуска. Им редко выпадал случай поваляться в постели в свое удовольствие. С приездом хозяев в усадьбе начинались привычные хлопотливые будни. «Скоро весь дом придет в движение, словно механизм гигантских часов с его винтиками и шестеренками», — подумала Лили. Служанки примутся яростно вытирать пыль, чистить, мыть, скоблить, полировать… Эйлин начнет священнодействовать на кухне — готовить фазанов для вечеринки, варить свой непревзойденный грибной суп, раскатывать бесконечные тончайшие пласты теста для слоеного торта «Creme milles feuilles», который леди Айрин всегда неизменно включала в меню.
Лили пришла с матерью в Ратнари-Хаус только потому, что Локрейвены были в отъезде. Она не показывалась в усадьбе с прошлого Рождества, после того как начала работать в маленькой приемной доктора Рафферти, деревенского врача. Когда невестка Рафферти забеременела, Лили с радостью ухватилась за возможность занять ее место — убирать в кабинете доктора и иногда кое в чем ему помогать. Она надеялась, что этот скромный опыт когда-нибудь поможет ей выучиться на медсестру.
Леди Айрин пришла в ярость, но умело скрыла гнев под привычной маской равнодушия.
— Если тебе так хочется тратить свою жизнь на то, чтобы возиться с больными людьми, Лили, что ж, желаю удачи, — холодно проговорила она, когда Лили официально предупредила ее о своем уходе.
Свою последнюю камеристку леди Айрин называла по фамилии — Райан. Но Лили — дочь экономки, проводившая в Ратнари-Хаусе добрую половину дня с тех пор, как еще ребенком впервые встала на ножки — была на особом счету. Вместо резкого окрика «Кеннеди» хозяйка снисходительно обращалась к ней по имени. «Это дорогого стоит», — считала довольная Мэри.
«Ты ей очень нравишься, милая, — с гордостью сказала мама, когда всего через полгода с начала работы Лили в усадьбе ее повысили до звания камеристки. — Да иначе и быть не может. Ты такая умная, расторопная, сметливая, и я никогда раньше не видела, чтобы кто-то причесывал ее светлость так же красиво, как ты».
Лили сомневалась, что заслужила милостивое обращение ее светлости своим умением укладывать редеющие темные волосы леди Айрин. Благодарность не входила в число добродетелей хозяйки, отличавшейся редким самодурством. За пятьдесят лет ее светлость привыкла к беспрекословному повиновению всех, кто ее окружал. Любой, самый вздорный ее каприз исполнялся в мгновение ока.
Все знали, что в родительском доме надменная леди Айрин купалась в роскоши, ее окружали полчища слуг, вышколенные лакеи, французские повара и горничные-итальянки, не чета скромному штату прислуги в Ратнари-Хаусе. В Килдэре семье ее светлости принадлежало две тысячи акров первоклассной пахотной земли, а перед огромным георгианским особняком ее родителей простирался великолепный сад, разбитый на итальянский манер. Разумеется, эта благородная дама не привыкла, чтобы какая-то ничтожная камеристка диктовала ей свою волю.
