Я несусь к лестнице и спешу наверх, перепрыгивая через ступеньку, не слыша ни зова Фелисити, ни требований мисс Мак-Клити. Когда я добираюсь до нашей спальни, совершенно задохнувшись, Энн сидит на своей кровати в скучном коричневом дорожном костюме и скромной шерстяной шляпке. Она аккуратно складывает в стопку свою дешевую почтовую бумагу и журнал мод, который ей подарила Фелисити. Наверху лежит программка «Макбета». Бригид запихивает в чемодан последние вещички Энн.

— Бригид, — выдыхаю я. — Нельзя ли мне поговорить с Энн наедине?

— Конечно, конечно…

Бригид тащится к двери.

— Заприте потом этот чемодан как следует. Энн, милая, не забудьте перчатки.

Наша экономка проходит мимо меня, промокая глаза носовым платком. Мы с Энн остаемся вдвоем.

— Скажи мне, что это неправда! — требую я.

Энн закрывает дорожную сумку и ставит ее на пол у своих ног.

— Я тебе оставлю свою почтовую бумагу. Хоть что-то напомнит обо мне.

— Но ты не можешь вот так взять и уехать! Тебя ждут в театре мистера Каца! Тебя ждет большая сцена!

Лицо Энн искажается болью.

— Нет. Они ждут Нэн Уошбрэд, красота которой говорит сама за себя, а не Энн Брэдшоу. Той девушки, которая им нужна, не существует. Ее просто нет.

Я хватаю ее чемодан, бросаю на кровать и начинаю вытаскивать вещи.

— Значит, мы найдем другой способ. Мы все наладим с помощью магии!

Энн берет меня за руку, останавливая.

— Разве ты не понимаешь, Джемма? Это не поможет. Не навсегда. Я не могу быть той, кого они хотят во мне видеть.

— Так будь кем-то другим! Будь сама собой!

— Я недостаточно хороша.

Энн вертит в руках перчатки, сминает их в комок, потом снова расправляет.

— Я потому и послала письмо кузине, попросила, чтобы она за мной приехала.

Я вспоминаю вечер того дня, когда Энн встречалась с мистером Кацем, письмо в ее руках… то самое, которое она настойчиво просила отправить. Она и не собиралась продолжать морочить голову Лили Тримбл и мистеру Кацу. Я тяжело опускаюсь на кровать; между нами громоздится чемодан. Энн складывает вещи обратно и защелкивает замки.

— Но скажи тогда, зачем было устраивать всю эту суету? — с горечью спрашиваю я.

— Прости меня, Джемма.

Она пытается коснуться моей руки, но я отшатываюсь.

— Я уеду сейчас, но я смогу всегда помнить тот день. Я смогу всегда помнить о том, что я в силах это сделать. Но если я попытаюсь снова… если я явлюсь к ним как настоящая Энн и меня отвергнут… мне этого не вынести.

В дверь врывается Фелисити и останавливается, загородив собой вход.

— Не беспокойся, Энн! Я им не позволю тебя забрать!

Энн натягивает перчатки и берется за ручку чемодана.

— Отойди, пожалуйста.

Фелисити разевает рот.

— Но…

— Пропусти ее, Фелисити.

Мне хочется дать Энн пинка — за то, что она даже не пытается что-то изменить. За то, что она сдалась и предала нас.

Лицо Энн превращается в привычную маску, которая не выдает никаких чувств. Своим талантом она могла бы заставить трепетать публику во всем мире. Но вместо того она будет использовать его, чтобы облегчить жизнь родным, и ее существование станет таким бессмысленным, что ее как бы и не будет вовсе. А я ведь видела, что она в силах сама творить магию как актриса, и при этом Энн умеет исчезать, становиться невидимой…

Держа в руке чемодан, Энн решительно спускается по лестнице в последний раз. Ее плечи расправлены, спина напряжена, глаза ничего не выражают. Она уже идет, как настоящая гувернантка. Внизу, в большом холле, играет фонограф, мисс Мак-Клити репетирует с девушками выступление.

Миссис Уортон ждет внизу вместе с миссис Найтуинг и Бригид. Миссис Уортон сплошь увешана бусами, перьями, кружевами, и всего этого слишком много.

— Ах, вот и наша Энни! Я как раз говорила миссис Найтуинг, как мне радостно знать, что ты уже перебираешься в наш загородный дом! Мы с мистером Уортоном назвали его «Весна в Шотландии», потому что шотландский замок Балморал особенно дорог ее величеству.

— Что за нелепое название для загородного дома! — бормочет Фелисити. — Они что, не бывали весной в Шотландии? Там же в это время холодно, как в Англии зимой!

Миссис Уортон что-то болтает о трудностях организации должного стиля и порядка в загородном доме и о том, что у нее совсем нет свободного времени из-за того, что приходится постоянно присматривать за слугами. Бригид подает Энн носовой платок, хотя ей самой он понадобился бы куда больше.

— Нет ничего постыдного в том, чтобы быть в услужении, — говорит она, нежно гладя Энн по щеке. — Вы уж не забывайте старую Бригид.

— До свидания, Энн, — говорит Фелисити. — Без тебя здесь все станет совсем по-другому.

Энн поворачивается ко мне. Я понимаю, что она ждет от меня какого-то проявления доброты — поцелуя, объятия, хотя бы улыбки. Но я не могу.

— Ты станешь отличной гувернанткой.

Мои слова звучат как пощечина.

— Я знаю, — отвечает она, словно ударяя сама себя.

Девушки толпятся в фойе. Они шмыгают носами и суетятся, хотя не обращали на Энн внимания, пока она жила рядом с ними. Мне это невыносимо, поэтому я ускользаю в большой холл и подглядываю из-за занавесей, как Энн и ее внезапные поклонницы выходят наружу.

Лакей укрепляет чемодан Энн на задке экипажа и, усадив миссис Уортон, помогает сесть Энн. Она высовывается из окна, придерживая шляпку. Я могла бы броситься за ней, поцеловать ее, пожелать доброго пути… Я могла бы. И для нее это значило бы очень много. Но я не в силах заставить свои ноги двигаться. «Просто попрощайся как следует, Джемма! И все!..»

Кучер берет в руки поводья. Лошади копытами вздымают пыль. Экипаж трогается с места и катит по подъездной дороге, потом поворачивает… Он становится все меньше и меньше, пока наконец от него не остается лишь темная точка, уползающая вдаль.

— Прощай, — шепчу я наконец, когда это уже не имеет никакого значения и никто меня не может слышать, кроме оконных стекол.

Отсутствие — это нечто весьма странное. Когда друзья отсутствуют, они становятся как будто больше, важнее, и наконец только и ощущаешь, что разлуку с ними. Теперь, когда Энн уехала, спальня кажется слишком просторной. Как я ни стараюсь, я не могу заполнить освободившееся пространство. Я обнаруживаю, что мне не хватает сопения Энн, которое так раздражало; я скучаю по ее унынию и глупым романтическим фантазиям, мне недостает ее страсти к кровавым романам. По десять раз на дню я думаю о том, как могла бы поделиться с ней своими маленькими наблюдениями — шепнуть что-то насчет Сесили или пожаловаться на овсянку, и от этого и то, и другое стало бы более терпимым, — но осознаю, что ее нет рядом. И от бесконечной грусти меня охватывает гнев.

«Она сама решила уехать», — напоминаю я себе, втыкая иглу в вышивку, распевая гимны, снова и снова совершенствуя реверанс, который нужно будет сделать перед королевой… Но если это вина Энн, почему я принимаю все так близко к сердцу? Почему даже ее неудачу я воспринимаю как свою?

Я радуюсь, когда мисс Мак-Клити выводит нас на лужайку для спортивных упражнений. Девушки развлекаются лаун-теннисом. Несколько отчаянных душ принимаются фехтовать, и Фелисити, конечно, во главе этой компании, в ее глазах пылает ярость. Маленькая группа желает поиграть в крикет, «прямо как в школе для мальчиков», но поскольку у нас нет бит или мячей, такая возможность — спорный вопрос, и они, поворчав, вынуждены удовлетвориться крокетом.

Я выбираю хоккей на траве. Носясь по лужайке с клюшкой на изготовку, посылая вперед мяч, передавая его подругам по команде, не сдерживая крик, ощущая бьющий в лицо ветер и лучи солнца на спине, я наполняюсь бодростью. Игра проясняет ум, обостряет чувства, заставляет забыть о потере. И я обнаруживаю, что мне нравится колотить по чему-то клюшкой.

Мисс Мак-Клити тоже не слишком сдерживается.

— Так не положено! — кричит она. — Ваши подруги нуждаются в помощи, мисс Темпл… внимательнее! Вы должны действовать все вместе, леди, стремясь к общей цели! Помните: «Изящество, обаяние, красота!»