Санаторий Олдхэм находится в часе езды на поезде от Лондона и представляет собой большое белое строение, окруженное чудесной просторной лужайкой. На ней стоят несколько кресел, чтобы обитатели санатория могли, когда им захочется, посидеть на солнышке.

Мы с Томом, как и собирались, приехали навестить отца. Мне совсем не хотелось видеть его в таком вот месте. Я предпочитаю представлять его в кабинете, рядом с ярким огнем камина, с трубкой в руке и хитринкой в глазах, готовым в любой момент рассказать очередную фантастическую историю. Но полагаю, даже санаторий Олдхэм — куда лучше, нежели тот опиумный притон, где я нашла отца в Лондоне… он был настолько одурманен, что даже обручальное кольцо обменял на дозу отравы.

Нет, об этом я думать не стану. Не сегодня.

— Помни, Джемма, ты должна держаться легко и бодро, — советует мне Том, мой старший, но, увы, не слишком мудрый брат.

Мы минуем аккуратно подстриженную живую изгородь, из которой не торчит ни единой лишней веточки, и шагаем по огромному пространству лужайки, не оскверненной ни единым сорняком.

Я бодро улыбаюсь проходящей мимо сиделке.

— Думаю, я и без твоих добрых советов не забуду, как себя вести, Томас, — цежу я сквозь стиснутые зубы.

— Сильно сомневаюсь.

Если честно, какая вообще польза от братьев? Они только и могут, что надоедать и раздражать.

— Знаешь, Томас, тебе следует быть более аккуратным за завтраком. У тебя на рубашке пятно от яйца, преогромнейшее!

Том в панике проводит ладонью по груди.

— Где? Я не вижу!

— Вот… — Я стучу пальцем по его виску. — Вот здесь!

— Что?!

— Апрельский дурак!

Томас кривит губы в усмешке.

— Но апрель еще не наступил!

— Да, — соглашаюсь я, прибавляя шагу. — Но ты все равно дурак.

Сиделка в накрахмаленном белом переднике показывает нам небольшую площадку для отдыха рядом с застекленной верандой. Какой-то мужчина сидит, развалясь, в плетеном тростниковом кресле; его ноги накрыты шотландским пледом. Я не сразу узнаю отца. Он так похудел…

Том негромко откашливается.

— Привет, отец! Ты неплохо выглядишь.

— Да, мне уже лучше. Джемма, малышка, ты, мне кажется, становишься красивее с каждым днем.

Он бросает на меня лишь мимолетный взгляд. Мы не можем смотреть друг на друга. По-настоящему — не можем. С тех самых пор, как я выволокла его из опиумного притона. Теперь, глядя на отца, я вижу наркомана. А он, когда видит меня, вспоминает то, что предпочел бы забыть. Мне хочется снова стать восторженной маленькой девочкой, сидящей рядом с ним…

— Ты слишком добр ко мне, отец.

«Легко и бодро, Джемма!»

Я выдавливаю из себя улыбку. Как он похудел…

— Чудесный денек сегодня, правда? — говорит отец.

— Да, действительно, — соглашается брат. — День очень хорош.

— Здесь такой красивый сад, — говорю я.

— Да. Очень, — поддерживает меня Том.

Отец рассеянно кивает.

— Да-да…

Я пристраиваюсь на краешке кресла, готовая вскочить и уйти, как только подвернется возможность. И протягиваю отцу коробку, искусно упакованную в золотую бумагу и украшенную большим красным бантом.

— Я привезла мятные конфеты, которые ты так любишь.

— Да-да… — повторяет он, без особого восторга принимая коробку. — Спасибо, малышка. Томас, ты подумал об обществе Гиппократа?

Том хмурится.

— Что еще за общество Гиппократа? — спрашиваю я.

— Известный клуб ученых и медиков, в него входят знаменитые умы. И они проявляют немалый интерес к нашему Томасу.

Мне кажется, такое общество вполне подошло бы Тому, поскольку он — ассистент в Королевском госпитале в Бетлеме, или Бедламе, и, несмотря на свои многочисленные недостатки, прирожденный целитель. Медицина и наука — две его основные страсти, и потому я не понимаю, почему при упоминании общества Гиппократа он ехидно ухмыляется.

— Меня они не интересуют, — заявляет Том.

— Но почему?

— Потому что большинство членов этого общества пребывают в возрасте от сорока лет до смерти, — фыркает Том.

— Но там сосредоточены немалые знания, Томас. И ты проявил бы мудрость, если бы отнесся к ним с уважением.

Том открывает коробку и берет конфету.

— Ну, это ведь не клуб Атенеум.

— Ставишь себя очень высоко, да, мой мальчик? В Атенеум принимают немногих, и ты не из их числа, — решительно говорит отец.

— Может, и войду в него, — не уступает Том.

Тому отчаянно хочется быть принятым в самом высшем лондонском обществе. Отец считает, что это глупо. Мне неприятно, когда они спорят на эту тему, и не хочется, чтобы Том сейчас огорчал отца.

— Папа, я слышала, ты скоро вернешься домой, — говорю я.

— Да, так мне сказали. Говорят, я совершенно здоров.

Он кашляет.

— Это будет просто замечательно! — без малейшего энтузиазма произносит Том.

— Конечно, — соглашается отец.

И мы все умолкаем. Через лужайку бредет стайка гусей с таким видом, как будто и они тоже утратили направление. Какой-то мальчишка подгоняет их, пытаясь направить к пруду поодаль. Но нам никто не может показать новую дорогу, и потому мы просто сидим, говорим о пустяках и старательно избегаем упоминания о чем-то значимом. Наконец к нам подходит сиделка с луноподобным лицом и медно-рыжими волосами.

— Добрый день, мистер Дойл. Вам пора на водные процедуры, сэр.

Отец облегченно улыбается.

— Мисс Финстер, вы как солнечный луч в пасмурное утро! Как только вы появляетесь, все становится прекрасно.

Мисс Финстер улыбается — словно луну сломали пополам.

— Ваш отец так очарователен!

— Ну ладно, идите, — говорит нам отец. — Мне бы не хотелось, чтобы вы опоздали на лондонский поезд.

— Да, действительно.

Том уже рвется в город. Мы пробыли здесь меньше часа.

— Значит, теперь увидим тебя дома, отец, через две недели.

— Совершенно верно, — подтверждает мисс Финстер. — Хотя нам будет грустно с ним прощаться.

— Охотно верю, — говорит Том.

Он отводит со лба упавшую прядь, но та сразу же снова падает ему на глаза. Мы не обнимаемся на прощание, не пожимаем друг другу руки. Мы просто улыбаемся, киваем и расстаемся как можно быстрее, радуясь, что избавились друг от друга и от неловкого молчания. Но мне стыдно за свое облегчение. Интересно, происходит ли то же самое в других семьях. Они ведь выглядят такими довольными. Они друг другу подходят, как кусочки завершенной головоломки, и этот образ кажется мне самым правильным. Но мы — мы вроде оставшихся непонятных кусочков, с которыми никто не знает, что делать.

— Ну что ж, до встречи.

Отец предлагает мисс Финстер руку, как истинный джентльмен.

— Мисс Финстер, окажете мне честь?

Мисс Финстер смеется, как школьница, хотя ей примерно столько же лет, сколько и миссис Найтуинг.

— Ох, мистер Дойл! Идемте.

Рука об руку они шагают к большому белому зданию. Отец поворачивает голову, через плечо оглядываясь на нас.

— Увидимся на Пасху!

Да, через две недели мы опять будем вместе.

Но я сомневаюсь, что отец вообще меня заметит.

По дороге в Лондон я принимаюсь отчитывать Тома.

— Томас, ну в самом деле, тебе что, обязательно вот так подсмеиваться над отцом?

— Ну, начинается! Давай, защищай его, как всегда. Любимица.

— Я не любимица. Он одинаково нас обоих любит.

При этих словах у меня возникает странное ощущение, как будто я говорю заведомую ложь.

— Но ведь все именно так думают? Жаль, если это неправда, — с горечью говорит Том.

Но внезапно он светлеет.

— Кстати, так уж получилось, что он ошибся насчет клуба Атенеум. Меня уже пригласили туда на ужин, с Саймоном Миддлтоном и лордом Денби.

При упоминании имени Саймона у меня перехватывает дыхание.

— Как Саймон поживает? — спрашиваю я.

— Хорош собой. Обаятелен. Богат. Короче говоря, с ним все в порядке.