Вэнди качает головой.

— Я только одно вот это сделала, — говорит она, показывая на высокое растение с сочными, плоскими красными листьями. — Я зарыла руки в землю и как будто почувствовала там магию, она ждала… Я стала о ней думать — и тогда оно выросло. А потом оно как будто охватило собой все вокруг, и начали расти другие, сами по себе. Это ведь такое начало, да?

— Да, — подтверждаю я.

Долина тянется далеко, и вся она заполнена смесью пятен цвета и льда. Искалеченная земля стремится к возрождению. И это действительно очень хорошее начало.

Какой-то мужчина робко подходит ко мне, сжимая в руках шляпу. От страха он дрожит с головы до ног, а взгляд у него ищущий.

— Прошу прощения, мисс, но вот мне сказали, что вы-то и можете мне помочь уйти в следующий мир.

— Кто это тебе сказал?

Глаза мужчины округляются.

— Ох, ужасная особа, у нее вся голова в змеях!

— Тебе незачем ее бояться, — говорю я, беру мужчину за руку и веду его к реке. — Она ручная, как домашняя киска. Она бы тебе руки облизала, дай ты ей такую возможность.

— Ну, нет, не выглядит она такой уж безобидной, — содрогнувшись, шепчет мужчина.

— Да, только вещи вообще не всегда таковы, какими кажутся, сэр, и мы должны научиться составлять о них собственное мнение.

Те, кто нуждается в моей помощи, появляются со всех сторон. Одному хочется сказать жене, что он любит ее, как никогда прежде; другая сожалеет о том, как поступала со своей сестрой, о зависти, которую питала к ней до самого конца; еще одна, совсем юная девушка, лет восемнадцати, очень испугана — она не может так легко расстаться с прошлым.

Она вцепляется в мою руку.

— А правда ли, как я слышала, что мне не обязательно переходить на другую сторону? Что есть и другие места, где я могла бы жить?

Глаза у нее огромные, отчаянная надежда смешивается со страхом.

— Это правда, — отвечаю я. — Но всему есть своя цена. Ничто не дается просто так.

— Но что будет со мной, когда я перейду реку?

— Не знаю. И никто не знает.

— Ох, а вы мне не подскажете, какую дорогу выбрать? Пожалуйста!

Ее глаза наполняются слезами.

— Это все так трудно…

— Да, трудно, — подтверждаю я, сжимая ее руку, потому что это все, что я могу сделать.

В конце концов она решает уйти — но только если я провожу ее через реку на корабле, который ведет горгона. Для меня это первое путешествие такого рода, сердце отчаянно колотится. Мне хочется знать, что лежит по другую сторону того, что я уже видела. Чем ближе мы подходим к дальнему берегу, тем ярче он светится, и мне приходится отвернуться. Я слышу лишь понимающий вздох девушки. Я чувствую, что корабль стал легче, и осознаю, что она ушла.

Мы возвращаемся обратно, у меня тяжело на сердце. В мягком плеске волн мне слышатся имена тех, кто потерян: моей матушки, Амара, Каролины, матери Елены, мисс Мур, мисс Мак-Клити… и еще я потеряла часть самой себя, которую не вернуть.

Картик. Я резко моргаю, стараясь подавить слезы.

— Почему все должно кончаться? — тихо спрашиваю я.

— Наши дни сочтены в книге судеб, высокая госпожа, — негромко отвечает горгона; впереди виден сад. — Именно это придает им такую сладость и смысл.

Когда мы возвращаемся в сад, в оливковой роще дует легкий ветерок. Он приносит аромат мирра. Ко мне приближается мать Елена; на ее белой блузке ярко светится медальон.

— Мне бы теперь хотелось увидеть мою Каролину, — говорит она.

— Каролина ждет тебя на другой стороне реки, — отвечаю я.

Мать Елена улыбается мне.

— Ты неплохо поработала.

Она прижимает ладонь к моей щеке и что-то говорит по-цыгански; я не понимаю ее слов.

— Это что, благословение?

— Я всего лишь сказала: мир ждет тех, кто готов его увидеть.

Корабль покачивается на волнах, готовый переправить мать Елену через реку. Она напевает что-то вроде колыбельной. Свет окутывает старую цыганку таким сиянием, что скоро я уже не понимаю, где свет, а где она. А потом она исчезает.

«Мир ждет тех, кто готов его увидеть». Мне кажется, за этими словами кроется нечто большее. А возможно, так оно и есть.

Возможно, это надежда.

Мне приходится подождать некоторое время, чтобы поговорить с миссис Найтуинг наедине. В пять минут четвертого дверь ее кабинета распахивается, позволяя мне войти в убежище нашей директрисы. Я вспоминаю тот день, когда впервые приехала в школу Спенс, в черном траурном платье, убитая горем, не имея ни единого друга в целом мире. Как много случилось всякого с тех пор…

Миссис Найтуинг складывает руки перед собой на письменном столе и пристально смотрит на меня поверх очков.

— Вы хотели о чем-то поговорить со мной, мисс Дойл?

Старая добрая Найтуинг, такая же неизменная и надежная, как сама Англия…

— Да, — киваю я.

— Ну, я очень надеюсь, что вы не займете у меня слишком много времени. Мне необходимо заменить двух учительниц, поскольку мадемуазель Лефарж выходит замуж, а мисс Мак-Клити… Сахира…

Миссис Найтуинг умолкает. Ее глаза краснеют.

— Мне очень жаль, — тихо говорю я.

Она прикрывает глаза, губы чуть заметно дрожат. А потом все проходит, как уносится темное облако, лишь грозившее дождем.

— Так чего же вы хотели, мисс Дойл?

— Я была бы весьма благодарна вам за помощь в том, что касается сфер, — говорю я, выпрямляясь.

Щеки миссис Найтуинг заливаются самым настоящим румянцем.

— Я не представляю, какого рода помощь я могла бы вам предложить.

— Мне нужно, чтобы кто-то присматривал за дверью и охранял ее, когда я уеду.

Она кивает.

— Да. Безусловно.

Я осторожно откашливаюсь.

— И вы можете сделать еще кое-что. Это касается школы. И девушек.

Директриса вскидывает бровь, и я чувствую себя как под ружейным прицелом.

— Вы могли бы дать им настоящее образование. Вы могли бы научить их думать самостоятельно.

Миссис Найтуинг словно каменеет, живут только глаза, и они подозрительно прищуриваются.

— Вы ведь шутите?

— Напротив, я никогда не была более серьезной.

— О, да, их матери придут в восторг, услышав подобное! — ворчит миссис Найтуинг. — Можно не сомневаться, они наперегонки бросятся в нашу школу!

Я грохаю кулаком по письменному столу, заставляя подпрыгнуть чайную чашку и саму миссис Найтуинг.

— Да почему девушки не могут пользоваться такими же правами, как мужчины? Почему мы должны так сурово себя ограничивать? Почему должны постоянно осаживать друг друга, не давая сказать ничего серьезного, и постоянно путаться в страхах, стыде, тайных желаниях? Если мы сами не будем считать себя достойными лучшего, разве мы можем ожидать чего-то от жизни? Я ведь уже видела, на что способны всего несколько девушек, миссис Найтуинг. Они могут в случае необходимости заставить отступить целую армию, так что, уж пожалуйста, не говорите мне, что это невозможно! На пороге — новый век. Так что наверняка мы могли бы отказаться от нескольких вышивок в пользу лишней книги и более серьезных идей.

Миссис Найтуинг сидит так неподвижно, что я пугаюсь: не остановилось ли ее сердце от моего взрыва? Наконец она открывает рот, но ее обычно властный голос звучит как неуверенный скрип:

— Я тогда потеряю всех учениц, они уйдут в школу мисс Пеннингтон.

Я вздыхаю.

— Нет, не потеряете. К ней уйдут только самые безмозглые.

— Весьма невежливо, мисс Дойл, — выговаривает мне миссис Найтуинг.

Она аккуратно поправляет чайную чашку, чтобы та стояла ровно в центре блюдца.

— А вы? Вы отказываетесь от светского сезона ради американского университета. Вы действительно готовы повернуться спиной ко всем привилегиям и достоинствам светской жизни?

Я думаю обо всех леди в тесных корсетах и с напряженными улыбками, заглушающих голод слабым чаем, изо всех сил старающихся уложить себя в рамки такого тесного мирка, отчаянно боящихся, что с их глаз соскользнут шоры и они увидят то, что предпочитают не видеть.