Опрокинув на головы своей дворне поток распоряжений, он явился на конюшню и замер в дверях. Его остановил порывистый голосок сына:

– Немедленно! Немедленно!.. – У Мишеля перехватило дыхание. – Оседлайте моего коня. Немедленно!

Мальчику было семь лет, и во всех его предприятиях участвовал наставник шляхтич Заец, знаток французского этикета.

– Ваша милость, на улице дождь! – возразил главный конюх. – Князь и княгиня будут гневаться.

– Не смей мне перечить, хлоп! – Хлыст так и свистнул в быстрой руке Мишеля.

– Как вы себя ведете, ваша милость! – голос Заеца был глух, но решителен.

– Я и вас – исхлещу! – взвился Мишель.

– Я – шляхтич, ваша милость. Если вы посмеете ударить меня, я вызову вас на поединок.

Мальчик развернулся лицом к своему наставнику, мгновение ловил губами воздух.

– Измена! – закричал он наконец. – Вяжите его!

Конюхи, словно под гипнозом, подошли к пану Заецу и заломили ему руки.

– Через минуту вам будет очень стыдно, ваша милость, – сказал наставник печально. – Вы ведете себя ужасно.

– Я веду себя, как подобает князю! – вскричал Мишель. – Мой отец хочет, чтоб я вырос воином. Оседлайте моего коня.

И слезы градом посыпались из глаз мальчика. Князь Иеремия попятился и стал за дверью.

– Простите меня! Я гадкий! Я ужасный! – сквозь слезы выкрикивал Мишель. – Меня накажет Святая Дева!

«Это у него от Гризельды», – кусал ногти князь Иеремия. Громко стуча каблуками сапог, он снова вошел в конюшню.

– Здравствуй, мой мальчик! Не застоялся ли твой конь?

– Ваша милость, на улице дождь! – Мишель вскинул на отца огромные черные глаза: слышал ли отец предыдущую сцену?

– Но мы – воины! Мы должны быть привычны к любой погоде. Оседлайте нам лошадей.

Дождь опутал их тонкой холодной сетью, но они скакали друг подле друга, покалывая коней шпорами.

Глаза у Мишеля светились черным радостным огнем.

– Мальчик мой! – приник к нему на скаку князь Иеремия. – Скачи сквозь непогодь, и наградой тебе будет королевский венец!

Сказал и сам же изумился порыву. Он, всю жизнь перечивший королевским повелениям, заговорил о королевском венце!

Странный день. Ясновидящий идиот. Сорвавшееся с языка неисповедимое слово… Уж не пророчество ли?

Через все огромное степное небо вдруг полыхнула молния, а грома не было.

– Далеко, – сказал сыну князь Иеремия.

И в это время грохнуло, да так, что кони присели и понеслись.

Князь Иеремия выступил в поход с шеститысячным отрядом. Дошел до крепости Кодак, поставленной на Днепре якобы против татар, а на самом деле для ущемления Запорожской Сечи.

Во все стороны Вишневецкий рассылал дозоры и разъезды: не встретятся ли татары? Татары не встретились, и, дойдя почти до самого Перекопа, князь повернул назад.

На обратном пути дал войску отдых на острове Малая Хортица. Люди занялись охотой и рыбной ловлей, дивясь обилию дичи, красоте огромных осетров. Князь Вишневецкий тоже времени даром не терял. Объехал на лодке и коне всю округу, поглядел земли и реки.

Лет сто тому назад его предок князь Дмитрий Иванович Вишневецкий здесь, на Малой Хортице, поставил крепость. Служил князь Дмитрий русскому царю Ивану Грозному, служил польскому королю Сигизмунду II, нацелился на молдавский престол… Тут-то и схватили его турки. Отвезли в Истамбул, предали мученической смерти.

Был князь Дмитрий великий рубака, но и великий мудрец. Ставя крепость на Хортице – татарским набегам кость в горло, – он одновременно забирал под свою руку всю казачью вольницу.

Крепостенка всего год простояла. Татары ее сожгли.

Князя Иеремию лихорадило от новых дум.

Колонизовать Хортицу, а потом и другие острова – значит принести Украине вечное успокоение. У каждого украинца за спиной крылья: рухнет старая жизнь – за Пороги бежит. И опять человек! Да только уже не мирный поселянин, а дикий разбойник, с жаждой мести в крови.

«Вот он, ключ к искоренению вольнолюбия и непокорности. Хортица! – ликовал князь Иеремия. – А какие земли, какие просторы! Первым осесть на Хортице – значит стать хозяином немереных просторов, кои превосходят по территории саму Польшу. Просторы, разумеется, надо заселить. Заселить степи – значит вытеснить Ногайскую орду, значит лишить крымского хана маневра, внезапности нападения. Крымцы живут по-волчьи. Охотой. Но если не будет охоты, волку придется кушать травку…»

– Слава тебе, князь! – воскликнул Иеремия, широким росчерком пера подмахивая просьбу на имя короля о предоставлении права на владение пустующим островом Хортицей и пустующими землями вокруг острова, по обоим берегам реки Днепр.

Захваченный великими замыслами, горя жаждой деятельности и вполне счастливый, князь отправил гонца в Варшаву прямо с дороги.

В Лохвицу Вишневецкий вернулся 11 ноября, в День святого Мартына.

В Юрьев день осенний, о котором сказано: мужик не тужит, знает, когда Юрья, – 26 ноября, в Бужине была ярмарка. Богдан привел на ярмарку своего коня. Он успел распродать оставшуюся от пиров скотину, сбрую, сани, телеги, продал сундук жены своей Анны с женскими причиндалами, продал свои хорошие кунтуши, жупаны, шубы, тулупы, ковры турецкие.

– Житья в Чигирине мне не будет, – говорил Богдан любопытным. – Найду покупателя на дом и – не поминайте лихом. Может, в другой полк переберусь, может, в монахи пойду. Как Бог даст.

Ярмарка была не шумней, не пестрей, чем всегда.

Возле конских рядов слепой лирник тоненьким, сверлящим уши голосом пел о правде:

«Дошел ли до этого лирника мой договор с Янко да с Головотюком?» – подумал Богдан, занимая место в торговом конском ряду.

Огляделся, прислушался к разговорам.

Шляхтич из небогатых ходил кругами, торгуя молодого малыковатого коня. Малыковатым, или двужильным, зовется конь, у которого на шее две толстые жилы, с глубокой впадиной между ними. Для работы это лучшие кони, сильные, неутомимые, но слава за ними не больно утешительная. Говорят, если малыковатый конь издохнет на конюшне, то беспричинно подохнет еще девять лошадей.

– Скости, казак, хоть двадцать злотых, – просил шляхтич, шмыгая опухшим от простуды носом. Одежонка на шляхтиче дыроватая, сразу видно, своим трудом живет человек. – Скости, казак, будь милостив! Твой конь, чует сердце, вывезет меня из бедности треклятой. Я бы тебе в придачу что-нибудь дал, да нет ничего.

Владелец малыковатого коня стоял, отвернув лицо бедного покупателя, но последние слова задели казака за живое.

– Приду к тебе, горилкой напоишь?

– А когда придешь? – встревожился шляхтич.

– Тю-ю! Когда? Когда душа загорится!

– Весной у меня не только горилки, хлеба не будет, – ответил шляхтич, потупясь. И засиял глазами: – Приходи, когда урожай соберу. Неделю буду поить тебя без просыпу.

– Вот и славно! По рукам!

Ударили. Разошлись. Один с деньгами, другой с работягой-конем. Богдан поймал себя на том, что во время всего торга за ляха сердцем болел. И объяснил себе: «Труженик!»

Нашлись и у Богдана охотники купить коня. Начал Богдан торговаться горячо, но по солдатской натуре своей, торгуясь, держал обзор и, себе на удивление, углядел жолнеров и офицера, которые смотрели на него, перешептывались.

И тут, даже ноги током прожгло, тонкоголосый лирник возвестил добрым людям: