– Мне не дают настоящего дела, потому что я русский, – вслух сказал Иеремия, перебивая поток воспоминаний.

Знал бы он, что в тот же самый миг княгиня Гризельда думала о том же: «Всему виной его страсть к театру истории».

– Я женился, не запомнив цвета глаз суженой, – сказал себе Иеремия. – Женился – как на пожар летел.

Его сватом был король Владислав. Король старался ради старика Замойского, своего коронного канцлера. Его дочь Гризельда, особа молодая, рассудительная, более привлекательная добротой и качествами сердца, нежели красотою (безобразной она, правда, не была), на каком-то из приемов завладела вниманием князя Иеремии.

Князь и поныне не признавался себе в том, что кинулся в водоворот женитьбы не ради знатности рода Замойских и не из корысти заполучить в тести коронного канцлера – великую славу он собирался добыть своим умом, – а единственно потому, что обручение должно было состояться сразу после коронации королевы в присутствии иноземных послов – стало быть, на виду у всего мира.

Свадьбу Иеремия назначил во Львове, просил короля почтить присутствием, но король отказал: быть на обручении – это для Замойского, за его заслуги, быть на свадьбе – оказать милость Вишневецкому, противнику сильной королевской власти. С него довольно будет послов.

Обидевшись, Иеремия закатил такую свадьбу, чтоб королевская выглядела – нищенкой.

За невестой приехал в золотой карете, запряженной шестью белыми, как снег, лошадьми.

Старостой свадьбы был коронный гетман Станислав Конецпольский, дружками – Николай Потоцкий и Юрий Оссолинский.

Венчал и служил торжественную обедню архиепископ Львовский, на церемонии присутствовали князья и княгини Острожские, Чарторыйские, Збаржские, Корецкие, Воронецкие, Оссолинские, Калиновские, Жолкевские. От великого герцогства Литовского был Криштоф Радзивилл, от короля – Григорий Кнапский и ксендз-каноник Матвей Любинский, был посол от семиградского князя Юрия Ракоци.

На свадьбу Иеремия истратил двести пятьдесят тысяч злотых. Щедрый напоказ, он органисту за вдохновенную игру подарил село.

Перебирая в памяти мельчайшие детали свадебного триумфа, князь Иеремия наливался детской обидой, когда хочется плакать долго, беспричинно и безутешно. Десять пустых лет прожил он. Десять! И ничего для бессмертия! А что там дальше? Старость. Неужто свадьба была его единственным звездным часом?

От обиды князь швырнул в огонь кочережку, которой оправлял поленья. Поленья развалились, пламя погасло, стало не на что смотреть.

Князь, чертыхнувшись, полез в камин достать кочергу, обжегся, и тут ему стало уж так обидно, что слезы покатились сами собой.

В столь неподходящую минуту створчатая дверь распахнулась вдруг, и в комнату вошел мужик, таща на спине головастого, раскормленного мальчика.

– Ты зачем?! Ты кто? – закричал князь на мужика в недоуменной ярости.

– Как договаривались, – ответил мужик. – Это и есть мой Стась. Стась, скажи его милости!

Стась положил круглую бритую голову на плечо мужика и поглядел на князя круглыми, совершенно черными глазами.

– На тебе золотой шлем, а в руках у тебя два огненных меча, а за спиной у тебя два огненных крыла. Какой ты большой! До неба! У ног твоих угли, дым клубами, а за спиной у тебя, за крыльями – хороший город. Ха-а-ар-о-о-оший!

Князь Иеремия, будто в колодец, не мигая смотрел в черные замершие глаза мальчика.

– Хороший город! – повторил тот, улыбнулся и закрыл глаза веками с синими прожилками.

Душа заликовала у князя.

– Что же ты его держишь, пусти его, – сказал он мужику.

– А у него эвон ноги-то какие! – повернулся мужик боком, показывая высохшие, как корешки, ноги мальчика.

– Тогда сам садись.

– Спасибо, – сказал мужик, – сяду. Стась раздобрел больно. А чего ему? Лежит, кормежка хорошая. Правду сказать, его даром богоданным и кормимся.

В комнату вошла княгиня Гризельда.

– Здравствуй, Петрусь!

Мужик вскочил на ноги, поклонился.

– Этот ребенок – ясновидящий! – сказала княгиня.

– И давно у него дар открылся? – спросил князь Иеремия насмешливо, но щека у него дергалась и голос был чужой.

– С полгода всего! – ответил мужик простодушно. – С весны! Пчел в степь вывезли, а он как-то поутру давай звать меня: «Беги, мол, на пасеку, деда убивают». Я ему – грешный человек – затрещину отвесил, чтоб не молол попусту, а он – в слезы. «Убьют деда, убьют!» Ну, сел на лошадь, гоню на пасеку, а сам злой, от работы оторвали. А на пасеке – разбой. Может, и пристукнули бы воры деда, не подоспей я вовремя.

– С рождения у него с ногами? – спросил князь.

– Да первый годок ничего себе был. Как все. А потом хворать начал. К знахарю пошли: он и раскусил козни. Это, говорит, не ваш ребенок-то. Это – одмина. Подменный. Велел вынести на сорное место и бить от правой руки к левой. Врать не буду, сам я не пошел, а жена моя своими ушами слышала, своими глазами видела. Положила она дитё на кучу сора, хлещет по щекам, а тут голос: «Зачем бьете-мучите мое дитя?! Отдайте мне мое, возьмите свое!» Кинула ребенка, а со своим улетела столбом пыли.

– Кто кинул ребенка? – спросил князь, облизывая пересохшие губы.

– Ведьма, должно быть, – сказал мужик. – Ведьмы подменяют детей, если у них дохленькие рождаются…

– А может быть, она обманула?

– Кто?

– Ведьма!.. Может, он, твой Стась, одмина.

– Уж не знаю. – Мужик склонил голову, раздумывая. – Теперь все равно. Привыкли к нему. Выходили. Он вон и отблагодарил. Любого вора укажет.

– Эй, Стась! – окликнул Иеремия, мальчик посмотрел на князя. – Кто у меня украл?

– Сотник, – ответил Стась.

Князь Иеремия засмеялся.

– Сотник, говоришь. Бери выше. Адам Казановский у меня город Ромны было своровал, любимчик короля. Еле отнял. Староста Александр Конецпольский – Гадяч у меня уворовал, Хорол. Староста, а ты говоришь – сотник… Ну, еще что-нибудь скажи мне.

Мальчик положил голову на отцовское плечо и вдруг запел, чисто запел, приятно:

И мальчик забился на спине отца:

– Пошли! Пошли!

– Дайте им сто злотых, – сказал Иеремия.

– Сто злотых? – удивилась княгиня столь щедрой награде.

– Двести!

– Двести?

– Триста!

Княгиня позвонила в колокольчик. Вошел дворецкий.

– Выдайте этим людям триста злотых и отпустите.

Двери за мужиком бесшумно затворились.

Князь Иеремия подошел к жене, наклонился и поцеловал ее в висок. Сел рядом.

– Что он хотел сказать своей песенкой?

– Может быть, ничего, – ответила княгиня. – Это какая-то колядка.

Князь сидел задумавшись, улыбнулся.

– Золотой шлем, два огненных меча, пепелища у ног. Апокалипсис… Ты знаешь, что я решил? Мое войско пропадает от безделья. Я пойду в дикую степь воевать татар.

– Татары идут в набег? – встревожилась княгиня.

– Нет, но я могу перехватить какого-нибудь бея…

– Когда ты выступаешь? – спросила княгиня Гризельда.

– Сегодня. Ровно в полночь.

– Но ведь дождь.

– Мои жолнеры должны быть готовы к любым испытаниям! – жестко ответил князь и, наступая на каблуки, решительно покинул каминную.