Ясновельможный пан пустил на ветер целое состояние, сыграв приличествующую его роду свадьбу. Он женился на сестре князя Замойского и сразу после свадьбы приехал с молодой женой в Чигирин показать ей свои владения и, главное, изыскать деньги.

– Я только и делаю, что даю, – печально сказал Захария Сабиленка. – Даю и не получаю обратно.

– Уж не пошить ли мне для тебя нищенскую торбу? – вспылил Конецпольский.

– Ваша милость изволит шутить! – Розовые уши Захарии запылали. – Вы думаете, я играю в бедняка, а я и впрямь бедняк. Казаки – не подневольные крестьяне, с них лишнего не возьмешь.

– Так бери!

– Не дадут! У них есть надежный законник, пан Хмельницкий.

– Хмельницкий сам за себя не мог постоять. Захария! Ты заводишь со мной пустые разговоры. В Чигирин едет канцлер Оссолинский, и мне нужны деньги, чтобы устроить в его честь торжественную встречу и бал. Учти, Захария, все эти расходы будут твоими расходами, ибо ты – арендатор Чигирина. Мне же нужны другие деньги, большие. На мою жизнь.

Захария откинулся назад, но слон был настороже и поддал бивнями в самую поясницу. Вместо того чтобы сморщиться от боли, Захария расцвел.

– Тут необходим – поход! В Крыму хан разодрался со своими мурзами. Самое время взять у них то, что они награбили в наших же пределах. Разве можно сравнить нас, сирых, с крымскими торговцами? У одного Береки, я думаю, денег больше, чем у самого господаря Лупу. Галеры турецкого султана потому и быстры, что на веслах товар Береки – неутомимые казаки.

Конецпольский встал:

– Я хочу, чтобы, вернувшись в Варшаву, его милость пан Оссолинский сказал бы о нас в тесном кругу друзей: лучший прием мне оказали в Чигирине… Над твоим предложением обещаю подумать.

– Ваша милость, деньги на поход я тоже как-нибудь наскребу, – поклонился Захария.

– Наш бал уже тем удивителен, – говорила пани Хелена пани Ядвиге Конецпольской-Замойской, – что он совершается на краю света.

– Святая дева! Я об этом не думала, но ведь сразу за Чигирином – бескрайнее Дикое Поле. Как же вы здесь живете… среди этих дикарей? Вам надо в Варшаву! В свет!

– Мой муж солдат! – Глаза пани Хелены подернулись дымкой надменности.

– Ради всего святого! Не обижайтесь на меня! – Пани Конецпольская дотронулась рукой до руки пани Хелены.

Она была искренна в своем порыве, и пани Хелена оттаяла, хотя была уязвлена уже тем, что ей, первой даме чигиринского общества, во время такого важного, редкостного приема в честь канцлера Оссолинского приходится быть второй, ибо как снег на голову явился староста со своей старостихой. На искренность ответила искренностью:

– С нашей бедностью в Варшаве мы обивали бы ноги в прихожих третьестепенных людей.

– Ваша красота открыла бы для вас двери королевского дворца, и я думаю, что личное знакомство с его королевской милостью не повредило бы карьере пана Чаплинского.

– Я предпочитаю судьбу жены подстаросты в городе на краю света судьбе блистательной фаворитки короля! – Глаза у пани Хелены сверкнули гневом.

И пани Конецпольская не нашлась что сказать.

– С вашего позволения я пойду к гостям. – Пани Хелена поднялась с кресла: она чувствовала себя ответчицей за этот бал.

Канцлер Оссолинский всем видом своим выражал удовольствие, со всеми был приветлив и любезен, но пани Хелена, чуткая до мимолетных настроений, уловила-таки одну или две насмешливых мины в лице высокого гостя, и она, насторожив глаза, увидала жалкое провинциальное зрелище. Зверинец.

Переведенный недавно в их полк знаменитый силач пан Гилевский побился за ужином об заклад, что съест, не сходя с места, барашка, гуся, утку, курицу, перепела и закусит жареным поросенком.

Ликовала мазурка, но многие кавалеры предпочли общество пана Гилевского, подбадривая его возгласами, а то и выстрелами в потолок.

Шляхтичи из украинцев, завидуя успеху Гилевского, подбивали десятипудового пана Кричевского съесть целиком жареного сайгака, не уговорили, и тогда полковник Барабаш, расшвыряв посуду, велел поставить ведро водки и начал хлебать ее через край. Снова были молодецкие крики и выстрелы.

…Мазурка выглядела убогой.

В нарядах пестрота: одни, похваляясь богатством, обвешались драгоценностями сверх всякой меры, другие, не в силах скрыть бедности, щеголяли ею. Все эти стоптанные сапоги, латаные кунтуши…

Не укрылось от глаз пани Хелены, как воровато вьется ее седогривый муж, пан Чаплинский, вокруг черноокой дочери полковника Кричевского, молоденькой, удивительно пышной, удивительно милой.

Захотелось сбежать от всего этого содома или сломать что-нибудь.

В столовой загремела канонада.

– Да прекратите же вы! – закричала она в отчаянье.

Пан Гилевский, отирая краем скатерти пот с лоснящегося лица, сидел перед горой костей.

– Пани Хелена! Виват! Он съел! Виват! – Пан Комаровский обнял героя и пальнул в потолок.

– А я все выпил! – Барабаш встал, уронил стул, опрокинул над собой пустое ведро. Ведро выпало из рук, покатилось, грохоча.

– Свиньи! – Из глаз пани Хелены брызнули слезы, она кинулась прочь из дому.

Пан Чаплинский оставил дочь Кричевского посреди танца и побежал следом за своей королевой. Гости, почуяв скандал, задвигались резвее, выясняя друг у друга, что случилось и почему.

– Нам пора! – шепнул Оссолинский адъютанту.

Они уехали незамеченные.

Встреча с Хмельницким была назначена в поздний час в корчме Якова Сабиленки, брата Захарии. Корчма стояла при въезде в Чигирин и никогда не пустовала, но у Якова имелась для особых гостей особая комната, завешанная толстыми коврами, уютная, с изразцовой печью, с огромным диваном.

– Мы, кажется, первые! – удивился Оссолинский.

– Добрый вечер, ваши милости! – Хмельницкий стоял в дверях. Канцлер одобрительно улыбнулся, ему понравилось, что сотник человек точный.

– Что подать господам? – спросил хозяин корчмы.

– Самое лучшее вино! – сказал Оссолинский.

– Для дорогих гостей у меня есть отменная дичь – жареная дрофа.

– Подайте вино и еду и оставьте нас! – Оссолинский сел на диван и показал Хмельницкому на стул. – Как видите, я свое обещание исполнил.

Адъютант поставил на лавку завернутый в плащ тяжелый ларец.

– Вы один? – спросил он с тревогой.

– Со мной мои люди, – успокоил Хмельницкий. – Сколько здесь?

– Более десяти тысяч злотых, – внушительно сказал Оссолинский.

– Его величество король считает, что на такие деньги можно собрать армию?

– Его величество отослал вам всю наличность. На постройку «чаек» позже будет дадено еще сто семьдесят тысяч злотых.

Открылась дверь, и появился хозяин корчмы с бутылкой вина, за ним слуга с подносом.

Оссолинский поднялся с дивана, сел за стол, указав место против себя Хмельницкому. Сделал знак адъютанту. Тот вышел расплатиться.

– За здоровье его величества! – поднял свой кубок канцлер. Выпил, посмотрел Хмельницкому в глаза. – В интересах казачества – не медлить с нападением на Крым. Я привез вам булаву гетмана.

– Скоро зима. Все татарское войско будет дома, – возразил Хмельницкий. – А с булавой подождать надо.

– У хана Ислам Гирея затеялась большая распря с мурзами. Дело дошло до вооруженных столкновений.

Хмельницкий вспомнил Ису и нахмурился.

– Вам не по душе мое известие?

– По душе, ваша милость. Я сегодня ночью отправлю моих людей за оружием, а завтра соберу казаков на раду.

Оссолинский покачал головой:

– Казаков соберите после того, как я уеду… Пан Хмельницкий, ведь вы вместе с полковником Барабашем и есаулом Ильяшом Караимовичем были у короля, когда его величество вручил свое знамя Войску Запорожскому? Мне показалось, что у вас с Барабашем и Ильяшом нет единства.

– Ныне они люди Потоцкого, – прямо сказал Богдан.

– Означает ли это, что реестровое казачество за вами не пойдет?