— Деньги есть, — радостно сказал я и вылез из ванны, чтобы достать пачку денег и протянуть древнему человеку. — Бери сколько нужно.

— Я неподкупный, — объяснил Камаз и скрылся за дверью.

Жара неожиданно спала, и я почувствовал бодрость, а вместе с ней и желание. «Старею», — грустно подумал я, поскольку раньше мог трахаться в сорокаградусную жару в наглухо зашнурованной палатке, где оставалось так мало воздуха, что приходилось непрерывно дышать изо рта в рот. Я вышел на балкон и, закурив сигарету, стал любоваться набегающими на глаза горами, с удовольствием вдыхая табачный дым, чье изобретение молва приписывала сатане. Подумалось также о стакане хорошего вина.

Ощутив жажду и голод, я весьма энергично спустился вниз, где увидел на веранде изысканно накрытый огромный круглый стол. Судя по всему, меня уже ждали. Ида была одета в очень короткое, но нарядное платье с блестками, которое очень хорошо подчеркивало все, что следует подчеркнуть у молоденькой девушки. Я остался доволен осмотром, а она тем, что я осмотрел. Щедрый дядя по-прежнему оставался в шортах и майке, но верные ассирийцы переоделись к ужину в шитые золотом мудреные восточные одеяния. Я только теперь обратил внимание, что они близнецы.

— Можно садиться к столу, — сделал широкий жест гостеприимный хозяин, и трапеза началась. По кругу пошла бутылка французского коньяка. Однако Иде налили вина.

— Славные ребята, — сказал я, глядя на ассирийцев, которые галантно ухаживали за девушкой.

— Я вас не представил, — покачай головой Омар. — Знакомьтесь, мои самые надежные друзья — Камаз и Белаз.

— Очень приятно, — произнес я, посмотрев на зардевшихся от удовольствия братьев.

— Давайте выпьем за красоту, — предложил хозяин, посмотрев на племянницу, которая скромно опустила глаза, — и за дружбу.

Я покатал во рту светло-коричневую обжигающую жидкость, которая приятно пощипывала вкусовые пупырышки на языке, а затем залпом выпил всю рюмку. Произошло нечто странное — исчез аппетит. Я меланхолично жевал половину хрустящего огурца, а все остальные усиленно налегли на многочисленные закуски. Омар налил еще по одной рюмке, которую выпили молча, но с полным уважением друг к другу.

— Я думал, что вы мусульманин, — довольно бестактно заметил я.

— Неужели? — деланно удивился он. — Вообще-то я последний шумер современности.

— Занятно, — невнятно произнес я, выпив еще одну рюмку, — они ассирийцы, а вы шумер.

— Это верно, — согласился Омар, — только я последний, а они не последние.

— Тяжело быть последним? — поинтересовался я.

— Не то слово, — проникновенно сказал Омар, налив всем, кроме Иды, которая уже выпила свой бокал вина и просительно смотрела на дядю.

— Может быть, вы шумерский язык знаете? — предположил я.

— Только я и знаю, — оживился Омар, поглаживая лысую голову. — Неужели вы думаете, что в мире есть хоть один правильный перевод шумерского текста? Например, они переводят знак «переплыть через море» как «прийти в гости», а он имеет значение «умереть». Представляете, какая точность перевода? Древние люди обладали другим способом мышления, они мыслили бессознательно. Вы можете представить иной способ мышления?

— Наверное, поэзия, — сказал я, немного подумав.

— Неплохо, — согласился он, — однако поэзия всего лишь переводит бессознательные образы на доступный сознанию язык. А я имею в виду принципиально иной способ мышления, который наиболее ярко выражен в мифологии. Во всей мировой литературе невозможно отыскать даже одно сопоставимое с мифологией произведение. Самые одаренные представители человеческого рода не смогли разработать за два последних тысячелетия хотя бы один оригинальный сюжет.

— А кино! — риторически воскликнул Камаз. — В нее влюблены двое. Один хороший, но бедный, а другой плохой, но богатый. Ужасная скука, поскольку хорошие парни всегда побеждают плохих. Это все американские евреи придумали.

— Ты, наверное, плохой парень, — попробовал пошутить я.

— Можешь представить себя женщиной? — неожиданно спросил молчавший весь вечер Белаз.

— Наверное, могу, — неуверенно ответил я, после некоторого раздумья о последствиях.

— А мужчиной и женщиной одновременно? — снова спросил он в довольно резкой форме, и я недоуменно пожал плечами.

— Никогда не сможешь представить, что они делают вместе сразу на десяти кроватях! — торжественно воскликнул Белаз. — Так мыслили настоящие ассирийские мужчины!

Я очень быстро представил, как мужчина и женщина занимаются любовью. Затем попробовал вообразить вторую пару, и это удалось. Впрочем, первая кровать сразу же затерялась во мраке. Я немедленно перенес внимание на первую пару, но зато утратил контроль над второй. Немного потренировавшись, я понял, что моих способностей хватает только на одну кровать, и был полностью подавлен таким развитием событий. Если так мыслили ассирийцы, которые не отличались особыми интеллектуальными достижениями, а занимались тем, что завоевывали соседние страны и сажали людей голой жопой на кол, то что тогда говорить о шумерах.

— А сам ты на скольких кроватях можешь? — запальчиво спросил я.

— Пока на трех, — скромно ответил Белаз, — но уже начинаю работать над четвертой.

Бутылка коньяка закончилась, и Омар велел подавать десерт. Близнецы принялись быстро убирать со стола. Ида вызвалась помогать, но была остановлена повелительным жестом руки. Я внимательно посмотрел на хозяина и только теперь понял, что он похож на египетского жреца, одетого в шорты и майку. Впрочем, египетских жрецов я видел только в польском фильме «Фараон». Они были лысыми, умными и обрезанными — настоящие евреи. Как всегда неожиданно упала южная темнота и накрыла дикие незаселенные горы. Я почувствовал легкое приятное опьянение и расслабился, забыв, что нахожусь в осином гнезде, убаюканный восточным гостеприимством философствующего мафиози.

— В мифологических парадоксах легко потерять голову, — сказал Омар, разрезая сочную грушу на четыре части, — поэтому так называемые ученые полагают, что мифы являются «зародышами знаний», и относятся к древним людям, как к папуасам, которые, кстати, намного лучше понимают истинное положение вещей, чем цивилизованные люди. Типичное колониальное мышление. Вы расист?

— Боже упаси.

— Тогда я предлагаю считать мифы не зародышами, а мумиями знаний, в которых, может быть, теплится жизнь.

— Вы хотите сказать, что в мифах зашифровано тайное знание? — спросил я, затягиваясь сигаретным дымом.

— Тайное знание — нонсенс, — ответил Омар, — не только в природе, но и в самом человеке есть все, что ему необходимо знать. Мир полон знания, но далеко не все умеют видеть. Какие глаза — таков мир. Мифы гораздо старше не только земной цивилизации, но и нынешнего космоса. Современный человек является только носителем, но не создателем мифа. Как я уже говорил, для такой деятельности нужен иной способ мышления. Мифология подобна радиоволне, восприятие которой значительно осложняется тем, что мы сами являемся радиоволной.

— Я слышал, что шумеры — пришельцы из космоса, — сказал я, почувствовав вместе с опьянением полемический задор.

— Вы даже не представляете, сколько правды в вашем заблуждении, — заметил Омар, и я ощутил сильное раздражение, поскольку заблуждаться могут все, но быть при этом правым — это, пожалуй, чересчур.

— Вы хотите сказать, что возле стоянки каждого племени садилась летающая тарелка с шумерами, которые рассказывали аборигенам мифы. А они бережно сохранили информацию в долгой череде поколений? — спросил я с претензией на иронию.

— Я не перестаю удивляться современным людям, — сказал Омар, — они готовы поверить в летающие тарелки и в зеленых человечков, которые носятся как угорелые по ледяной космической пустыне. Зато никогда не согласятся признать, что их далекие предки были гораздо умнее и цивилизованнее, чем они сами. Взгляд на наше прошлое, как на дикарское, лишен оснований, либо это настолько неглубокое прошлое, что его нельзя отличить от настоящего.