Простая высотка постройки 60-х годов: облупившаяся желтая и небесно-голубая краска, тронутые ржавчиной перила.

Я поднялся по лестнице на четвертый этаж; стук мяча о стену, детский визг на ветру; я думал о Битлз и обложках их пластинок, о чистоте, о набожности и о детях.

Поднявшись на четвертый этаж, я пошел по открытому коридору мимо запотевших кухонных окон и приглушенных радиоприемников до желтой двери с номером 405.

Я постучал в дверь квартиры 405, Сити Хейтс, Лидс, и стал ждать.

Через несколько секунд я нажал кнопку звонка.

Ничего.

Я наклонился и поднял железную крышку почтового ящика.

От теплого воздуха глаза мои заслезились, было слышно, что по телевизору идут лошадиные скачки.

— Извините! — заорал я в щель ящика.

Скачки прекратились.

— Извините!

Снова глаз в ящик: к двери приближалась пара белых махровых носков.

— Я знаю, что вы там, — сказал я, выпрямляясь.

— Что вам надо? — спросил мужской голос.

— Просто переговорить.

— О чем?

Разыгрывая единственную оставшуюся у меня в руках карту, я ответил двери:

— О вашей сестре.

Ключ повернулся в замке, и желтая дверь открылась.

— А что с моей сестрой? — спросил Джонни Келли.

— Щелк, — сказал я, поднимая перевязанную правую руку.

Джонни Келли, в свитере и голубых джинсах, со сломанным запястьем и побитым ирландским лицом, переспросил:

— Что с ней?

— Вам надо с ней связаться. Она о вас беспокоится.

— А вы кто такой, мать вашу?

— Эдвард Данфорд.

— Я вас знаю?

— Нет.

— А как вы узнали, что я тут?

Я достал из кармана рождественскую открытку и протянул ему.

— С Рождеством.

— Глупая сука, — сказал Келли, открыв ее и уставившись на два кусочка пластиковой ленты.

— Можно мне войти?

Джонни Келли повернулся и пошел внутрь, я проследовал за ним по узкому коридору мимо ванной и спальни в гостиную.

Келли сел в виниловое кресло, держась за запястье.

Я сел на такой же диван лицом к телевизору, забитому лошадьми, бесшумно прыгающими через заборы, спиной к очередному зимнему лидскому дню.

Полинезийская девушка с цветком в волосах над газовым камином улыбалась среди оранжевых и коричневых теней, и я подумал о темноволосых цыганских девочках и розах, торчащих там, где розам совсем не место.

После первого тайма под лошадьми высветился счет: «Лидс» проигрывал в Ньюкасле.

— У Полы все нормально?

— А вы как думаете? — сказал я, кивая на раскрытую газету, лежавшую на пластиковом журнальном столике. Джонни Келли наклонился вперед, взглянул на страницу.

— Так вы один из этих чертовых газетчиков, да?

— Я знаю вашего Пола.

— И это вы написали это дерьмо, да? — сказал Келли, откидываясь на спинку кресла.

— Я этого не писал.

— Но ведь вы же из этой сраной «Пост»?

— Теперь уже нет.

— Черт, — сказал Келли, качая головой.

— Послушайте, я ничего не собираюсь говорить.

— Ясное дело, — улыбнулся Келли.

— Просто расскажите, что произошло, и я обещаю, что никому ничего не скажу.

Джонни Келли встал:

— Вы — журналист, мать вашу.

— Уже нет.

— А я вам не верю, — сказал Келли.

— Ну хорошо, допустим, журналист. Значит, я в любом случае могу написать любое дерьмо.

— Как обычно.

— Ладно, тогда просто поговорите со мной.

Джонни Келли стоял за моей спиной и смотрел в огромное холодное окно на огромный холодный город.

— Если вы больше не журналист, тогда зачем пришли?

— Я пытаюсь помочь Поле.

Джонни Келли сел обратно в виниловое кресло, потирая запястье и улыбаясь.

— Еще один.

В комнате становилось темно, и огонь в газовом камине казался ярче.

— Как это случилось? — спросил я.

— Авария.

— Да?

— Да, — сказал Келли.

— Вы были за рулем?

— Она.

— Кто?

— А вы как думаете, кто?

— Миссис Патриция Фостер?

— Точно.

— И что произошло?

— Мы были за городом, возвращались обратно…

— Когда это было?

— В прошлую пятницу, вечером.

— Дальше, — сказал я, думая о ручках, бумаге, кассетах и пленках.

— Мы остановились на минутку на обратном пути, и она сказала, что поведет машину до дома, потому что я типа был за рулем дольше, чем она. Короче, мы ехали по Дюйсбери-роуд и, в общем, как бы это сказать, щупались маленько, и тут какой-то мужик просто вышел на дорогу, и — вжик! — мы его переехали.

— В каком месте?

— Ноги или грудь, не знаю.

— Нет, нет, в каком месте на Дюйсбери-роуд?

— На въезде в Уэйки, у тюряги.

— Рядом с новыми домами, которые строит Фостер?

— Ага, наверное, — улыбнулся Джонни Келли.

Думая, что все взаимосвязано, думая, что совпадений не бывает, что все идет по плану и, значит, Бог существует, я сглотнул и сказал:

— Вы знаете, что Клер Кемплей нашли там, неподалеку?

— А, да?

— Да.

Келли смотрел куда-то поверх меня.

— Я этого не знал.

— И что было дальше?

— По-моему, мы его только чуть-чуть задели, но гололед был смертельный, так что машину закружило, и она потеряла управление.

Я сидел в синтетической одежде на виниловом диване, глядел на пластиковую столешницу, в бетонной квартире, думая о резине и металле, коже и стекле.

Кровь.

— Мы, наверное, врезались в бордюр, а потом в столб или что-то в этом роде.

— А что с тем человеком, которого вы сбили?

— Не знаю. Я же говорю, мы его только слегка зацепили вроде.

— А вы хоть посмотрели? — спросил я, предлагая ему сигарету.

— Хера с два мы посмотрели, — ответил Келли, прикуривая.

— А дальше что?

— Я вытащил ее наружу, проверил, все ли в порядке. Шея у нее была не фонтан, но целая. Просто мышцы потянула. Потом мы сели обратно в машину, и я отвез ее домой.

— Значит, с машиной было все в порядке?

— Нет, но ехать-то она ехала.

— А что сказал Фостер?

Келли затушил сигарету.

— Я, бля, не стал дожидаться его реакции.

— И вы приехали сюда?

— Мне надо было ненадолго уйти на дно. Затихариться.

— А он знает, что вы здесь?

— Конечно, знает, мать его, — сказал Келли, дотрагиваясь до лица. Он взял с пластикового стола белую карточку и швырнул ее мне:

— Этот ублюдок мне даже приглашение прислал на свою рождественскую вечеринку.

— А как он вас нашел? — спросил я, сощурившись и пытаясь рассмотреть приглашение в темноте.

— Так это же одна из его квартир.

— И какой тогда смысл здесь тусоваться?

— А что он, в конце концов, может мне сказать, а?

У меня было такое чувство, что я только что упустил что-то очень страшное.

— Не понял?

— Он же трахает мою шлюху-сестру каждое воскресенье, с тех пор как мне исполнилось семнадцать лет.

Думая: нет, не то.

— Я, конечно, не жалуюсь.

Я поднял глаза.

Джонни Келли опустил глаза.

Я вспомнил, что это было.

В комнате было темно, в газовом камине ярко горел огонь.

— Не удивляйся, приятель. Ты не первый, кто хочет ей помочь, и не последний.

Я встал, кровь в моих ногах была холодной и мокрой.

— Что, на вечеринку собрался? — ухмыльнулся Келли, кивнув на приглашение в моих руках. Я повернулся и пошел по узкому коридору, думая: пошли они все на хер.

— Не забудь пожелать им счастливого Рождества от Джонни Келли, ладно?

Думая: пошла она на хер.

Здравствуй, любовь.

Затариться оптом.

Через десять секунд я стоял у какой-то пакистанской лавки, остатки наличных превратились в бутылки и мешки на полу машины, радио тараторило про бомбу в «Хэрродс», сигарета торчала в пепельнице, другая — у меня в руке, из бардачка появились таблетки.

За рулем в состоянии алкогольного опьянения.

Девяносто миль в час, вешая шотландцев, на транквилизаторах и аналептиках, расшвыривая в стороны южных девушек и морские виды, прорываясь сквозь всяких там Кэтрин и Карен и всех тех, кто был до них, гоняясь за габаритами и маленькими девочками, давя любовь под колесами, мотая ее на покрышки.