— Да?

— Эдди, что происходит?

— Ничего.

— Ничего?

— Она позвонила мне. Мол, ты рассказал ей, что я ходил к этой женщине, Мэнди Уаймер.

— Оставь ее в покое, Эдди.

Два часа непрерывной черной работы помножить на нерабочую правую руку — итого четыре. Я расшифровывал свои записи по делу Сьюзан Ридьярд для большой статьи Джека Уайтхеда, умалчивая о своих встречах с Полой Гарланд.

Джек, миссис Гарланд не желает говорить об исчезновении своей дочери. Пол Келли (троюродный брат, и сотрудник этой газеты) попросил нас принять это во внимание и оставить ее в покое.

Яснял трубку и набрал номер.

На втором гудке:

— Алло, Эдвард?

— Да.

— Ты где?

— На работе.

— Когда ты вернешься?

— Меня снова предупредили, чтобы я держался от тебя подальше.

— Кто?

— Ваш Пол.

— Прости. Он хочет как лучше.

— Я знаю, и он прав.

— Эдвард, я…

— Я позвоню тебе завтра.

— Ты пойдешь в суд?

В офисе никого, кроме меня, не было, и я ответил:

— Да.

— Это он, да?

— Да, похоже, что он.

— Пожалуйста, приезжай.

— Я не могу.

— Ну пожалуйста.

— Я позвоню завтра, я обещаю. Мне надо идти.

Связь прервалась, мой желудок свело судорогой.

Я держал свою голову руками — здоровой и больной. Обе пахли Полой и больницей.

Я лежал в темноте на полу комнаты 27 и думал о женщинах.

На стоянке — приезжали и уезжали грузовики, от света их фар по комнате танцевали тени-скелеты.

Я лежал на животе, спиной к стене, закрыв глаза, зажав руками уши и думал о девушках.

Снаружи в ночи хлопнула дверь машины.

Я вскочил, едва не выпрыгнув из собственной кожи, с воплем.

6:00

Четверг, 19 декабря 1974 года. Мать сидела в дальней комнате в кресле-качалке и смотрела на сад и серый утренний снег с дождем.

Я подал ей чашку чая и сказал:

— Я пришел за черным костюмом.

— Я тебе чистую рубашку на кровать положила, — сказала она, не отрываясь от окна и не притрагиваясь к чаю.

— Спасибо, — ответил я.

— Что за фигня у тебя с рукой? — спросил Джилман из «Манчестер ивнинг ньюс».

— Прищемил. — Я улыбнулся и сел в первом ряду.

— И похоже, не только руку, — подмигнул Том из Брэдфорда.

Штаб-квартира городской полиции Западного Йоркшира, Вуд-стрит, Уэйкфилд.

— Эй, а как там твоя девушка поживает? — со смехом спросил Джилман.

— Закройся, — прошептал я, краснея, глядя на отцовские часы: 20:30.

— А что, кто-то умер? — спросил новичок, садясь за тремя черными костюмами.

— Ага, — ответил я, не оборачиваясь.

— Черт. Прошу прощения, — пробормотал он.

— Мудило с юга, — буркнул Джилман себе под нос.

Я обернулся на телевизионные софиты:

— Жарко.

— Ты как сюда вошел? — спросил Том из Брэдфорда.

— Через главный, — ответил новичок.

— Народу много на улице?

— Да сотни, мать их.

— Вот бля.

— Имя знаете? — шепотом спросил Джилман.

— Ага, — улыбнулся я.

— А адрес? — снова спросил Джилман, довольный собой.

— Ага, — ответили мы хором.

— Черт.

— С добрым утром, дамы, — сказал Джек Уайтхед, садясь прямо сзади меня, от души меся кулаками мои плечи.

— Доброе утро, Джек, — сказал Том из Брэдфорда.

— Что, Акула Пера, держишь руку на пульсе? — засмеялся он.

— На всякий пожарный, Джек: не дай бог ты что-нибудь прослушаешь.

— Не ссорьтесь, девочки, — подмигнул Джилман.

Боковая дверь открылась.

Три широкие улыбки в трех широких безвкусных костюмах.

Старший констебль Рональд Ангус, главный следователь Джордж Олдман, старший полицейский инспектор Питер Ноубл.

Три жирных кота, нажравшиеся сливок.

Со стуком и свистом включились микрофоны.

Старший констебль Ангус взял в руки стандартный белый лист бумаги и усмехнулся.

— Господа, доброе утро. Вчера рано утром в Уэйкфилде на Донкастер-роуд после непродолжительной погони был арестован мужчина. Сержант Боб Крейвен и констебль Боб Дуглас приказали водителю белого транспортного фургона «форд» остановиться по причине неисправности габаритных огней. Когда водитель фургона не выполнил указаний сотрудников полиции, они стали преследовать его и в конце концов заставили съехать с проезжей части.

У старшего констебля Ангуса была седая шевелюра, похожая на ореховый мусс. Он выдержал паузу, сияя как медный грош, и словно ожидая аплодисментов.

— Этот человек был доставлен сюда, на Вуд-стрит, и допрошен. В ходе предварительного допроса он дал понять, что владеет информацией о более серьезных вещах. После этого старший полицейский инспектор Ноубл допросил арестованного в связи с похищением и убийством Клер Кемплей. Вчера в восемь часов вечера этот человек признал свою вину в совершении данного преступления. Ему было предъявлено официальное обвинение. Сегодня утром он предстанет перед гражданским судом Уэйкфилда.

Ангус откинулся на стуле с видом человека, объевшегося рождественским пуддингом.

Зал взорвался шквалом вопросов и имен.

Три толстяка прикусили языки и расплылись в еще более широких улыбках.

Я смотрел на Олдмана, пялился прямо в его черные глаза.

А ты, сволочь, думаешь, что ты один до этого додумался?

Олдман смотрел на меня.

Моя дряхлая мамаша и то бы догадалась, черт ее побери.

Главный следователь посмотрел на своего старшего констебля, они подмигнули друг другу и обменялись ухмылками.

Олдман поднял руки.

— Господа, господа. Да, арестованного также допрашивают по другим, нераскрытым преступлениям сходного характера. Однако в настоящий момент я не могу поделиться с вами никакой другой информацией. Но от имени старшего констебля и старшего инспектора Ноубла и всех полицейских, которые участвовали в этом расследовании, я хочу поблагодарить сержанта Крейвена и констебля Дугласа. Они — выдающиеся сотрудники полиции, которые заслужили нашей самой искренней благодарности.

И снова зал вспыхнул потоком имен, дат и вопросов.

Жанетт ’69 и Сьюзан ’72 остались без ответа.

Три толстяка и их ухмылки поднялись с места.

— Спасибо, господа, — крикнул Ноубл, открывая дверь для своего начальства.

— Пошел на хер! — крикнул я — в черном костюме, чистой рубашке и серых бинтах.

ПОВЕСИТЬ УБЛЮДКА,

ПОВЕСИТЬ УБЛЮДКА,

ПОВЕСИТЬ УБЛЮДКА НЕМЕДЛЯ!

Вуд-стрит, Троица Государственной Структуры Уэйкфилда:

Полиция, Суд и Городская Администрация.

Десятый час, толпа собралась.

ТРУС, ТРУС, МЫШКИН — ТРУС!

Две тысячи домохозяек и их безработные сыновья.

Джилман, Том и я — в самой гуще событий.

Две тысячи хриплых глоток и их сыновья.

Бритоголовый парень с матерью, экземпляром «Дэйли миррор» и петлей домашнего изготовления.

Все ясно.

ТРУС, ТРУС, МЫШКИН — ТРУС!

Уродливые руки толкают, пихают и тянут нас.

Туда-сюда, сюда-туда.

И вдруг — цап — меня за воротник ухватила длинная рука закона.

Сержант Фрейзер пришел на помощь.

ВЗДЕРНУТЬ ЕГО!

ВЗДЕРНУТЬ ЕГО!

ВЗДЕРНУТЬ ЧЕРТОВА УБЛЮДКА!

За мраморными стенами и толстыми дубовыми дверями гражданского суда Уэйкфилда царил недолгий покой, но не для меня.

— Мне надо с тобой поговорить, — прошептал я, крутя головой и поправляя галстук.

— Вот уж надо, так надо, мать твою, — прошипел Фрейзер. — Но только не здесь и не сейчас.

Ботинки сорок пятого размера потопали прочь по коридору.

Я толкнул дверь в зал судебных заседаний № 2. Он был забит до отказа и абсолютно тих.

Ни одного свободного места, только стоячие.

Ни одного родственника, только господа журналисты.

Джек Уайтхед — в первом ряду: облокотился на деревянный барьер и смеется с сотрудником, рассаживающим представителей прессы. Я поднял глаза на витраж, изображавший холмы, овец, мельницы и Иисуса. Света снаружи было так мало, что стекло лишь отражало свет электрических ламп, громко жужжавших над головой.