— Постой-ка, я же тебя видел прошлой ночью, да? В Пресс-клубе?

— Да, и ты был со мной не слишком-то любезен, правда? — Его рубашка была покрыта тысячами маленьких звездочек.

— Я был бухой.

— А, ну тогда — другое дело, — ухмыльнулся он.

Я снова закурил. Меня дико раздражал вид этого мелкого педика и его звездной рубашки.

— Так что у тебя за дела такие были с Барри?

— Понимаешь, я видел кое-какие вещи.

— Не сомневаюсь, — сказал я, глядя на отцовские часы. Он вскочил с кровати.

— Слушай, я совсем не хочу тебя задерживать.

Я встал.

— Извини. Садись, бога ради. Извини.

Би-Джей снова сел, вид у него был все еще обиженный.

— Я знаю людей.

— Конечно, знаешь.

Он снова вскочил и затопал ногами.

— Да нет же, мать твою, знаменитых людей!

Я встал, замахал на него руками.

— Я знаю, я знаю…

— Послушай, мне доводилось сосать члены и лизать яйца у самых могущественных людей в этой стране.

— Например?

— Ну уж нет. За просто так я не скажу.

— Ладно. За что?

— За деньги. А ты как думал? Ты думаешь, мне нравится быть таким? Жить в этом теле? Посмотри на меня! Это — не я. — Он стоял на коленях и мял свою звездную рубашку. — Я не педик. Здесь, внутри, я — девушка, — закричал он, вскакивая на ноги, сдирая со стены один из плакатов Карен Карпентер и швыряя его мне в лицо. — Она знает, каково это. Он знает. — Он повернулся и пнул проигрыватель. Песня Зигги со скрежетом оборвалась.

Барри Джеймс Андерсон повалился на пол рядом с проигрывателем. Он лежал, зарывшись головой в свое барахло, его била дрожь.

— Барри знал.

Я сел, потом снова встал. Я подошел к скомканному юноше в рубашке с серебряными звездами и бордовых штанах, поднял его с пола и осторожно положил на кровать.

— Барри знал, — снова прохлюпал он.

Я подошел к проигрывателю и опустил иглу на пластинку, но песня была грустной, и пластинка заедала, поэтому я выключил музыку и снова сел в затхлое кресло.

— Тебе нравился Барри? — Он вытер лицо, сел и уставился на меня.

— Да, но я не особенно хорошо его знал.

Глаза Би-Джея снова наполнились слезами.

— Ты ему нравился.

— А почему он считал, что с ним что-то должно было случиться?

— Ну ты даешь! — Би-Джей вскочил. — Это же было очевидно, е-мое.

— И почему это было очевидно?

— Это не могло так дальше продолжаться. Он же столько всего накопал на стольких людей.

Я подался вперед.

— Джон Доусон?

— Джон Доусон — всего лишь вершина этого айсберга. Ты что, ничего этого не читал? — Он махнул рукой в сторону целлофанового пакета, лежавшего у моих ног.

— Только то, что он отдал в «Пост», — соврал я. Он улыбнулся:

— Ну так вот, все шила — в этом мешке.

Я ненавидел этого мелкого содомита, его игры, его квартиру.

— Куда он поехал от тебя прошлой ночью?

— Он сказал, что собирается тебе помочь.

— Мне?

— Он сказал, что да. Что-то насчет той маленькой девочки в Морли и того, что он мог связать все это вместе.

Я вскочил.

— Что ты имеешь в виду? Что насчет той девочки?

— Больше он ничего не сказал…

У меня в голове смешались крылья, вшитые в ее спину и два мячика вместо груди у него под рубашкой. Вне себя я кинулся через всю комнату на Барри Джеймса Андерсона.

— Думай!

— Я не знаю. Он ничего не сказал.

Я вцепился в звезды на рубашке и вдавил его в кровать.

— Он еще что-нибудь говорил насчет Клер?

Его дыхание было таким же затхлым, как его комната, он дышал мне прямо в лицо.

— Какой Клер?

— Погибшей девочке.

— Только то, что он собирался ехать в Морли и что это должно было тебе помочь.

— И как же, твою мать, это должно было мне помочь?

— Он не сказал. Сколько раз повторять?

— Больше ничего?

— Ничего. А теперь отпусти меня.

Я сгреб рукой его рот и сжал.

— Ни хрена. Говори, зачем Барри тебе про это рассказывал, — сказал я, сжимая его лицо изо всех сил, прежде чем отпустить.

— Может быть, потому что у меня глаза открыты. Потому что я вижу, что происходит, и помню. — Его нижняя губа кровоточила.

Я посмотрел на серебряные звезды, которые все еще сжимала моя вторая рука, и бросил их на пол.

— Все ты знаешь.

— Как хочешь, так и думай.

Я встал и подошел к мешку.

— Так и сделаю.

Я взял мешок и пошел к дверям. Открыв дверь, я снова обернулся на эту адскую квартиру еще с одним, последним вопросом:

— Он был пьяный?

— Нет, но выпивши.

— Сильно?

— От него пахло спиртным. — По его щекам текли слезы.

Я опустил мешок.

— Как ты думаешь, что с ним случилось?

— Я думаю, что его убили, — шмыгнул он.

— Кто?

— Я не знаю имен и знать не хочу.

В голове крутилось: «Отряды палачей есть в каждом городе, в каждой стране».

— Кто? Доусон? Полиция?

— Не знаю.

— А почему?

— Из-за денег, конечно. Чтобы утаить шило вот в этом самом мешке. Похоронить его.

Я смотрел через всю комнату на плакат, где Карен Карпентер сидела в обнимку с огромным Микки-Маусом.

Я взял мешок.

— Как с тобой связаться?

Барри Джеймс Андерсон улыбнулся:

— 442 189. Скажи, что звонил Эдди, мне передадут.

Я записал номер.

— Спасибо.

— Есть за что.

Обратно по Спенсер Плейс бегом, на полном газу до Лидса и по шоссе М1 в надежде, что я никогда больше его не увижу.

Планета обезьян, Побег из темноты — версии проносятся одна быстрее другой:

Дождь на лобовом стекле, луна сгинула.

Ближе к делу:

Я знал человека, который знал человека.

«Он мог связать все это вместе…»

Ангелы как дьяволы, дьяволы как ангелы.

Главное:

ДЕЛАЙ ВИД, ЧТО ВСЕ В ПОРЯДКЕ.

Я смотрел на мать, спящую в кресле, и пытался связать все это вместе.

Не здесь.

Вверх по лестнице, папки и фотографии из пакетов и конвертов — на кровать.

Не здесь.

Я сгреб все чертово барахло в большой черный мешок для мусора, набил карманы отцовскими иголками и булавками.

Не здесь.

Вниз по лестнице, поцелуй в материнский лоб, вон из дома.

Не здесь.

Педаль в пол, с визгом через утреннюю зарю над Оссеттом.

Не здесь.

Рассвет в кафе и мотеле «Редбек», вторник, 17 декабря 1974 года.

Я проездил всю ночь и снова вернулся в это место, как будто сюда вели все дороги.

Я заплатил за две недели вперед и получил то, за что заплатил.

Комната 27, вход со двора, два байкера с одной стороны, женщина с четырьмя детьми — с другой. Здесь не было ни телефона, ни туалета, ни телевизора. Но за два фунта в день мне достались: вид на автостоянку, двуспальная кровать, шкаф, стол, раковина, и — никаких вопросов.

Я запер дверь на два оборота и задернул отсыревшие занавески. Я снял с кровати постельное белье, задрапировал самую плотную простынь поверх занавесок и придавил ее матрасом, прислонив его к окну. Я поднял с пола использованный презерватив и сунул его в недоеденный пакет чипсов.

Я снова спустился к машине, по дороге зайдя отлить в тот самый туалет, где я приобрел билет на эту смертельную карусель.

Я стоял там и мочился, не зная точно, был сегодня вторник или среда, но зная, что я подобрался очень-очень близко. Я стряхнул, затем пинком открыл дверь в кабинку, точно зная, что там нет ничего, кроме тающего желтого дерьма и граффитти.

Я обошел здание, зашел в кафе и купил два больших черных кофе с сахаром в грязных одноразовых стаканах. Из багажника «вивы» я вытащил черный мусорный мешок, отнес его и кофе в комнату 27.

Снова закрыв замок на два оборота, я выпил один кофе, после чего вывалил содержимое мусорного мешка на деревянный каркас кровати и начал работать.

Папки и конверты Барри Гэннона были подписаны. Я разложил их по алфавиту на одной половине кровати, затем перебрал содержимое желтого конверта, который дал мне Хадден, и распределил страницы по соответствующим папкам.