Взгляд в зеркало — зеленый «ровер» поехал на север.

Паркую «виву» под вокзальными арками, две черные вороны едят из черных мусорных мешков, раскидывая выброшенное мясо; их вопли эхом отзываются из темноты. Эра чумы.

Через десять минут я сидел за своим рабочим столом.

Я набрал номер справочной, потом Джеймса Ашворта, потом Би-Джея. Никого. Все бегают по магазинам, покупают рождественские подарки.

— Ты ужасно выглядишь. — Стефани с папками в руках, жирная, как еж твою мать.

— Я в порядке.

Стефани стояла передо мной и ждала.

Я уставился на единственную рождественскую открытку на моем столе, пытаясь отделаться от видения Джека Уайтхеда, трахающего ее в задницу, чувствуя, что у меня самого начинает вставать.

— Я вчера вечером разговаривала с Кэтрин.

— Ну и?

— Тебе что, совсем плевать, мать твою? — Она уже разозлилась.

Как, впрочем, и я.

— Не твоего ума дело — плевать мне или нет.

Она не шевелилась, просто стояла, переступая с ноги на ногу, глаза ее наполнялись слезами.

Мне стало неловко, и я сказал:

— Извини, Стеф.

— Ты — свинья. Грубая свинья.

— Прости. Как она?

Она кивала своим жирным лицом, соглашаясь со своими собственными жирными мыслями.

— Это ведь уже не в первый раз?

— Что сказала Кэтрин?

— Уже ведь были и другие, да?

Другие, всегда эти чертовы другие.

— Я тебя знаю, Эдди Данфорд, — продолжала она, наклонившись через стол. Руки у нее были как ляжки. — Я тебя знаю.

— Заткнись, — тихо сказал я.

— Сколько их было, других, а?

— Не суй свой говняный нос не в свой вопрос, ты, жирная сука.

Волна аплодисментов и одобрительных возгласов прокатилась по офису, кулаки застучали по столам, каблуки затопали.

Я уставился на рождественскую открытку от Кэтрин.

— Ты — свинья, — бросила она.

Я оторвал взгляд от открытки, но ее уже не было — она рыдала за дверью.

С другого конца офиса Джордж Гривз и Гэз отдали мне честь, подняв вверх свои сигареты и большие пальцы.

Я тоже поднял палец. На моих костяшках выступила свежая кровь.

Пять часов.

— Мне все еще нужно поговорить со вторым, с Джеймсом Ашвортом. Именно он и нашел тело.

Хадден оторвался от стопки рождественских открыток. Одну большую открытку он переложил в самый низ стопки и сказал:

— Все это как-то слабовато.

— С ней случился припадок, к черту.

— А ты не попытался взять прямую речь у полицейских?

— Нет.

— А может, и надо было, — вздохнул он, продолжая просматривать открытки.

Я устал так сильно, что не хотел спать, был так голоден, что не мог есть, в комнате стояла запредельная жара, и все это было слишком реально.

Хадден перевел взгляд с открыток на меня.

— Есть сегодня что-нибудь новое? — спросил я, мой рот внезапно наполнился желчной слюной.

— Ничего, что могло бы пойти в печать. Джек уехал на одно из своих…

Я сглотнул:

— Одно из своих?

— Он не торопится раскрывать свои карты, скажем так.

— Уверен, что он поступает как лучше.

Хадден вернул мой черновик. Я открыл папку на колене, убрал одну статью, достал другую.

— Вот еще кое-что.

Хадден взял у меня листок и поправил очки на переносице. Я уставился в окно за его спиной, на отражение желтого офисного света на поверхности мокрого ночного Лидса.

— Изуродованные лебеди, значит?

— Я уверен, вам известно о всплеске издевательств над животными.

Хадден вздохнул, щеки его покраснели.

— Я не дурак. Джек показывал мне отчет о вскрытии.

Из другого конца здания доносился чей-то смех.

— Извините, — сказал я.

Хадден снял очки и потер переносицу.

— Ты слишком стараешься.

— Извините, — снова сказал я.

— Ты как Барри. Он тоже был такой, вечно…

— Я не собирался упоминать о вскрытии или о Клер.

Хадден встал, начал ходить из угла в угол.

— Нельзя написать что-то и выдавать за правду только потому, что тебе это кажется правдой.

— Я так никогда не делаю.

— Я не знаю. — Он обращался к ночи. — Ты как будто обстреливаешь весь лес просто наобум, а вдруг там есть какая-нибудь дичь, которую стоит подстрелить.

— Мне жаль, что вы так думаете, — сказал я.

— Знаешь, есть много способов снять с кошки шкуру.

— Знаю.

Хадден повернулся.

— Арнольд Фаулер работал у нас много лет.

— Я знаю.

— Не стоит ходить к нему и пугать бедного старикана кошмарными историями.

— Я и не собирался.

Хадден снова сел и громко вздохнул.

— Набери несколько цитат. Придай статье отеческий тон и вообще не упоминай этого проклятого дела Клер Кемплей.

Я встал, комната вдруг потемнела, потом снова стало светло.

— Спасибо.

— Напечатаем в четверг. Издевательство над животными — просто и без затей.

— Разумеется. — Я открыл дверь в поисках воздуха, поддержки и выхода.

— В духе статей о пит-пони в рудниках.

Я побежал в сортир, кишки стояли у меня в глотке.

— Алло, Кэтрин дома?

— Нет.

В офисе было тихо, и я почти закончил с работой.

— А вы не знаете, когда она вернется?

— Нет.

Я рисовал крылья и розы на промокашке. Я положил ручку.

— А вы не могли бы ей передать, что Эдвард звонил?

На другом конце бросили трубку.

Сверху, над началом статьи, я нацарапал ручкой: «Медиум и послание», потом добавил знак вопроса и закурил.

После нескольких затяжек я вырвал из блокнота страницу, затушил сигарету и составил два списка. Внизу страницы я написал «Доусон» и подчеркнул.

Я был голодный, уставший и совершенно потерянный.

Я закрыл глаза, спасаясь от жесткого яркого офисного света и белого шума, которым были наполнены мои мысли.

Я не сразу услышал телефон.

— Эдвард Данфорд слушает.

— Это Пола Гарланд.

Я наклонился вперед, опираясь локтями на стол, поддерживая вес телефоной трубки и своей головы. — Да?

— Я слышала, что вы были сегодня у Мэнди Уаймер.

— Ну да, в некотором роде. А откуда вы знаете?

— Наш Пол сказал.

— Ясно. — Я понятия не имел, что говорить дальше.

Долгая пауза, затем:

— Мне нужно знать, что она вам сказала.

Я выпрямился на стуле, переложил трубку в другую руку и вытер пот о штанину.

— Мистер Данфорд?

— Ну, сказала она не так уж и много.

— Пожалуйста, мистер Данфорд. Ну хоть что-нибудь.

Я зажал трубку между ухом и подбородком, посмотрел на отцовские часы и запихал «Медиум и послание» в конверт.

— Я могу встретиться с вами в «Лебеде». Где-то через час. Устроит?

— Спасибо.

Прямо по коридору — в архив.

Папка за папкой, перекрестный индекс — сорвать, проверить.

На отцовских часах 20:05.

Время — назад.

Июль 1969 года: первый человек на Луне, маленькие шаги и огромные прыжки.

12 июля 1969 года: Жанетт Гарланд, 8 лет, пропала без вести.

13 июля: Эмоциональное обращение матери.

14 июля: выступление главного следователя Джорджа Олдмана.

15 июля: полиция восстанавливает последние маленькие шаги Жанетт.

16 июля: полиция расширяет поиски.

17 июля: полиция заходит в тупик.

18 июля: полиция прекращает поиски.

19 июля: В полицию обращается медиум.

Маленькие шаги и огромные прыжки.

17 декабря 1974 года: блокнот исписан каракулями вдоль и поперек.

На отцовских часах 20:30.

Время вышло.

«Лебедь», Кастлфорд.

Я сидел у барной стойки, заказывал пинту пива и виски.

Предрождественская суета, народу полно, все подпевают музыкальному автомату.

Чья-то рука на моем локте.

— Это — мне?

— Выбирайте.

Миссис Пола Гарланд взяла виски, прошла через толпу к сигаретному автомату, поставила на него стакан и сумку.