— У Олдмана пунктик насчет цыган, — сказал он и добавил: — И ирландцев.

Вскрытие вызвало еще менее оживленную реакцию, поэтому я жалел, что не показал ему фотографии или по крайней мере не набрался смелости посмотреть на них сам. Я сказал только:

— Фотки, наверное, жуткие.

Барри Гэннон промолчал.

— В «Редбеке», скорее всего, был легавый, — сказал я.

— Угу.

— Не понятно только зачем?

— Это — игры, Эдди, — ответил он. — Они играют с тобой в какие-то дурацкие игры. Ты смотри, осторожно.

— Я — большой мальчик.

— Да уж, я слышал, — улыбнулся он.

— Общеизвестный факт в этих краях.

— Чьих краях?

— Не твоих.

Он перестал смеяться.

— Ты все еще думаешь, что тут есть связь с другими пропавшими девочками?

— Не знаю. То есть да. Может быть.

— Хорошо.

Потом Барри снова начал трепаться о чертовом Джоне Келли, главном плохише Лиги регби, о том, что он сегодня не будет играть, и о том, что никто не знал, где, к чертовой матери, его искать.

Я смотрел в окно и думал: да кому он на хер нужен, твой Келли?

На окраине Кастлфорда Барри съехал на обочину.

— Что, уже приехали? — Я представлял себе район Доусона намного более шикарным.

— Ты — да.

Я крутил головой во все стороны, пытаясь сообразить, что происходит.

— Брант-стрит — там, сзади нас, первая слева.

— А? — оглядываюсь по сторонам, ничего не понимая.

Барри Гэннон засмеялся:

— Ну, кто у нас живет в Кастлфорде, в одиннадцатом доме по Брант-стрит, а, Шерлок?

Мне был знаком этот адрес. Я рылся в своем ноющем мозгу, пока до меня наконец не дошло:

— Гарланды, что ли?

Жанетт Гарланд, восемь лет, пропала в Кастлфорде 12 июля 1969 года.

— Приз в студию.

— Пошел ты.

Барри посмотрел на часы.

— Встречаемся через два часа в «Лебеде», через дорогу. Будем пересказывать ужастики.

Я вышел из машины, злой и раздраженный. Барри наклонился, чтобы закрыть дверь.

— Я же сказал, что ты мой должник.

— Ага. Спасибо, друг.

Смеясь, Барри уехал.

Брант-стрит, Кастлфорд.

По одной стороне — довоенные дома с террасами, по другой — относительно новые многоэтажки.

Номер 11 — на стороне террас, с ярко-красной дверью.

Я три раза прошелся взад-вперед по улице, жалея, что у меня не было с собой никаких записей, жалея, что я приехал без звонка, жалея, что от меня несет перегаром. Потом я один раз тихо постучался в красную дверь.

Я постоял на этой тихой улице, подождал, затем повернулся, чтобы уйти.

Дверь распахнулась.

— Послушайте, я не знаю, где он, мать вашу. Так что проваливайте!

Женщина замолчала, готовясь захлопнуть дверь. Она провела рукой по грязным желтым волосам и плотнее закутала свое худощавое тело в красную кофту.

— Кто вы? — шепотом спросила она.

— Эдвард Данфорд. — Моя маленькая красная обезьянка отчаянно билась в клетке.

— Вы по поводу Джонни?

— Нет.

— А по какому?

— По поводу Жанетт.

Она поднесла три тонких пальца к бледным губам и закрыла голубые глаза. Там, перед дверью смерти, под декабрьской синевой, разливающейся в небе, я достал ручку, какие-то бумажки и сказал:

— Я журналист. Из «Пост».

— Ну тогда заходите.

Я закрыл за собой красную дверь.

— Садитесь. Я поставлю чайник.

Я сел в кремовое кожаное кресло в маленькой, но хорошо обставленной гостиной. Почти все там было новым и дорогим, кое-какие вещи были еще завернуты в полиэтилен. Цветной телевизор работал, но звук был выключен. Начиналась обучающая чтению передача для взрослых. Ее название «В движении» было написано на борту мчавшегося куда-то белого фургона «форд-транзит».

Я на секунду закрыл глаза, пытаясь избавиться от похмелья.

Когда я открыл глаза, она стояла передо мной.

На телевизоре была фотография: тот самый школьный портрет, которого я боялся.

Жанетт Гарланд, младше и светлее Сьюзан и Клер, улыбалась мне самой счастливой улыбкой, которую я когда-либо видел.

Жанетт Гарланд была умственно отсталой.

На кухне завопил чайник, тут же резко смолк.

Я отвел глаза от фотографии и взглянул на сервант, набитый призами и кубками.

— Ну вот, — сказала миссис Гарланд, ставя поднос на журнальный столик передо мной. — Пусть настоится немного.

— Мистер Гарланд, видать, большой спортсмен, — улыбнулся я, кивнув на сервант.

Миссис Гарланд снова затянула потуже свою красную кофту и села на кремовый кожаный диван.

— Это — награды моего брата.

— А-а, — сказал я, пытаясь определить ее возраст. В 1969 году Жанетт было восемь лет, матери тогда могло быть двадцать шесть — двадцать семь, значит, сейчас ей чуть за тридцать.

Она выглядела так, будто не спала несколько дней.

Она поймала на себе мой взгляд.

— Чем могу вам помочь, мистер Данфорд?

— Я пишу статью о родителях пропавших детей.

Миссис Гарланд теребила пятнышко на юбке.

Я продолжал:

— Сначала пресса всегда много пишет о подобных случаях, но потом внимание ослабевает.

— Ослабевает?

— Ну да. Эта статья будет о том, как родители пережили утрату, о том, что было после того, как улеглась шумиха, и…

— Как я пережила утрату?

— Да. Например, оглядываясь назад, вы, возможно, считаете, что полиция могла бы сделать что-то еще, чтобы вам помочь, но не сделала?

— Да, они могли бы сделать одну вещь. — Миссис Гарланд смотрела прямо на меня, выжидая.

— Какую?

— Найти мою дочь, вот какую, бесчувственный, бессердечный ты ублюдок! — Она закрыла глаза, содрогаясь всем телом.

Я встал, у меня пересохло во рту.

— Простите, я не…

— Убирайся!

— Мне очень жаль.

Миссис Гарланд открыла глаза и посмотрела на меня снизу вверх.

— Нет, тебе не жаль. Если бы ты был способен на жалость, тебя бы тут не было.

Я стоял в центре ее гостиной, застряв между журнальным столом и креслом. Внезапно я подумал о своей матери. Мне захотелось подойти к этой женщине и обнять ее. Я неловко попытался переступить через стол, через чайник, не зная, что сказать:

— Прошу вас…

Миссис Гарланд встала мне навстречу, ее бледно-голубые глаза были полны слез и ненависти. Она сильно толкнула меня к красной двери.

— Чертовы журналюги. Вы приходите в мой дом и говорите со мной о том, о чем вы не имеете ни малейшего понятия, так, как будто речь идет о погоде или о войне в какой-то далекой стране, мать вашу. — Слезы катились градом. Она пыталась открыть входную дверь.

С горящим лицом я попятился через порог.

— Это случилось со мной! — закричала она, захлопывая дверь перед моим носом.

Я стоял на улице перед красной дверью и мечтал оказаться где угодно, только не на Брант-стрит в Кастлфорде.

— Ну, как все прошло?

— Отвяжись.

Я просидел целый час над тремя пинтами пива к тому моменту, как появился Барри. Бар закрывался, и подавляющее большинство посетителей уже отвалило домой, чтобы съесть свои воскресные обеды.

Он взял пинту, сел и вытащил сигарету из моей пачки.

— Ты там Джонни случайно под кроватью не нашел?

У меня было хреновое настроение.

— Чего?

Барри заговорил медленно:

— Джонни Келли. Великая Белая Надежда?

— А что с ним? — сказал я, видя, что он вот-вот помрет от смеха.

— Господи, мать твою, Иисусе, Эдди!

Кубки и призы. Черт.

— Он что, Гарландам родня?

— Еще один приз в студию, черт тебя побери. Он — брат Полы Гарланд, мать твою так. Живет там с тех пор, как умер ее муж, а его бросила эта фотомодель.

Меня снова кинуло в жар, кровь закипала.

— У нее умер муж?

— Е-мое, Данфорд. Тебе следовало бы знать такие вещи.

— Черт.

— Так и не оправился после Жанетт. Заглотнул ствол два-три года тому назад.

— И ты об этом знал? Что ж ты мне-то не сказал?

— Отвали. Делай свою долбаную работу сам или спрашивай, чтобы тебе подсказали. — Барри сделал большой глоток из кружки, чтобы спрятать свою чертову улыбку.