Так вот, доспех Эрик решил делать в раннем готическом стиле, но с модификациями и доработками. Но, увы, имеющиеся инструменты позволяли сделать только довольно примерную поделку, забыв о многочисленных изящных рёбрах жёсткости. Очень большое метание у героя было в вопросе выбора шлема. Но в конце концов он решил не портить сильно композиционную гармонию силуэта и оставить саллет с бевором. Единственное — он не стал делать на саллете «раковой шеи», дабы облегчить его и сделать удобнее. Баланс наплечников он всё же нарушил, сделав левое плечо несколько больше правого. Сабатоны решил не делать вовсе, заменив их кольчужными чулками. Область паха прикрывалась короткой кольчужной юбкой. Но самой сложной оказалась работа по сборке изящных готических перчаток, в условиях его технического оснащения это была поистине ювелирная работа. Дело, правда, двигалось очень медленно, особенно после того, как через месяц после возобновления работ вернулся мастер Готфрид с весьма обильными заказами. Эрику пришлось ему помогать с самого утра до вечера и лишь после того работать по вечерам всего по два часа в сутки. Так что доспех получилось закончить только к середине зимы. Ему пришлось потратить на него полгода своей жизни, но он сделал это! Особенно стоит упомянуть о размере. В свои пятнадцать лет из-за хорошего питания и активной, но адекватной физической нагрузки его тело выглядело сильно крепче сверстников из крестьян. Сказалось мясо, которое те видели лишь по праздникам. Естественно, Эрик ожидал, что он будет активно расти, но основной этап интенсивного роста он уже прошёл, так что при изготовлении доспеха нужно было учитывать только небольшие изменения в габаритах. Конечно, года через два придётся полностью переделывать весь доспех, так как он на нём будет сидеть как коньки на волке в знаменитом эпизоде из мультфильма «Ну, погоди!». Но пока вполне сойдёт.
Готовый доспех был собран, проверено его функционирование — посадка на теле, подгонка. После чего его пришлось разобрать, немного доработать, отполировать и подготовить к термохимической обработке — закалке и воронению. Барон решил совместить эти два процесса и провести закалку в смеси льняного и оливкового масел. Сказано — сделано. Знатный доспех вышел! Всем доспехам доспех! По крайней мере, Готфрид не мог нарадоваться, смотря на чудо, сотворенное Эриком. Формы стройные, даже изящные, поверхность гладкая, чёрная. И сидит отменно, и двигаться в нём легко. Общий вес этой игрушки получился в пределах двадцати килограммов. Немало, но учитывая, что он распределён по всему телу и почти не стесняет движений, то просто замечательно. Эрик чуть не прыгал от восторга из-за того, что у него всё получилось. А главное — даже Готфрид не понял, откуда что взялось и как. Он смог лишь, охая да удивлённо выпучивая глаза, вертеться вокруг изделия уже в самом финале. Оставалось дело за малым. В качестве оружия Эрику захотелось иметь более поздний клинок — меч далматских славян времён Ренессанса — скьявону, «зубочистку» с обоюдоострым клинком, шириной примерно четыре сантиметра и длиной почти метр. Гарда корзинкой. По форме клинка подходит и для рубящих, и для колющих ударов; и на коне сойдёт, и в пешем порядке. Очень толковая вещь, над которой он и работал следующие полгода. Впрочем, вместо столь зубодробительного названия Эрик решил остановиться на «палаше», тем более что у получившегося клинка было много общего со знаменитым шотландским палашом.
К завершению работы над доспехом более-менее поправился Остронег. Шутка ли — у него было четыре тяжёлых ранения, масса мелких и несколько сломанных костей. Помимо этого в психологическом плане ему было больно и тоскливо, так как он чувствовал себя ответственным за гибель византийца, которого должен был охранять. Не усмотрел вовремя намерения дурных франков. Не вытащил того, кто доверил ему свою жизнь. Одна отрада была — отомстили тем вредителям, но она быстро отошла, и тьма печали снова окутала его. Говоря современным языком, Остронег впал в глубокую депрессию. Его душа страдала от преследовавшего злого рока — с кем бы он ни связал свою жизнь, все гибли. Будто его проклял кто. Смотреть людям в глаза было стыдно. Вот и сегодня Эрик вернулся с конной прогулки, а пригретый им гость глаза отводит и лицом хмур.
— Остронег, что с тобой? — Эрик пока не разговаривал с гостем на его родном языке, держа это знание как козырь, а потому они беседовали на латыни, которую тот знал вполне сносно — выучил у византийцев. Дело в том, что его старый работодатель был очень озабочен тем, чтобы телохранитель понимал, о чём идёт разговор. Это было нужно для того, чтобы можно было оперативно отреагировать и не допустить действий, направленных во вред хозяину.
— Со мной всё хорошо, господин, скоро смогу бегать как жеребёнок.
— А чего тогда так хмуришься? Что тебя печалит? Или болит где?
— Не нужно вам знать, эта боль моя личная, сердечная. Да и не поможете вы.
— Всякую боль вылечить можно. Говори как есть, что жмешься. Или стесняешься чего?
Остронег немного помялся, но сдался и рассказал о судьбе своей «счастливой», как обретал счастье и терял его раз за разом, да не просто, а через смерть терял. Сначала родителей его половцы убили да сестрёнку в плен угнали. Он за ней пошёл, отбить пробовал. Пока отбивал — жену себе там нашёл, половчанку молодую. Вот втроём и возвращались домой. Вроде бы горе к счастью привело, но и тут судьба финты выкинула. Как переправляться стали через Дон, погоня их настигла от хана, у которого он сестру свою выкрал. Стрелять стали. Сестре в спину попали, так и сгинула в воде раненной. Но с женой ушли. Погоревали немного. Но горем жив не будешь — стали жизнь налаживать. Хозяйство завели. Ребёнка зачали. А как с большим животом уже ходить стала, лошадь померла у старосты. Он на жену, мол, она порчу навела, народ и поднял. Пришли соседи к ним вроде по-доброму, в гости. А как ввалилось в хату сразу человек шесть, тут его и зажали, а жену на улицу тащат. Вырываться пробовал, но крепко держали, чуть не удушили. А как отпустили, он на улицу выскочил и упал на колени. Эти ироды жену его, а она на сносях была, повесили прямо во дворе на яблоне. Тут он совсем озверел от горя. Всю ночь «в гости» ходил. У них отродясь хаты не запирали, так что он с топором зайдет тихонько, дверь за собой прикроет, и давай народ рубить. Ближе к утру порубил всю деревню. Никто не выжил. Никого он не пожалел, даже детей малых. Вроде и отомстил сторицей, а тяжесть не уходила. На рассвете похоронил свою любимую жену под той самой яблоней и пошёл блуждать по миру, куда глаза глядят. Голодал. Тяжело было. Приходилось и кору есть, и убивать за кусок хлеба, и воровать, и отбиваться от таких же, как и он, лихих людишек. А как в стольный град Константинополь пришёл, то запил крепко, благо с грабежами там легко и вольготно было. Как-то напился сильно, а очнулся в незнакомом доме. Как туда попал, не знает. Позже, как продрал глаза и кое-как пришёл в себя, вспомнил, что ночью какого-то грека от бандитов спас. А тот принял его себе на службу — мешки ворочать на торге. Не абы что, но зато стабильность какая-никакая. А через год грек, видя, что мужик он справный, перевёл в охрану, да и приближать стал. Учил его ратному делу, доспех с оружием доверил. Проникся к нему Остронег любовью сыновьей, так как один он был на свете, не к кому податься. А тут такое участие. Да и его не уберег — франки зарубили того человека, впрочем, он и сам чуть жив остался. Тяжело ему. Все, кого любил, все погибли.
— Никто рядом со мной не выживает, — сказал дрегович, тяжко вздохнул и снова поник головой.
— Знаешь, друг ситный, нечего тут печали разводить. Жизнь не бьёт только тех, кто уже мёртвый. Говоришь, что все гибнут, кто жизнь тебе доверит? Так это поправимо. Доверь свою жизнь кому-то, рок тебя и обойдёт. Я потихоньку дружину собираю, но людей абы каких брать не хочу. Мне нравятся крепкие люди. Что верность хранят своему слову, и в жизни, и в смерти. Но условие моё — любой мой приказ что приказ бога. Жизнь потеряй, но выполни. За это и я тебя не обижу. А не подчинишься, арканиться станешь, возгордишься — сам прирежу. Ты видел, я слов на ветер не бросаю. Ну как — пойдёшь ко мне?
